— продолжил он, указывая глазами на соседний стол.
Я, не поворачивая головы, скосился. «Патрон» был явно не прав. В замеченных им школьницах зрелости было минимум на десять аттестатов. Они мило и уютно ворковали с весело подпитым ровесником Собчака, который, судя по обильному хаосу накрытого стола, смахивал на лауреата шальной квартальной премии за успешное окончание разграбления своего кооператива. Как только «патрон» неосторожно остановил на нем взгляд, «ровесник-лауреат» тут же, чуть привстав, церемонно раскланялся, вероятно, этим давая юным спутницам понять, что он и Собчак знакомы. «Патрон», не ответив на приветствие, быстро отвел глаза, тогда «лауреат» стал биться в смехе, как вынутая из воды рыба, и подавать нашему столу всяческие знаки внимания. В общем, повел себя так, будто в штанах припекло, после чего громко заявил, ни к кому не обращаясь, о своем безграничном «демократизме» и приверженности всем программам «демократов» разом. Даже при беглом осмотре места действия было и без того сразу ясно: его «демократизм» действительно не имел границ, соперничая разве только с собственной блиц-программой патологической любви к бабам. Еще, пожалуй, в этом «безграничном демократе» соединились плохо две крови, отчего его лицо казалось асимметричным, поэтому нельзя было сразу понять, сердится он или шутит. Барышни, обеспокоенные волнительной активностью своего клиента, тоже обратили внимание на «патрона». Хорошенькие головки — одну в кудрях, напоминавших мутную пену, другую с белыми волосами, похожими на слипшиеся макароны из вагона-ресторана, — они склонили к ушам своего ухажера, видимо, спрашивая, кто это. «Лауреат», тепло икнув, резонно и громко уведомил всех присутствующих поблизости, что пред ними «главарь ленинградских демократов» Собчак. После того, как я вынужден был четвертовать его взглядом, он затих и деловито занялся закусками с десятиклассницами, прекратив демонстрацию своих незаурядных демагогических способностей. «Патрон» зарделся и, посчитав презентацию себя залу законченной, обратился ко мне с патетическим, но тихим восклицанием о том, до какой степени дикости довел социализм личность, что ставит перед «демократией» первоочередную задачу по возрождению культуры на базе новых общечеловеческих ценностей. Приведя меня этим пассажем-вступлением в состояние внимательного и почтительного слушателя, Собчак начал, пережевывая вместе с салатом, пересказ какой-то запомнившейся ему доктринки, вероятно, из цикла предвыборных баталий, о необходимости постепенного вхождения СССР в число «цивилизованных» стран мира и предшествующих этому великому событию различных мероприятиях по «культивированию» нашего нищего пока только умом народа, который «патрону» представлялся не более чем перемешанной тестообразной, безропотной, безучастной и пассивной, а потому безликой массой, хорошо поддающейся искусным рукам немногочисленных формовщиков-пекарей; одним из них, безусловно, он считал себя. В своем, как обычно, убедительно-страстном монологе с овощами, видя невозражающее внимание, порой подавляющее самокритику, «патрон» договорился до вывода о том, что цивилизация нас вообще не коснулась, и место СССР, в этом смысле, где-нибудь в верховьях реки Амазонки. Этот вывод он легировал фамилиями Канта, Бабеля (вероятно, «патрон» оговорился, имея в виду Бебеля) и почему-то Фрейда вкупе с академиком Сахаровым, восхвалять которого Собчак начал только после его смерти. Запальчивость декламатора иссякла вместе с салатом. У прошмыгнувшей мимо официантки я заказал повторить приглянувшееся «патрону» блюдо и, пока его несли, позволил себе не согласиться с услышанным. По Собчаку выходило: достаточно поменять общественные приоритеты человеческих устремлений, сыграв на своекорыстных рвениях, свойственных, в чем был уверен «патрон», всем без исключения людям, одновременно лишив их завоеваний социализма в виде защиты, опоры и опеки со стороны государства, как тотчас умственное одичание закончится, и звезда процветания культуры, науки и прочих прелестей прогресса непременно взойдет над нашим потускневшим небосклоном, ибо должен будет запуститься механизм борьбы за выживание одиночек среди голодной стаи, который враз заставит человека много, вдохновенно и качественно трудиться, только уже на собственное благо, а это, само собой, послужит началом великого зарождения нового общества свободных от государственной соцповинности и потому очень цивилизованных людей, не в пример сегодняшним. Тут «патрон» скосил глазом в сторону унявшегося охмурителя соискательниц аттестатов зрелости. Единственная сложность такого всенародного перерождения, по мнению Собчака, состоит в строгой идеологической дозировке пропагандирования самой этой идеи, дабы, как выразился «патрон», «не повторить ошибку коммунистов», долгое время махавших у всех перед лицом красной тряпкой, чем был вызван, несмотря на бесспорные для простого люда преимущества социалистической системы, массовый «бычий синдром». Для достижения этой «блестящей» цели необходимо будет подчинить себе все источники информации: радио, телевидение, газеты, чтобы с их помощью доводить до исступления народ подстрекательством к овладению государственной собственностью и воспитанию у каждого желания превратить свой дом в филиал художественных останков Эрмитажа. Что же станет в результате с самим Эрмитажем, со страной и, в конечном счете, с большинством ее населения — об этом средства информации обязаны будут умалчивать.
Насколько я понял, одним из «великих» дел, которые замышлял Собчак, было зачатие слоя, а еще лучше — целого класса воров по профессии и погромщиков по призванию, на чьих плечах можно будет двигаться дальше к «светлому будущему», но уже в «цивилизованной» компашке.
В общем, неплохой планчик изложил Собчак, сам пока не выказывая сопричастности к генетическим наклонностям этого зачатого им социального опорного слоя, призванного умертвить без всякой классовой борьбы, а методом сперва дробления, после разъедания и разложения изнутри, на манер действия раковой опухоли, все другие, доселе известные нам классы: рабочих и прочие.
— Если же их лидеры попытаются мобилизовать народ против «демократии», то новой власти нужно будет решительно с ними кончать, — заключил Собчак.
Как кончать — с массовыми жертвами представителей этих классов или без них, — «патрон» не пояснил.
Из услышанного выходило, что «демократия» — это не более, чем дымовая завеса или вроде того, за которой будет удобно и безопасно воровать. Это ширма для разрушителей страны, которая, пока идет разграбление государства, будет через средства массовой информации крепко держать общественное мнение в нужной кондиции, не давая народу разглядеть тех, кого она прикрывает.
Суть «приобщения к миру общечеловеческих ценностей» Собчак понимал почти дословно — как возможность хапать и красть все, на чем остановится глаз, разумеется, в объемах, прямо пропорциональных личным способностям и занимаемой должности. Относительно своего воровского таланта «патрон», по-видимому, не сомневался, поэтому считал необходимым всех торопить быстрее разрушить старые моральные и законодательные барьеры, чтобы скорее добраться самому до этих «общечеловеческих ценностей».
Подобная позиция Собчака после нескольких маленьких рюмок коньяка, притом с закуской, меня озадачила. До этого момента ничего похожего мне от него слышать не приходилось. Ко времени нашего разговора общественное настроение, вызванное началом развала страны, динамично ухудшалось. Правда, газеты вовсю старались вдохнуть оптимизм массам, вероятно, поэтому «демократы» еще не встречали всеобщего поношения и оплевывания.
В ту пору, веря в искренность теоретических заблуждений Собчака, я сказал ему, что путь, который он предлагает, вовсе не ведет, по его выражению, к «окультуриванию народа», ибо эта дорога — исторически вниз, а не наверх. Если же он хочет доказать себе очевидное всем, то для подобных экспериментов предпочтительней было бы избрать страну типа Берега Слоновой Кости, а не один из всемирных балансиров, после разрушения противовеса которого может рухнуть вся мировая конструкция. Что же касается культуры и вообще путей повышения интеллектуального уровня народа, то тут, чтобы наглядно убедиться в пагубности его предложения, которое приведет, бесспорно, к обратному результату, достаточно вспомнить байку про одного великого философа. Он как-то, прогуливаясь со своими многочисленными учениками, вступил в беседу с повстречавшимся, вероятно, знакомым, очень богатым, но одиноким человеком. Этот богач из зависти к наличию окружения, внимающего каждому слову философа, заявил мудрецу, что вместо умных мыслей, знаний и красноречия у него есть много золота, великолепные рабыни и прекрасные вина, а посему стоит только предложить все это ученикам философа, как они тут же, стремглав, перебегут к нему. Ученый согласился с ним, пояснив, что такая задача намного легче его, ибо богач тянет людей вниз, а мудрец старается поднять наверх.
— Как фамилия этого философа? — перестал жевать Собчак.
— Черт его знает! Не помню. Да в ней ли дело? Знаю только, что прогуливался он по каким-то садам Ликея. Но лучше на Верховном Совете эту байку в качестве демонстрации своей эрудиции не озвучивать, так как за полную схожесть с историческим источником не ручаюсь, — пошутил я.
По внешнему виду повара и закуски было нетрудно предположить, сколь много желудков разбилось о блюда этого заведения, однако «патрон» ел с аппетитом и удовольствием. От расхваленного Собчаком мяса я ничего хорошего также не ждал, будучи уверен, что и оно приготовляется местными общепитовскими предпринимателями исключительно по рецептам доктора Мальтуса, автора научной идеи искусственного регулирования численности населения Земли, исключающей размножение людей с безответственностью трески в отрыве от кормовой и производственной базы нашей планеты.
Разговаривая с «патроном», я исподтишка постоянно оглядывал зал. За спиной Собчака сидели две пары. Парни ели, пили и молчали, девицы постоянно щебетали, поглядывая «патрону» в спину. По их искренне-нежному отношению друг к другу представлялось, что этим девушкам пока еще не удавалось влюбляться в одних и тех же. Вдруг та, что сидела спиной, встала и направилась мимо нашего столика к выходу. У нее была фигура, вошедшая в моду за последний год, но с талией и ногами нового сезона. Природа оборудовала ее всеми признаками щедрой плодовитости. Костюм-тальер шел ей изумительно. Сама она казалась очаровательной. Каждый ее шаг мимо столов порождал воспаление глаз у многих мужчин, прекративших враз жевать. «Патрон», завидя такую проходку, даже не смог проглотить шпротинку. Ему в новой должности, похоже, было трудно согласовывать свою сильно развитую в Университете физиологическую потребность с еще действующей незабвенной прокоммунистической, депутатской этикой и моралью, а посему в вопросе об этом виде секреции он постоянно наталкивался на серьезные трудности, которые приходилось преодолевать, порой презрев свой страх. Девушка на мгновение замерла у нашего столика и окинула Собчака наигранно равнодушным, чуть презрительным взглядом, как смотрит женщина обычно на того, кого она хоть раз уже успела обмануть. «Патрон» поперхнулся, чем рассекретил свою восприимчивость. Шпротинка застряла окончательно. Изо рта Собчака торчал ее хвост, как из клюва цапли. Я заподозрил неладное. Это мгновение не нарушило чарующую прелесть королевского хода, которым девушка удалилась в сторону общественных туалетов. Задержанный глоток перешел у Собчака в тепло и выступил бисером пота на лбу, а пойманный взгляд вооружил его мстительным лиризмом. Он тут же мне поведал, что собой обычно представляют «стельные коровы». По рассказу чувствовалось: эта тема им неплохо освоена. Я всегда подозревал, что в подобных делах именно невежество, жлобство и мещанская ограниченность являются порукой для сведения знакомства с животными этой категории.
Спохватившись и успокоившись, Собчак резко переключился, спросив меня, чем сейчас занимается Щелканов и его «шустро-безграмотный» заместитель рыжий Чубайс со «своей шайкой молодых, но уже талантливых экономистов».
— Насколько мне известно, ничем — начал доклад я. — Сам Чубайс с того дня, как из завлаба сильно зашарпанного института сделался зампредом Исполкома, похоже, подгоняет под высокую должность свою внешность, не расстается со шляпой даже за столом во время обеда. Что касается самого Щелканова, то он чтит все нововведения депутатов-"демократов" и потребляет в значительных количествах вино, которое почему-то именует «сухарем», а тару «патроном». В промежутке между этими делами он продолжает подбирать кадры по одному ему ведомому принципу. Так, Щелканов предполагает, — продолжал я излагать, — портфель главы культуры города дать поносить очаровательному, живому, необыкновенно деятельному чиновнику из Петрозаводска, завсегдатаю тамошних театральных кулис и куратору всех заезжих кордебалетов, невзирая на то, что личные цели переезда в Ленинград этого «обаяшки», очевидно, не совпадают с чаяниями и проблемами наших, пока еще известных, театров и других, уже дышащих на ладан, очагов культуры.
Далее. У Щелканова затевается какая-то новая должность заместителя по социальной политике. Подозреваю, что в будущем она может быть переименована: «по борьбе с социализмом». Для занятия этой должности рекомендован видный функционер, один из самых упорных и последовательных борцов за победу социализма в прошлом. Таким образом, исходя из здесь услышанной от Собчака теории, вполне возможно, что врагов частной собственности и противников ограбления жителей нашего города зарождающимся демокапиталом будет преследовать, к их позору и обиде, свой же товарищ по партии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64