Впрочем, надо бы попить, ты прав.
— У меня есть заварка, — созналась Люба, и я вспомнил, что она ведь и в зоне побывать успела.
Нашелся чай, кипятильник и большая кружка. Заварили что-то вроде чифира, добавили сахара и пустили чару по кругу.
— Я балдею… — сказала Элен. — В голову ударило. Но учти: за этот чай надо платить. И дорого! Если после него ты не будешь соответствовать своему высшему предназначению, мы примем крутые меры.
— Штаны я уже снял, — покорно доложил я. — Точнее, надевать не стал.
Мы сидели на кровати, прикрыв ноги простынями и опершись спинами на подушки. Я — в середине, Люба и Элен — по краям. Их мягкие бока грели и возбуждали. «Батюшки-светы! — внутренне удивлялся я. — Ведь вроде бы ничто таких событий не предвещало. Пожалуй, наоборот, Элен все время предупреждала, что она вовсе не Хрюшка Чебакова. Даже требовала, чтоб я на нее не пялился. Явная чертовщина! Опять, что ли, „дурацкий сон“? Ни фига, не похоже на это. Что-то много „снов“ у меня на этой неделе, которые от яви не могу отличить. Но до чего же эти заразы приятны. Особенно на ощупь!»
— Дух пробуждается… — хихикнула Элен, показывая пальчиком на бугор, неожиданно образовавшийся на простыне у моих ног.
— Пик Коммунизма, — определила Люба, — заснеженная вершина, покорявшаяся немногим. Но мы, истинные восходители, не боимся трудностей!
— И тут привлекли политику! — проворчал я с досадой. — Если начнете рассуждать о комсомоле, КПСС и прочем — провалится ваш пик.
Две озорные руки — левая, принадлежавшая Элен, и правая — Любе, нырнули в подпростынный мир…
— Сенсационное научное открытие! — объявила Люба. — Пик Коммунизма скрывает в себе гигантский этот… Ну, который в пещерах растет… Во, сталактит!
— Сталагмит, — поправила Элен. — Сталактиты растут сверху вниз, а это чудовище — снизу вверх.
— Я тоже сейчас займусь спелеологией, — предупредил я угрожающе. — Две группы исследователей отправляются на поиски таинственных пещер в джунглях. Одну нашел, вторую — тоже…
— А эти исследователи ничего… — промурлыкала Элен. — Осторожненькие. Все вокруг, по джунглям гуляют. О, двое кажется, в пещеру пролезают?
— По-моему, — опуская веки, сказала Люба, — они там тоже сталактит нашли. Маленький, но хорошенький. Изучают… м-м-м!
Я повернул голову налево, и нежно коснулся губами губ Любы, испустившей легкий вздох, а затем, повернув голову направо, точно так же поцеловал Элен. Потом скользнул своей еще мокрой шевелюрой по груди Любы, а затем, точно так же, — по груди Элен.
Это было как бы сигналом. Бесовочки, как по команде, обрушились на меня с обеих сторон, затопив водопадами золотистых волос.
— Жадина! — обжигающе прошептала Элен. — Ну почему ты один, а нас — двое? Почему не наоборот? Все! Провожу государственную границу! Любанька, надо провести демаркацию. Значит, так. Мне принадлежит вся левая половина, а тебе правая.
Они отбросили одеяло и стали делить меня.
— Граница начинается от макушки, проходит вот через эту морщинку над переносицей, — разглагольствовала Элен, — а далее вдет через кончик носа, пересекает губы, вот эту ямку на подбородке, этот дурацкий кадык, опять ямку у основания шеи…
— А потом между сосками на равном расстоянии, — вступила Люба. — Кстати, зачем они мужикам?
— В крайнем случае, возьмем на запчасти… — деловито решила Элен, — пригодятся. Вот тут начинается пузо, точнее, брюшной пресс, это нечто деревянное или бетонное. Пуп оставим на нейтральной полосе.
— Согласна, — кивнула Люба, — идем дальше.
— Дальше — самое существенное! — объявила Элен. — Все остальное только приложение к этому чертову сталагмиту. Закон подлости: ушей — два, глаз — тоже, ноздрей пара, бровей пара, ноги-руки — по две штуки, а эта штуковина — одна.
— К ней, правда, еще кое-что приложено, — заметила Люба, — тоже в двойном размере.
— Тем сыт не будешь, — проворчала Элен. — Дурацкая вещь — природа. Неужели трудно было еще один прицепить?
— Он бы только мешался, — захихикал я.
— Резонно, — сказала Люба, — а можно это лизнуть?
— Вот здесь, — объявила неугомонная Элен, — проходит естественная граница, ложбинка, как на сливе. Справа — мое! А слева — лижи, не протестую.
— Бардак! — восхищенно взвыл я безо всякой дипломатии, ощутив некое бессовестно-хулиганское поведение двух проворных язычков. Как будто специально тренировались!
— Не бардак, а бордель, месье Димуля, — наставительным тоном произнесла Элен, просовывая колено под ляжку г-на Баринова и обхватывая другой ногой сверху. Люба тут же продублировала ее действия. Шумно дыша и хихикая, они потянули каждая в свою сторону, немного поелозили животиками по крепким бедренным мышцам и, сталкиваясь лбами, еще раз набросились ртами на сталагмит.
— Бандитки… — пробормотал я. — Какая была когда-то тихая, добрая, милая Танечка, сама невинность, сущий цветочек…
— Ты бы еще сказал: «божий одуванчик», — проворчала Элен, — и вообще, мистер Баринов, делаю вам две тыщи второе серьезное предупреждение. Если вы не прекратите делать дамам похабные комплименты, то будете жестоко наказаны.
— Давай, и правда, его выпорем? — Алчно блеснули глазки Любы. — А то задается очень!
— Ну нет! — взревел я. — Мужское достоинство забижать?! Да я вас сам выдеру! Точнее, отдеру!
— Ой! — с жутким испугом пискнула Люба. — Нас будут пороть! Или даже трахать…
— Это прекрасно, дочь моя, — тоном старой аббатисы произнесла Элен. — Нет ничего великолепнее в этом мире…
— Но ведь эта штука всего одна, — посетовала Люба.
— Умелый человек решит все проблемы! — продекларировал я. — Гомо эдукатус! (Откуда вспомнил — сам не пойму!)
— Хорошо, что не гомосексуалист, — заметила Элен.
— Не надо путать латынь и греческий, — сказал я, обращаясь к ней, но при этом подхватывая Любу под ягодицы и притягивая к себе. — Говорят, что сталагмиты растут в пещерах?
— Ну почему именно я? — поскромничала Люба. — Может быть, разыграем на спичках?
— Потому что перед этим Элен была первой, — доверительно сообщил я, — поздно, милая!
— Да, действительно, — как ни в чем не бывало произнесла Люба, — не вытаскивать же… Но чем будет занята вторая?
— Я могу подождать, — великодушно сообщила Элен.
— Как раз совсем необязательно, — укладываясь вместе с Любой набок, заметил я и, дотянувшись до Элен, поволок ее ноги к себе.
— О, какие ненасытные эти мужчины! — со сладким вздохом пробормотала та, должно быть, ощущая, как мои не слишком бритые щеки покалывают внутреннюю поверхность ее ляжек. Г-н Баринов жадно уткнул лицо в нечто мокрое и мохнатое, словно голодный кот в свежего пескарика.
Нижняя половина моего тела занималась более традиционной работой, под сладкие вздохи Любаши.
— Остается только замкнуть наш любовный треугольник, — жмурясь и корчась от удовольствия, прошептала Элен. Она обнялась с Любой, нежно поцеловалась с ней взасос, а потом они стали тереться грудками, но и обо мне изредка вспоминали.
— Мистер Барин… — проворковал хмельной голос Элен. — Ты красивая, злая и неистощимая горилла!
— Нет, он — шимпанзе! — возразил точно такой же, только еще больше опьяневший от собственного бесстыдства голос Любы.
Мы, все жарче распаляясь, увлеклись игрой…
…К концу мероприятия стало жарко и влажно, даже душно, как будто кондиционер отключился. Отдуваясь, я распростерся на кровати, а растрепанные бабы прикорнули с двух сторон к моим плечам. Они лениво поглаживали меня с боков, пошлепывали и пощипывали.
— Теперь вы не будете выяснять, где чья территория? — не открывая глаз, спросил я.
— Нет, — мурлыкнула Элен, — это уже несущественно. Важно, что теперь мы точно знаем: были с тобой обе, и каждая по два раза кончила.
— Это я не считал, может, и больше.
— Скажи, а я похожа на твою Ленку? В постельном смысле?
— Похожа, конечно. И все-таки, — посерьезнел я, — какая-то разница между вами есть. Внутренняя, где-то в душе. Очень хочу понять, какая, но пока не могу сказать точно.
— Интересно, — нахмурилась Элен, — значит, ты все-таки чувствуешь разницу?
— Само собой. Ведь Чудо-юдо вас не дублировал. Он, по идее, хотел, чтоб получилась Таня с душой Ленки, и наоборот. А вышло совсем не так. Вы получились какие-то другие… Но очень похожие внутренне.
— То есть вышло, будто он продублировал наши души, но дал нам разные тела? — заинтересовалась Элен.
— Именно это и непонятно, — кивнул я, — если все, как говорится, по Марксу, и материя первична, а дух вторичен, то у вас не должно быть похожего сознания. Абсолютно. А у вас оно почти идентичное, как это ни смешно. Вы, понимаешь ли, смахиваете на две разные оболочки, начиненные одинаковым содержанием. И я, хотя вы очень не похожи внешне, только постепенно начинаю вас различать по словам и по манере говорить. И в памяти вашей, по сути дела, одно и то же, вот какой фокус получается! Вот ты, например, иногда кажешься несколько вульгарней и грубее, но зато намного сексуальнее и пикантнее. А она — чуточку скромнее и застенчивее, но заметно интеллигентнее, хотя ты явно в чем-то подражаешь ей. Но это, повторю, все очень слабо заметно, как говорят инженеры, микронные зазоры.
— У тебя глаз-алмаз, конечно, — согласилась Элен, — ты помнишь нашу первую встречу, когда ты подвозил меня до дому?
— Да, — подтвердил г-н Баринов, — помню. А ты что имеешь в виду?
— Я бы хотела знать, на кого по манерам походила та девушка, на меня или на нее?
— Сказать по правде, ни на кого. Там была совсем другая девушка. Со скрипкой, с поэтическим беспорядком в душе. Отрешенная от жуткого, грязного и кровавого мира. Вот такое было у меня впечатление. Просто я еще не знал, что у этой девушки в футляре «винторез», что за несколько дней до этого она достала с пятисот метров Костю Разводного, а еще через несколько дней вышибет мозги из герра Адлерберга…
— Но там ты видел ту внешность, которую теперь имеет Вика. Значит, она тебе тогда понравилась?
— Понравилась. Только не внешность, а душа. По крайней мере, та душа, которую я себе вообразил. А тело — это вовсе не дежурный комплимент! — мне всегда нравилось только это, — я погладил Элен по плечику.
— А Зинуля? — Вопрос воспринимался как провокационный.
— Что Зинуля?
— Ну, она ведь то же, что и я, в смысле телесном. Полная, почти стопроцентная копия. Я знаю, что ты с ней тоже спал. Раньше они были вдвоем и утешали себя тем, что ты любишь одно и то же. Теперь Зинуля там одна, а ты спал весь этот год с Викой, которая совсем другая… Как она это терпит?
— Это не ко мне вопрос. У нее надо справляться. Чужая душа — потемки.
— Даже своя — потемки. Моя, во всяком случае. Понимаешь, я перестала понимать, откуда что взялось. Например, мне кажется, что я любила тебя еще задолго до того, как кто-то из нас попал на остров Хайди. Я имею в виду 1994 год. Ведь там были и Ленка, и Таня.
— С Таней у меня там ничего не было, кроме пробежек со стрельбой и какой-то чертовщины в «Бронированном трупе». А до этого была только легкая групповушка на солнечной поляночке.
— А на кого походила та?
— На кого походила та… Пожалуй, больше на тебя, — я постарался произнести это поироничнее и даже игриво ущипнул Элен, — немного вызывающая нудистка или эксгибиционистка (я едва выговорил последнее слово). Такой концерт показала, что Джековым путанкам стыдно стало. Впрочем… Может, я и не прав. Ты тогда притворялась, какие-то цели перед собой ставила
— Там была та, — нахмурилась Элен, — которая сейчас Вика.
— Правильно. Но то, что мы сегодня чудим, — очень на то похоже.
— Но ведь тебе не это нравилось? Правда?
— Нет. Мне нравилась та, что читала Тютчева, сидя в скверике проходного двора. Я тогда даже представить себе не мог, что ты только что Адлерберга грохнула.
— Что делать? Я тогда просчитала, что вы можете меня достать на отходе, и решила повести себя интеллигентно. Побрызгалась дезодорантом, чтоб пороховой душок не унюхали, и уселась на лавочку. Правда, «дрель» была наготове. Тебе очень повезло, что ты не догадался.
— Здорово получилось, куда там! Особенно со стихами и с легким смущением. Ты всем видом показывала мне, что тут нечего ловить…
— Вот видишь, — Элен приподнялась на локте, — я как-то странно себя чувствую. Мне иногда даже неприятно то, что я говорю, но почему-то хочется сказать. Как будто кто-то за язык тянет. Полное ощущение двойственности… Вот видишь, у меня сейчас и язык иной, и, пожалуй, не хуже, чем у нее. Но мне не хочется быть проще!
— Да со мной то же самое, — неожиданно вступила в разговор Люба, которую мы считали уже заснувшей, — только у меня наоборот. Я хочу быть проще, даже побесстыднее, а не всегда получается.
— Давайте все-таки будем проще? — предложил я. — Не будем ломать голову
над психологией, иначе она перейдет в психопатию. — Идет! — согласилась Элен. — А что ты нам предложишь?
— Нежное ракодрючие… — заговорщицким тоном прошептал я.
И все еще раз завертелось по новой…
…Наконец я ничком упал в промежуток между липкими телами разметавшихся Тань, вяло обхватив обеих руками. Пошевелил их слипшиеся, сбившиеся в клубочки волосы и пробормотал в подушку:
— Лохматки вы мои…
— Гнусный котище… Жеребец… Павианчик… — шептали мне в уши справа и слева припухшие губки, легонько почмокивая меня в щеки.
Остывая, я постепенно ощутил легкое отвращение, которое все больше нарастало по мере того, как проходил угар. Меня явно перекормили за прошедший день и уходящую ночь: две бабы с таким темпераментом — это шутка! Как всякий строгий рационалист, я знал: этого не может быть, но ведь было!
За окном что-то сверкнуло, потом грохнуло. Гроза, вроде бы. И дождь, судя по всему, уже давно барабанит по стеклам. А мы и не слышали, когда это все началось. Балдежники!
Я поднял голову, поглядел на бесстыдно развалившихся баб. Поблекшие, одутловатые, помятые, с размазанными глазами. Запах от них шел тугой, грубый, неаппетитный. И неужели в этих шлюхах, ничем не отличавшихся от Соледад и Марселы, я увидел что-то особенное?
— Помыться еще разок нужно, — предложил я .
— Потом, — неопределенно махнула рукой Элен, явно засыпая, а Люба вообще промычала нечто нечленораздельное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78