Установка сантехники, оч. рекомендую
столбик термометра даже ночами не опускался ниже нуля. Слабым стал лед, совсем слабым! Особенно в такой близости от берега.
Но до спасительного берега ему вертолет никак не дотянуть: вот-вот машина крутанется уже вокруг горизонтальной оси. Тогда они перевернутся брюхом кверху и камнем рухнут вниз!
– Держитесь! Ремни проверьте, м-мать вашу! – бешено заорал он, перекрывая надсадный визг двигателя, работающего в критическом режиме. – Держитесь крепче, сажусь!
Он оказался действительно отличным пилотом: лишь последние пять метров до льда машина уже не садилась, а падала, но даже в этом коротком падении все-таки не перевернулась. Однако удар был очень силен, всех четверых отчаянно мотануло в креслах, но спасли загодя пристегнутые ремни: все они остались целы.
Чего нельзя было сказать про лед, на который всем весом, помноженным на скорость падения, рухнула тяжелая машина. Под упавшим «Ми-26» зазмеились черные трещины, быстро заполняющиеся байкальской водичкой. Вертолет пока чудом держался на раскуроченном льду, он не проваливался, но никто не смог бы сказать, сколько еще продлится это состояние неустойчивого равновесия.
Все они понимали – машину с грузом не спасти, самим бы удрать от костлявой! Едва отстегнувшись и заглушив двигатель, захватив только бортжурнал и аварийную рацию, члены экипажа попрыгали на потрескивающий лед. Надо было срочно уходить с этого опасного места, двигаться к спасительному берегу, благо до него было недалеко, каких-нибудь триста-четыреста метров. А там уходить в прибрежную тайгу.
Не дали им уйти. Те, кто сбил «Ми-26», явно не горели желанием оставлять свидетелей. Вертолетчики десятка метров не успели пробежать, а вокруг уже засвистели пули. С берега, от развалин рыбоконсервного завода, по ним из нескольких стволов били автоматными очередями.
Молодой бортмеханик Алексей, вырвавшийся чуть вперед, погиб первым. Строчка пуль по диагонали прошила его грудь, он рухнул навзничь, захрипел, выгнулся немыслимой дугой и затих. Трое остальных членов экипажа злосчастного вертолета залегли: бежать в рост под плотным автоматным огнем было бы самоубийственным безумием.
Но это лишь оттягивало неизбежную развязку. Где укроешься на гладком, словно бильярдный стол, льду озера?! Ни деревца, ни кустика, ни паршивой кочки на крайний случай. Их фигуры, отчетливо темнея на припорошенном снегом льду, представляли собой отличные, практически идеальные мишени. С трехсот пятидесяти метров да при такой огневой мощи перещелкать их, как куропаток, было делом нескольких минут.
Но нападающие не хотели ждать даже эти жалкие минуты: от берега, от развалин рыбоконсервного завода, к ним уже бежали несколько человек, продолжая на бегу поливать их свинцовыми струями, не давая даже голову поднять. Пули с визгом рикошетировали от поверхности льда, впивались в дымящую все сильнее тушу подбитого вертолета, который каким-то чудом все еще не провалился.
Принять бой? А с чем его принимать?! На троих у них было два табельных пистолета Макарова, у командира и штурмана. Но что такое «макарка» против полудюжины «трещоток»? Одного-то «калаша» за глаза бы хватило! «ПМ» в подобной ситуации на одно годен: застрелиться.
Стреляться им не потребовалось.
Одна из автоматных пуль вдребезги разнесла аварийную рацию, другая – угодила в голову радиста. Господь оказался милостив к нему – радист умер мгновенно.
Подбегавшие люди были уже совсем близко, метрах в тридцати, когда командир экипажа, приподнявшись на левом локте, открыл огонь из пистолета. Одна из выпущенных им тупорылых макаровских пулек нашла свою цель! Человек с автоматом наперевес, бегущий впереди всех, подломился в коленях, упал на лед и заколотился в предсмертных судорогах.
«Хоть одну сволочь…» – успел с обжигающей острой радостью подумать пилот, но это стало последней его мыслью на земле. Сразу три автоматные пули пробили бортжурнал, засунутый под летную куртку командира экипажа, и вышли из его спины, раздробив позвоночник. Что ж! Не самая плохая смерть выпала на долю пилота: мгновенная, в бою, с оружием в руках.
Штурману Петровичу, последнему оставшемуся в живых члену экипажа «Ми-26», судьба такого прощального подарка не сделала. Он прекрасно понимал: в живых его не оставят. Но не хотел штурман, тоже прошедший Чечню, умирать лежа на брюхе! Он, пошатываясь, встал, выставил вперед «макара», который держал обеими руками, словно шериф свой «кольт» в американском вестерне.
«Ну, подбегайте ближе. Ну, сволочи! Глядишь, прихвачу с собой на тот свет хоть еще одного из вас, пас-скуды!»
В ту же секунду штурману показалось, что по его правому бедру чуть выше колена ударили раскаленным ломом. Воткнули лом со всего размаха. Нога беспомощно подломилась; пистолет выпал из рук. Тело на мгновенье онемело, потеряло всякую чувствительность, а затем внутри у него словно бы вспыхнул нестерпимо обжигающий огонь.
Он опрокинулся назад и вбок, вправо, тяжело упав на простреленную ногу. Но сознания, как ни странно, не потерял, – не дано ему было даже такого предсмертного везения…
Кровь из разорванной бедренной артерии мощными толчками выхлестывала на лед. Снежно-ледовая каша под упавшим штурманом мгновенно окрасилась в ярко-алый цвет. При таком обильном кровотечении без перевязки жить Петровичу оставалось не более двух-трех минут.
Инстинктивно, почти бессознательно, он пополз в сторону вертолета. Друзья убиты… Последнее родное, что осталось. Их верная машина, тяжело раненная, как он сам.
Точнее, попытался ползти. Боли он уже не чувствовал. Умирал.
Его даже не стали добивать. Около полудюжины человек просто пробежали мимо умирающего штурмана, направляясь к подбитому «Ми-26». Гаснущими, теряющими резкость взгляда глазами он все же успел увидеть лица этих людей. И в последний раз в жизни удивиться.
«Это же китайцы! Мне что, мерещится перед смертью?! Нет, точно китайцы! Их с бурятами не перепу…» – но тут сознание, а вместе с ним и жизнь покинули тело штурмана.
Опытный, наблюдательный, наглядевшийся на представителей самых разных народов, штурман не ошибся. Да, это действительно были китайцы.
Вооруженные люди, не обращая более внимания на мертвый экипаж, карабкались в чадящий вертолет, а с берега, от развалин, натужно ревя мотором и пробуксовывая на скользком льду, приближался к подбитому «Ми-26» «Урал» с кунгом.
Водитель «Урала» оказался последним дураком. Он не учел одного – единственного, но зато решающего момента. Да, конечно, мартовский байкальский лед, даже после десяти дней небывало теплой для Бурятии весенней погоды, выдержал бы и многотонный вертолет, и подъехавший к нему почти вплотную громоздкий грузовик с кунгом. Но… В том только случае, если бы «Ми-26» сел, – именно сел, а не рухнул, пусть всего лишь с пятиметровой высоты! Вот тогда бы… Может быть, и обошлось. Теперь же ледяное поле, примыкавшее к берегу, оказалось надколото таранным ударом. Тонкая, совсем на первый взгляд не представляющая опасности трещина ломаным зигзагом отрезала «Ми-26», «Урал» с кунгом, живых и мертвых людей от берега. А затем колоссальное ледовое поле чуть накренилось вниз, просело с одного, дальнего от берега края.
Искалеченный вертолет с веселым бульканьем первым ушел в разверзшуюся бездну. Шофер «Урала» сделал отчаянную попытку спастись: он даже успел развернуть машину капотом к берегу.
Но больше китаец, сидевший за рулем, не успел ничего. Угол наклона льдины был слишком велик, а сила сцепления колес «Урала» со скользкой поверхностью – слишком мала. Завораживающе плавно, словно в замедленной съемке, грузовик, а за ним и кунг скользнули под лед. Громадные белые пузыри забурлили в длинной узкой полынье, словно стылая байкальская вода вдруг закипела.
И столь же медленно, как будто нехотя, ледяное поле, по площади превышающее футбольное, перевернулось, стряхивая в черные глубины и трупы, и вопящих от ужаса людей с «Урала», и стреляные автоматные гильзы… Брезгливо стряхивая весь этот мусор, такой ничтожный перед вечным молчаливым величием могучего озера.
С момента первого выстрела по вертолету не прошло и десятка минут, как над ледяным панцирем, потревоженным жалкими людишками, нависла тяжелая, давящая тишина. Все было кончено, занавес опущен.
И в этой тишине, кажущейся оглушительной после грохота автоматных очередей, рева мотора «Урала», безумных криков тонущих в ледяной воде китайцев, послышалось тихое, едва заметное уху мягкое шуршание. Это все более частые, все более крупные влажные снежинки, тая на лету, слипаясь, становясь все крупнее, падали с высоты на место трагедии, надежно укрывая, маскируя его.
Если бы все случившееся произошло на льду реки, то течение снесло бы колотый лед, оставило бы дымящиеся парком промоины, разводья. Но у берегов Байкала нет сильных течений, тем более ранней весной. Битый лед попросту всплыл, крупные льдины сомкнулись над озерной водой и тем, что было отныне похоронено на дне.
И всего через полчаса даже самый внимательный взгляд не отличил бы место гибели «Ми-26» от любого другого прибрежного участка этого района. Ни масляных пятен, ни стреляных гильз, ни пятен крови… Ни-че-го!
Вот уж, воистину, концы в воду!
Глава 6
Дело шло уже сильно к вечеру, когда в район предполагаемой аварии прибыла армейская поисково-спасательная группа. Хотя, конечно, такого громкого названия десяток человек на двух битых-перебитых «уазах» не заслуживали. Ближе всего к этому злосчастному месту оказалась дислоцированная около поселка Усть-Баргузин войсковая часть, официальной задачей которой было обслуживание РЛС. Той самой РЛС, чья ажурная антенна украшала сопку, мимо которой совсем недавно пролетал таинственно исчезнувший «Ми-26».
Поэтому поисковую группу составляли солдаты-срочники этой военной части да один командующий ими офицер – старший лейтенант, угрюмо, нахохленно восседавший на переднем сиденье первого «уаза».
Никакими поисками он, тридцатилетний связист и радиолокаторщик, помпотех РЛС отродясь не занимался, как их вести – не имел ни малейшего представления. Точно так же, как и приданные под его начало «орлы боевые»: шесть салабонов, старший сержант, находившийся во второй машине, и два водителя.
Поиски старлей считал затеей дикой, изначально обреченной на провал и сейчас злился, – вместо того чтобы тихо-мирно поддать казенного спиртика под вяленого байкальского омуля с рассыпчатой вареной картошечкой… Да в приятной компании зама командира РЛС по матчасти, тоже старшего лейтенанта… Так нет же! Приходится мотаться по вечерним таежным проселкам, как ошалевшая дворняга с привязанной к хвосту консервной банкой! Где искать? Что, наконец, искать? Следы аварии военно-транспортного вертолета? А была она, авария?
Старший лейтенант зло сплюнул прямо на пол кабины, себе под ноги. Достал мятую пачку «Явы», закурил. Краем глаза перехватил жадный взгляд водителя, молоденького солдатика в донельзя грязной, заляпанной машинным маслом шинельке, на пачку сигарет. Вздохнул. Протянул пачку водителю, а затем и на заднее сиденье машины, где жались друг к другу еще три «чудо-богатыря» прошлогоднего призыва. Он вообще-то добрым был мужиком, этот старлей, хоть и законченным пьяницей. Жалел солдатиков.
Ну, положим, в том, что авария была, сомнений не оставалось. Сами радиолокационщики не видели момента падения вертолета, слишком на малой высоте шел «Ми-26». Они лишь обратили внимание, зафиксировали, что тот проследовал над расположением их части, над теми самыми раздолбанными бараками, так поразившими бортмеханика Лешу более часа назад. Шел низко, над самым берегом, курсом на Читу. С юго-западного направления, кроме того, был немного погодя отдаленно слышен какой-то малопонятный шум. Но ни у солдат этой забытой богом военной части, ни у офицеров, которых насчитывалось аж шестеро, боевого опыта не было.
Перестрелку, тем более зенитный огонь крупнокалиберной спарки вояки на таком расстоянии распознать не сумели. Что еще? Ну, вроде поднималось там же, на юго-западе, облачко дыма. А может, и не поднималось. Может, примерещилось по такой погоде.
За этот час доклад руководителя полетов, майора Щукина, о потере связи с экипажем «Ми-26», пройдя по армейским инстанциям, дошел до штаба. Большого переполоха он не вызвал, дежурный по штабу флегматично занес донесение в журнал и доложил о нем наверх, по команде. Об аварии пока не думали. Обычное, не столь уж редкое летное происшествие. Подумаешь, связь скиксовала! «Прилетят в Читу – починят!» – как выразилась на КДП генеральша Берсентьева.
Но Щукин был настойчив. Он уже не на шутку волновался о судьбе «Ми-26» и, будучи не в силах связаться с экипажем, связался с предполагаемым пунктом прибытия транспортника.
Быстро выяснилось, что никакой вертолет туда не прилетал. Через пятнадцать минут стало совершенно ясно, что уже и не прилетит: ресурс горючего был выработан. Щукин с КДП вновь, уже не по команде, а в обход промежуточных инстанций, через голову своего непосредственного начальства, доложил о происшедшем в штаб округа.
Стало ясно: случилось что-то весьма поганое. Был вертолет – и нету его, как корова языком слизнула. Тут дело пахло уже не простыми неладами со связью. Но чем же? Никто ничего не понимал.
Вынужденная посадка? Вполне вероятно. Но почему они все еще молчат? Ведь помехи непонятного происхождения пропали около часа назад, так что же мешает экипажу выйти на связь, хотя бы на аварийной волне? Мало того, даже если допустить непоправимое – вертолет разбился, заходя на вынужденную, а все члены экипажа мертвы или без сознания, то все равно у «Ми-26» есть аварийный радиомаячок, уничтожить который практически невозможно. У него автономное питание, не зависящее от бортовой электросети, он автоматически включается именно в таких вот нештатных ситуациях. Его сигналы не несут никакой информации, но позволяют запеленговать вертолет, даже если машина почти полностью разрушена. Правда, радиус уверенного приема аварийных радиоимпульсов маячка невелик – не превышает пятнадцати километров.
1 2 3 4 5 6
Но до спасительного берега ему вертолет никак не дотянуть: вот-вот машина крутанется уже вокруг горизонтальной оси. Тогда они перевернутся брюхом кверху и камнем рухнут вниз!
– Держитесь! Ремни проверьте, м-мать вашу! – бешено заорал он, перекрывая надсадный визг двигателя, работающего в критическом режиме. – Держитесь крепче, сажусь!
Он оказался действительно отличным пилотом: лишь последние пять метров до льда машина уже не садилась, а падала, но даже в этом коротком падении все-таки не перевернулась. Однако удар был очень силен, всех четверых отчаянно мотануло в креслах, но спасли загодя пристегнутые ремни: все они остались целы.
Чего нельзя было сказать про лед, на который всем весом, помноженным на скорость падения, рухнула тяжелая машина. Под упавшим «Ми-26» зазмеились черные трещины, быстро заполняющиеся байкальской водичкой. Вертолет пока чудом держался на раскуроченном льду, он не проваливался, но никто не смог бы сказать, сколько еще продлится это состояние неустойчивого равновесия.
Все они понимали – машину с грузом не спасти, самим бы удрать от костлявой! Едва отстегнувшись и заглушив двигатель, захватив только бортжурнал и аварийную рацию, члены экипажа попрыгали на потрескивающий лед. Надо было срочно уходить с этого опасного места, двигаться к спасительному берегу, благо до него было недалеко, каких-нибудь триста-четыреста метров. А там уходить в прибрежную тайгу.
Не дали им уйти. Те, кто сбил «Ми-26», явно не горели желанием оставлять свидетелей. Вертолетчики десятка метров не успели пробежать, а вокруг уже засвистели пули. С берега, от развалин рыбоконсервного завода, по ним из нескольких стволов били автоматными очередями.
Молодой бортмеханик Алексей, вырвавшийся чуть вперед, погиб первым. Строчка пуль по диагонали прошила его грудь, он рухнул навзничь, захрипел, выгнулся немыслимой дугой и затих. Трое остальных членов экипажа злосчастного вертолета залегли: бежать в рост под плотным автоматным огнем было бы самоубийственным безумием.
Но это лишь оттягивало неизбежную развязку. Где укроешься на гладком, словно бильярдный стол, льду озера?! Ни деревца, ни кустика, ни паршивой кочки на крайний случай. Их фигуры, отчетливо темнея на припорошенном снегом льду, представляли собой отличные, практически идеальные мишени. С трехсот пятидесяти метров да при такой огневой мощи перещелкать их, как куропаток, было делом нескольких минут.
Но нападающие не хотели ждать даже эти жалкие минуты: от берега, от развалин рыбоконсервного завода, к ним уже бежали несколько человек, продолжая на бегу поливать их свинцовыми струями, не давая даже голову поднять. Пули с визгом рикошетировали от поверхности льда, впивались в дымящую все сильнее тушу подбитого вертолета, который каким-то чудом все еще не провалился.
Принять бой? А с чем его принимать?! На троих у них было два табельных пистолета Макарова, у командира и штурмана. Но что такое «макарка» против полудюжины «трещоток»? Одного-то «калаша» за глаза бы хватило! «ПМ» в подобной ситуации на одно годен: застрелиться.
Стреляться им не потребовалось.
Одна из автоматных пуль вдребезги разнесла аварийную рацию, другая – угодила в голову радиста. Господь оказался милостив к нему – радист умер мгновенно.
Подбегавшие люди были уже совсем близко, метрах в тридцати, когда командир экипажа, приподнявшись на левом локте, открыл огонь из пистолета. Одна из выпущенных им тупорылых макаровских пулек нашла свою цель! Человек с автоматом наперевес, бегущий впереди всех, подломился в коленях, упал на лед и заколотился в предсмертных судорогах.
«Хоть одну сволочь…» – успел с обжигающей острой радостью подумать пилот, но это стало последней его мыслью на земле. Сразу три автоматные пули пробили бортжурнал, засунутый под летную куртку командира экипажа, и вышли из его спины, раздробив позвоночник. Что ж! Не самая плохая смерть выпала на долю пилота: мгновенная, в бою, с оружием в руках.
Штурману Петровичу, последнему оставшемуся в живых члену экипажа «Ми-26», судьба такого прощального подарка не сделала. Он прекрасно понимал: в живых его не оставят. Но не хотел штурман, тоже прошедший Чечню, умирать лежа на брюхе! Он, пошатываясь, встал, выставил вперед «макара», который держал обеими руками, словно шериф свой «кольт» в американском вестерне.
«Ну, подбегайте ближе. Ну, сволочи! Глядишь, прихвачу с собой на тот свет хоть еще одного из вас, пас-скуды!»
В ту же секунду штурману показалось, что по его правому бедру чуть выше колена ударили раскаленным ломом. Воткнули лом со всего размаха. Нога беспомощно подломилась; пистолет выпал из рук. Тело на мгновенье онемело, потеряло всякую чувствительность, а затем внутри у него словно бы вспыхнул нестерпимо обжигающий огонь.
Он опрокинулся назад и вбок, вправо, тяжело упав на простреленную ногу. Но сознания, как ни странно, не потерял, – не дано ему было даже такого предсмертного везения…
Кровь из разорванной бедренной артерии мощными толчками выхлестывала на лед. Снежно-ледовая каша под упавшим штурманом мгновенно окрасилась в ярко-алый цвет. При таком обильном кровотечении без перевязки жить Петровичу оставалось не более двух-трех минут.
Инстинктивно, почти бессознательно, он пополз в сторону вертолета. Друзья убиты… Последнее родное, что осталось. Их верная машина, тяжело раненная, как он сам.
Точнее, попытался ползти. Боли он уже не чувствовал. Умирал.
Его даже не стали добивать. Около полудюжины человек просто пробежали мимо умирающего штурмана, направляясь к подбитому «Ми-26». Гаснущими, теряющими резкость взгляда глазами он все же успел увидеть лица этих людей. И в последний раз в жизни удивиться.
«Это же китайцы! Мне что, мерещится перед смертью?! Нет, точно китайцы! Их с бурятами не перепу…» – но тут сознание, а вместе с ним и жизнь покинули тело штурмана.
Опытный, наблюдательный, наглядевшийся на представителей самых разных народов, штурман не ошибся. Да, это действительно были китайцы.
Вооруженные люди, не обращая более внимания на мертвый экипаж, карабкались в чадящий вертолет, а с берега, от развалин, натужно ревя мотором и пробуксовывая на скользком льду, приближался к подбитому «Ми-26» «Урал» с кунгом.
Водитель «Урала» оказался последним дураком. Он не учел одного – единственного, но зато решающего момента. Да, конечно, мартовский байкальский лед, даже после десяти дней небывало теплой для Бурятии весенней погоды, выдержал бы и многотонный вертолет, и подъехавший к нему почти вплотную громоздкий грузовик с кунгом. Но… В том только случае, если бы «Ми-26» сел, – именно сел, а не рухнул, пусть всего лишь с пятиметровой высоты! Вот тогда бы… Может быть, и обошлось. Теперь же ледяное поле, примыкавшее к берегу, оказалось надколото таранным ударом. Тонкая, совсем на первый взгляд не представляющая опасности трещина ломаным зигзагом отрезала «Ми-26», «Урал» с кунгом, живых и мертвых людей от берега. А затем колоссальное ледовое поле чуть накренилось вниз, просело с одного, дальнего от берега края.
Искалеченный вертолет с веселым бульканьем первым ушел в разверзшуюся бездну. Шофер «Урала» сделал отчаянную попытку спастись: он даже успел развернуть машину капотом к берегу.
Но больше китаец, сидевший за рулем, не успел ничего. Угол наклона льдины был слишком велик, а сила сцепления колес «Урала» со скользкой поверхностью – слишком мала. Завораживающе плавно, словно в замедленной съемке, грузовик, а за ним и кунг скользнули под лед. Громадные белые пузыри забурлили в длинной узкой полынье, словно стылая байкальская вода вдруг закипела.
И столь же медленно, как будто нехотя, ледяное поле, по площади превышающее футбольное, перевернулось, стряхивая в черные глубины и трупы, и вопящих от ужаса людей с «Урала», и стреляные автоматные гильзы… Брезгливо стряхивая весь этот мусор, такой ничтожный перед вечным молчаливым величием могучего озера.
С момента первого выстрела по вертолету не прошло и десятка минут, как над ледяным панцирем, потревоженным жалкими людишками, нависла тяжелая, давящая тишина. Все было кончено, занавес опущен.
И в этой тишине, кажущейся оглушительной после грохота автоматных очередей, рева мотора «Урала», безумных криков тонущих в ледяной воде китайцев, послышалось тихое, едва заметное уху мягкое шуршание. Это все более частые, все более крупные влажные снежинки, тая на лету, слипаясь, становясь все крупнее, падали с высоты на место трагедии, надежно укрывая, маскируя его.
Если бы все случившееся произошло на льду реки, то течение снесло бы колотый лед, оставило бы дымящиеся парком промоины, разводья. Но у берегов Байкала нет сильных течений, тем более ранней весной. Битый лед попросту всплыл, крупные льдины сомкнулись над озерной водой и тем, что было отныне похоронено на дне.
И всего через полчаса даже самый внимательный взгляд не отличил бы место гибели «Ми-26» от любого другого прибрежного участка этого района. Ни масляных пятен, ни стреляных гильз, ни пятен крови… Ни-че-го!
Вот уж, воистину, концы в воду!
Глава 6
Дело шло уже сильно к вечеру, когда в район предполагаемой аварии прибыла армейская поисково-спасательная группа. Хотя, конечно, такого громкого названия десяток человек на двух битых-перебитых «уазах» не заслуживали. Ближе всего к этому злосчастному месту оказалась дислоцированная около поселка Усть-Баргузин войсковая часть, официальной задачей которой было обслуживание РЛС. Той самой РЛС, чья ажурная антенна украшала сопку, мимо которой совсем недавно пролетал таинственно исчезнувший «Ми-26».
Поэтому поисковую группу составляли солдаты-срочники этой военной части да один командующий ими офицер – старший лейтенант, угрюмо, нахохленно восседавший на переднем сиденье первого «уаза».
Никакими поисками он, тридцатилетний связист и радиолокаторщик, помпотех РЛС отродясь не занимался, как их вести – не имел ни малейшего представления. Точно так же, как и приданные под его начало «орлы боевые»: шесть салабонов, старший сержант, находившийся во второй машине, и два водителя.
Поиски старлей считал затеей дикой, изначально обреченной на провал и сейчас злился, – вместо того чтобы тихо-мирно поддать казенного спиртика под вяленого байкальского омуля с рассыпчатой вареной картошечкой… Да в приятной компании зама командира РЛС по матчасти, тоже старшего лейтенанта… Так нет же! Приходится мотаться по вечерним таежным проселкам, как ошалевшая дворняга с привязанной к хвосту консервной банкой! Где искать? Что, наконец, искать? Следы аварии военно-транспортного вертолета? А была она, авария?
Старший лейтенант зло сплюнул прямо на пол кабины, себе под ноги. Достал мятую пачку «Явы», закурил. Краем глаза перехватил жадный взгляд водителя, молоденького солдатика в донельзя грязной, заляпанной машинным маслом шинельке, на пачку сигарет. Вздохнул. Протянул пачку водителю, а затем и на заднее сиденье машины, где жались друг к другу еще три «чудо-богатыря» прошлогоднего призыва. Он вообще-то добрым был мужиком, этот старлей, хоть и законченным пьяницей. Жалел солдатиков.
Ну, положим, в том, что авария была, сомнений не оставалось. Сами радиолокационщики не видели момента падения вертолета, слишком на малой высоте шел «Ми-26». Они лишь обратили внимание, зафиксировали, что тот проследовал над расположением их части, над теми самыми раздолбанными бараками, так поразившими бортмеханика Лешу более часа назад. Шел низко, над самым берегом, курсом на Читу. С юго-западного направления, кроме того, был немного погодя отдаленно слышен какой-то малопонятный шум. Но ни у солдат этой забытой богом военной части, ни у офицеров, которых насчитывалось аж шестеро, боевого опыта не было.
Перестрелку, тем более зенитный огонь крупнокалиберной спарки вояки на таком расстоянии распознать не сумели. Что еще? Ну, вроде поднималось там же, на юго-западе, облачко дыма. А может, и не поднималось. Может, примерещилось по такой погоде.
За этот час доклад руководителя полетов, майора Щукина, о потере связи с экипажем «Ми-26», пройдя по армейским инстанциям, дошел до штаба. Большого переполоха он не вызвал, дежурный по штабу флегматично занес донесение в журнал и доложил о нем наверх, по команде. Об аварии пока не думали. Обычное, не столь уж редкое летное происшествие. Подумаешь, связь скиксовала! «Прилетят в Читу – починят!» – как выразилась на КДП генеральша Берсентьева.
Но Щукин был настойчив. Он уже не на шутку волновался о судьбе «Ми-26» и, будучи не в силах связаться с экипажем, связался с предполагаемым пунктом прибытия транспортника.
Быстро выяснилось, что никакой вертолет туда не прилетал. Через пятнадцать минут стало совершенно ясно, что уже и не прилетит: ресурс горючего был выработан. Щукин с КДП вновь, уже не по команде, а в обход промежуточных инстанций, через голову своего непосредственного начальства, доложил о происшедшем в штаб округа.
Стало ясно: случилось что-то весьма поганое. Был вертолет – и нету его, как корова языком слизнула. Тут дело пахло уже не простыми неладами со связью. Но чем же? Никто ничего не понимал.
Вынужденная посадка? Вполне вероятно. Но почему они все еще молчат? Ведь помехи непонятного происхождения пропали около часа назад, так что же мешает экипажу выйти на связь, хотя бы на аварийной волне? Мало того, даже если допустить непоправимое – вертолет разбился, заходя на вынужденную, а все члены экипажа мертвы или без сознания, то все равно у «Ми-26» есть аварийный радиомаячок, уничтожить который практически невозможно. У него автономное питание, не зависящее от бортовой электросети, он автоматически включается именно в таких вот нештатных ситуациях. Его сигналы не несут никакой информации, но позволяют запеленговать вертолет, даже если машина почти полностью разрушена. Правда, радиус уверенного приема аварийных радиоимпульсов маячка невелик – не превышает пятнадцати километров.
1 2 3 4 5 6