Вскоре мы пересекли Одер, и под нами поплыла зеленая шахматная доска Новых территорий в чередовании лесов и полей. Мне любопытно было, где мы приземлимся, — ведь до сих пор я не знал о ставке фюрера, как и большинство смертных, больше того, что она расположена в Восточной Пруссии и носит кодовое название «Волчье логово». К счастью, мой адъютант позаботился обо всем и положил в мой портфель карту Германии, по которой я мог проследить наш маршрут. Через полтора часа после взлета с берлинского аэродрома мы пролетели, на высоте километра, над городом Шнейдемюль, затем пилот, в кабину которого я к тому времени перебрался, показал мне пальцем внизу зеркало большого озера и перекресток железных дорог Варшава — Данциг и Инстенбург — Познань. Железнодорожные пути выделялись на земле с ясностью геометрического чертежа, и я подумал, какую прекрасную цель представляет этот перекресток железных дорог для авиации противника. Через секунду эта мысль разозлила меня. Я переживаю прекрасный час, мощный самолет несет меня в волшебно сияющем небе над прекрасной страной, а я не могу забыть хотя бы на минуту об этой проклятой войне!
За нашей спиной солнце все больше клонилось к горизонту. Постепенно самолет снизился до высоты 300 метров. Пейзаж внизу начал меняться, превращаясь в плоскую равнину, перерезанную многочисленными речушками и испещренную пятнами озер. Я бросил взгляд на карту и понял, что, пролетев почти 500 километров, мы оказались над Мазурскими болотами. В этих местах, под Танненбергом, в начале первой мировой войны старый Гинденбург нанес жестокое поражение русским войскам. С радостью и гордостью я подумал, что сегодня фронт находится далеко на востоке, где-то под Смоленском, за сотни километров от границ Германии.
Самолет начал снижаться по широкой спирали. В неясном свете сумерек я различил на берегу озера большой аэродром. «Юнкере» еще опустился, коснулся колесами земли и, пробежав по бетонной дорожке посадочной полосы, остановился. Перед бараком, маскировавшим здание аэродромных служб, меня ждал «мерседес».
— Капитан Скорцени? — осведомился унтер-офицер. — У меня приказ немедленно доставить вас в ставку.
По прекрасной дороге, проложенной через лес, мы вскоре достигли первого пояса безопасности — охраняемого шлагбаума. Унтер-офицер передал мне пропуск, который я должен был предъявить вместе с личными документами офицеру поста. Он записал мое имя в журнал, я расписался, шлагбаум поднялся, и мы снова поехали. Теперь дорога стала немного уже. Мы пересекли березовый лес, переехали через железнодорожные пути и достигли второго поста. Снова проверка документов. Я вышел из машины, офицер опять записал мое имя, потом попросил подождать и стал звонить по телефону. Положив трубку, он спросил, знаю ли я, кто меня вызывает. Я, естественно, чувствуя себя неловко, ответил, что не имею ни малейшего понятия.
— Вас вызвал Главный штаб ставки фюрера, которая расположена в Чайном домике, — сказал тогда он мне, явно находясь под впечатлением того, что услышал с другого конца провода от своего собеседника.
Я же не знал, что и подумать. Даже это уточнение ничего мне не говорило. Какого черта мне делать в Главном штабе фюрера? Озадаченный и изрядно заинтригованный, я снова сел в машину.
Через несколько метров мы проехали нечто вроде портала — единственного входа на обширную территорию, окруженную высоким забором из колючей проволоки. Можно было подумать, что мы оказались в старинном парке, обустроенном с большим вкусом, с березовыми рощами, прорезанными капризно переплетающимися тропинками. Вскоре я смог различить несколько строений, на первый взгляд расположенных без всякого порядка. На крышах некоторых строений росла трава и даже небольшие деревца. Над другими зданиями и над подъездными дорогами была натянута маскировочная сеть, скрывавшая ставку от вражеской авиации. С воздуха местность должна была казаться, вероятно, заросшей лесом и необитаемой.
Совсем стемнело, когда мы наконец остановились перед Чайным домиком. Это было простое деревянное одноэтажное строение, состоящее из двух крыльев, соединенных чем-то вроде закрытого перехода. Позднее я узнал, что левое крыло занимала столовая, где фельдмаршал Кейтель, начальник Генерального штаба вермахта, обедал в окружении своих ближайших сотрудников. Собственно Чайный домик находился в правом крыле здания. Я вошел в просторный вестибюль, меблированный удобными креслами и несколькими столами. Пол был застелен толстым ковром. Меня встретил капитан СС и представил пяти другим офицерам — подполковнику и майору сухопутных войск, двум подполковникам Люфтваффе и майору СС. Вероятно, ждали только меня, поскольку сразу после представления капитан вышел, чтобы через минуту вернуться.
— Господа, — объявил он, — я провожу вас к фюреру. Каждый из вас коротко изложит свою военную биографию. Затем фюрер, возможно, задаст вам несколько вопросов. Следуйте за мной…
Сначала мне показалось, что я плохо понял. Потом безотчетный страх почти парализовал мои ноги. Через несколько мгновений я должен был, в первый раз в моей жизни, предстать перед Адольфом Гитлером, фюрером Великой Германии и Главнокомандующим вооруженными силами рейха! Вот уж, действительно сюрприз из сюрпризов! «В волнении я, наверное, наделаю непростительных ошибок и буду вести себя как последний дурак! Только бы все прошло нормально», — думал я, следуя за другими офицерами. Мы прошли метров сто, прежде чем я начал соображать, в каком направлении мы идем.
Мы вошли в другое здание, тоже деревянное, и оказались в просторном вестибюле, похожем на тот, что был в Чайном домике. Я успел лишь заметить светильники, рассеивающие мягкий свет, и на противоположной стене небольшую картину в скромной раме — «Фиалка» Дюрера. Затем наш провожатый распахнул одну из дверей, и мы прошли в большую комнату, размером примерно шесть на девять метров. Справа от меня была стена с множеством окон, закрытых простыми занавесами. На середине стоял массивный стол, покрытый картами. Перед монументальным камином, занимавшим почти всю левую стену, находился маленький столик и вокруг четыре или пять кресел. В глубине — свободное пространство, на котором и остановилась наша группа. Как самый младший по званию, я занял место на левом фланге ряда. На бюро, расположенном между двумя окнами, я заметил безукоризненный частокол остро заточенных карандашей. «Именно здесь вырабатываются величайшие решения нашей эпохи», — успел только подумать я, как прямо перед нами распахнулась дверь.
В едином порыве мы застыли, головы повернулись в сторону двери. И вот я переживаю незабываемое мгновение: появляется человек, который больше, чем любой другой государственный деятель, решительно повернул судьбу Германии, мой господин, которому я безраздельно предан уже много лет и которому я абсолютно доверяю. Какое странное ощущение солдата, внезапно представшего перед своим главнокомандующим! (Я полагаю, что в тот момент, когда я пишу эти строки, более поздние чувства смешиваются с теми менее точными и менее связными, что мой мозг смог зарегистрировать в тот миг.) Подойдя размеренным шагом, фюрер приветствовал нас, вскинув руку тем характерным жестом, который мы так хорошо знали по газетным фотографиям. Одет он был очень просто: мундир офицера вермахта без знаков различия, белая сорочка и черный галстук. На левой стороне мундира я различил Железный крест первого класса — награду Великой войны — и черную нашивку за ранение.
Пока капитан СС представлял офицеров на другом краю нашего строя, я не мог рассмотреть фюрера так хорошо, как того желал. Нужно было сдерживать себя, чтобы не сделать шаг вперед, ибо я не хотел упустить из вида малейший его жест. Сначала я только слышал его деловой голос, задававший короткие вопросы. Особенный тембр этого голоса был мне уже хорошо знаком из радиопередач. Но я с удивлением обнаружил в нем мягкую и немного протяжную интонацию, которая придавала некий шарм его австрийскому акценту. Какой странный каприз человеческой природы, подумал я. Этот человек, которого слушают миллионы, который хотел бы олицетворять собой в глазах общества идеал прусского духа, не может скрыть своего происхождения, хотя давно уже и не живет на родине! Сохранил ли он в себе что-нибудь от миролюбивой приветливости австрийцев? Остался ли он подвержен зову сердца? Затем я опомнился: «Господи, что за неуместные вопросы, совершенно праздные мысли в такой момент!»
Другие офицеры уже кратко представились. Теперь Адольф Гитлер стоял передо мной. Когда он протянул мне руку, я сконцентрировался на единственной мысли:
«Только без чрезмерной угодливости!» Несмотря на волнение, мне удалось кивнуть головой почти идеально с точки зрения военной этики, то есть коротко и сухо. Затем я кратко сообщил место рождения, где учился, этапы моей жизни офицера резерва и мое настоящее положение. Пока я говорил, фюрер смотрел мне прямо в глаза своим знаменитым взглядом, наполненным непреодолимой силой.
Затем Адольф Гитлер отступил на шаг и резко задал первый вопрос:
— Кто из вас знает Италию? Я один ответил утвердительно:
— Я два раза был в Италии перед войной, мой фюрер. Я проехал на мотоцикле до Неаполя.
Сразу же последовал второй вопрос, опять ко всем нам:
— Что вы думаете об Италии? С растерянным видом, поколебавшись, офицеры начали отвечать, с трудом подбирая слова:
— Италия.., партнер по Оси.., наш союзник.., подписала антикоминтерновский пакт… Наконец моя очередь.
— Я австриец, мой фюрер, — сказал я просто. Я действительно считал этот ответ достаточным, чтобы выразить мою точку зрения. Всякий истинный австриец глубоко переживает потерю Южного Тироля, самого прекрасного района, который у нас когда-либо был.
Гитлер долго и задумчиво (по крайней мере мне так показалось) на меня смотрел, потом сказал:
— Все могут идти. А вы, капитан Скорцени, останьтесь. Я хочу с вами поговорить.
И вот мы одни. Фюрер по-прежнему стоял передо мной. Роста он был ниже среднего, плечи немного сутулились. Когда он со мной говорил, он был весь в движении. Жесты его были короткими и сдержанными, но, однако, они имели огромную убеждающую силу.
— У меня для вас есть задание чрезвычайной важности, — начал он. — Муссолини, мой друг и наш верный соратник по борьбе, был вчера предан своим королем и арестован своими собственными соотечественниками. Я не могу, я не хочу бросить в момент самой большой опасности величайшего из всех итальянцев. Для меня дуче олицетворяет последнего римского Цезаря. Италия или, скорее, ее новое правительство, несомненно, перейдет в лагерь противника. Но я не отступлю от своего слова; надо, чтобы Муссолини был спасен, и как можно быстрее. Если мы не вмешаемся, они сдадут его союзникам. Я поручаю вам эту миссию, счастливое окончание которой будет иметь неоценимое значение для будущих военных операций на фронтах. Если вы, как я вам говорю, не остановитесь перед любым препятствием, не испугаетесь любого риска, чтобы достигнуть цели, вы добьетесь ее!
Он замолчал, чтобы совладать с волнением, которое выдавал его дрожащий голос.
— Еще один важный пункт, — продолжал он. — Вы должны сохранять чрезвычайную секретность. Кроме вас только еще пять человек будут знать об этой операции. Вы будете действовать под видом офицера Люфтваффе и поступаете в подчинение генерала Штудента. Я его уже ввел в курс дела. Впрочем, вы сейчас с ним встретитесь. Он ознакомит вас с некоторыми деталями. Вам придется самому собрать необходимую информацию. Что касается командования наших войск в Италии и германского посольства, не надо ставить их в известность. Они не владеют положением и своими действиями могут только все испортить. Я повторяю, вы отвечаете за абсолютную секретность операции. Я надеюсь, что скоро вы сможете мне сообщить хорошие новости. Желаю вам удачи!
Чем больше фюрер говорил, тем больше росла во мне уверенность. Его слова казались мне столь убедительными, что в тот момент у меня не возникло ни капли сомнения в благополучном исходе дела. В то же время в его голосе дрожали нотки такой теплоты, такого волнения, особенно когда он говорил о непоколебимой верности своему итальянскому другу, что я был буквально потрясен.
— Я все прекрасно понял, мой фюрер, и сделаю все, что в моих силах:, — только и смог я ответить.
Энергичное рукопожатие обозначило конец нашей беседы. За эти несколько минут, которые мне, однако, показались очень долгими, взгляд фюрера непрерывно буравил мои глаза. Даже когда, развернувшись, я направился к двери, то чувствовал его взгляд на своей спине. Пересекая порог, я еще раз вскинул руку в приветствии, что позволило мне убедиться, что я не ошибся: он не отводил от меня взгляда до последнего момента.
За дверью меня ждал адъютант. Пока он вел меня к Чайному домику, я думал о том великом событии, которое я только что пережил. Я пытался вспомнить цвет глаз фюрера. Серые? Карие? Серо-карие? Странно, но я не мог точно вспомнить. А ведь мне казалось, я еще ощущал его взгляд на себе. Взгляд невыносимой силы, почти как у гипнотизера. Я заметил, что выражение его глаз за все время разговора почти не менялось; думаю, этот человек полностью владел собой и прекрасно мог контролировать свои эмоции. С другой стороны, он буквально излучал ту огромную энергию, которая сконцентрирована в нем, это видно с первого взгляда.
В вестибюле Чайного домика я закурил сигарету и жадно затянулся. Только когда ординарец осведомился о моих «желаниях», я почувствовал, что ужасно голоден. Я заказал чашку кофе и еще «чего-нибудь». Через одну или две минуты мне уже принесли плотный ужин. Но едва я успел снять портупею и поднести чашку ко рту, как ординарец вернулся.
— Генерал Штудент ожидает вас в соседней комнате, господин капитан.
Дверь открыли, я вошел в небольшой кабинет и представился генералу, полноватому человеку с жизнерадостным выражением лица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28