Просто повсюду. Не знаю даже, как у меня только глаза открылись. Не колледжи, а конвейер по производству снобов. Тысячами. Вы не представляете. Друг моего дяди сказал, что вы замкнулись в себе. Нет, вы представьте, сколько мозгов, напичканных образованием. Мне страшно. Я ничего уже не понимаю. И невинность потеряла. Я вас шокирую.
— Если вам хочется так думать.
— Крепкий вы орешек, а я-то, ничего себе разговорилась. Единственный мужчина, к кому я прислушиваюсь, так это дядин друг, и, по его словам, вы едва ли не самый странный экспонат в Европе. Рассказывал, как вы коротаете дни в Вене и как, если вам недодадут сдачу, тихо и вежливо говорите: вы меня обсчитали, — потом кланяетесь и идете себе дальше, я обалдела. Ну, в смысле, тогда. Хотите правду.
— Если скажете.
— В общем, когда я вас увидела, была разочарована. Сначала удивилась: вот так вот взять случайно и наткнуться. Потом впечатления утряслись, и я подумала. Как — этот странный тип. Да мой папа ему сто очков вперед даст. Вы извините, это я — правду-матку. С плеча, так сказать.
— Извиняю.
— Потом, когда я выдала вам пару реплик не в бровь, а в глаз и вы сидели весь несчастный, я сказала себе, либо у него и впрямь не все дома, либо это нечто особенное. В Америке, когда парень плачет, обычно это словесный понос. Но вы даже не плакали. Просто из глаз катились большие слезы, сами по себе. Вот почему я хочу узнать вас поближе. По-моему, вы самая интересная личность из всех, кого мне доводилось встречать в Европе. Мне кажется, я могу у вас кое-чему научиться.
— И все.
— Ну, в общем, да, все. Вы как бы неиспорченны, что ли. В смысле, ну, то есть в смысле я не знаю, в каком смысле. Но. Господи, я ведь женщина. А вы мужчина. Потом, в конце концов, мы в Европе, и мы одни. Вас это не возбуждает.
— Возбуждает.
— Ну вот, Сэмми.
— Что, ну вот.
— Ну вот, я же сказала, зачем пришла. Зачем вы меня смущаете. Опять, что ли, повторять. Я ж говорю: вы можете дать мне что-то новое. А я могу переспать с вами.
— Это что, все.
— Конечно все. Что еще. Чего вы ждали-то.
— Я жениться хочу.
— Ну ничего себе. Вы что, спятили.
— И детей наплодить.
— Ой. Давайте лучше сменим тему. Ничего себе — жениться. На мне. Ну и ну. Не будете же вы мне предложение делать. Я-то имела в виду просто переспать.
— Не хочу я просто переспать.
— Не кричите. Я прекрасно слышу. Может, вы хотите, чтобы я ушла. Уйду.
— Насильственно удерживать не стану.
— И впрямь, что ли, не станете. Тогда пора бы вам посмотреть в лицо фактам. На жизненной, так сказать, распродаже. И брать, что дают. С молодой девушкой вроде меня у вас шансов ноль целых, ноль десятых. Вы седеете, значит, припасы тают. И даже на какие-нибудь там регалии вам тоже не опереться.
Сэмюэль С глядит в ее жгучие карие глаза. Сердце колотится. Она сидит нога на ногу, на коленках проступили белые кружочки. Глубокая синяя жилка у косточки. Конечно, телка — она телка и есть. Сколько ни склоняй, в каждом падеже спряжения жаждет. Она смугла, глупа и тощевата. Когда ее валят в постель, мозги выключает, как лампу. И то сказать: ищешь удовольствия — забудь премудрость. А начнешь думать — обрящешь боль.
— По правилам внешнего мира я неудачник. Но живу себе тихо-мирно. Никого не трогаю. Не вожу гостей. Да ведь и вы тут только потому, что элитные мальчики на вас свысока смотрят. Вы, конечно, не уродина, но от подбородка и выше определенно не королева. Самое смешное, что по мне, так вы очень даже хорошенькая, но я в курсе, что думают ваши сверстники. И вам не идет самоуверенность. Делает вас неприятной, жестокой, невоспитанной.
— Погодите, Сэмми.
— Нет, вы погодите.
— Но, Сэмми, как раз что-нибудь такое я и ждала от вас услышать. И рада, что пришла. А все эти мои крутые заходы насчет переспать… Просто мне было неудобно, что так вот с бухты-барахты ввалилась. Вдруг у вас кто-нибудь был бы или чем-нибудь заняты. Но мне сказали, что с вами такое бывает, уходите в подполье, как партизан, и несколько дней от вас ни слуху ни духу. И я не считаю вас неудачником. Честно.
— А кто я.
— Ну, могу повторить, что вы про меня сказали. Может, ваши сверстники на вас свысока и поглядывают. Но на мой взгляд, в вас есть зрелость, которой даже у папы нет.
— А если бы вы меня просто встретили в кафе, ничего не зная, таким, как есть, вы на меня бы и внимания не обратили.
— Но это ж надо, какой упрямый, черт побери.
— Есть немножко.
— При том что парней жениться и под дулом не заставишь. Вам жену с ребятишками подавай, одинокой старости боитесь. Нет, я еще, ха-ха, хочу повыступать с вольной программой, пока ярмо не надели.
Абигейль сидит, оперев локти на стол. Устремленная в будущее. Завязав прошлое ленточкой на бантик. Тогда как я к своему прошлому взял да прибавил еще три дня, полных мучений» Когда ты молод, сердце жужжит, как колибри, а где нектар, сам не знаешь. Слишком усердно спотыкаешься о всякие мелкие условности, из которых такие, как ты, состоят целиком. А теперь — вот он. Слишком долгие годы ты смотрел под ноги. Вытягивал руки перед собой, не дай бог на препятствие налететь. И нектарчик-то проливал, проливал.
— Какой-то у нас прямо семинар выходит. Кофе есть у вас. А то сварю, давайте. В чем дело, что я такого сказала.
— Ничего.
— У вас вдруг такое лицо стало. Так есть кофе.
— Вы позорите американских женщин.
— Это чем же. Тем, что предложила сварить кофе. Странные у вас представления. Мы, по-вашему, что, калеки. Я тут у вас еще и приберу. Ведь тут не прибирались не меньше месяца.
— Три месяца и восемнадцать дней.
— Ого. Учет и контроль.
Пятница ускоряется, уходит, уходит. Прочь из жизни. Вороша пыльные воспоминания о студенческих комнатах и прежних вечерах. Солнце заходит за Альпы. Сэмюэль С сказал, что купит кофе в зернах за углом. Если она одолжит ему денег. Наморщив лоб, она порылась в сумке и, улыбаясь уголками губ, протянула пятидесятишиллинговую купюру. Когда он уходил, она спросила, где швабра.
В висках стучит пульс. На середине лестницы Сэмюэль С остановился и прижал ладонь ко лбу. Иногда приходится самому сочувственно сжимать себя в объятиях, и бывает, что от этого трещат кости. Когда никто другой не обнимет тебя по-матерински. Не стиснет крепко и не сбережет. Однако цель близка. На грудь ей, что ли, кинуться и в поту пропыхтеть: выходи за меня, стирай мне носки, мели кофе, жарь тосты до нежной румяной корочки.
Звяк колокольчика над дверью кофейной лавки. Где две седые престарелые сестры-толстухи почти отчаялись его обсчитывать. Уже обращаются к нему как к директору большой психбольницы. В которую, возможно, сами попадут в один далеко не прекрасный день и будут рады, если герр директор уделит им личное внимание. Ссыпая мелочь ему в ладонь, они кланяются. Спасибо, герр профессор, данке.
На знакомой улице Сэмюэль С замирает. Внезапный озноб, будто над изумленной зеленью возобладала изморозь, пахнуло венской зимой с ее легионами мрака. Расхристанно зарыскал ветер. За витриной лавки свечных дел мастер в белом переднике медленно превращается в видение тонкого гимнастического стана Абигейль. Американской девушки, бесхитростно хлопочущей по хозяйству. Как мило она произносит его имя: Сэмми. Может, он бедственно отстал от событий, и за океаном жены вовсю потеют над раковиной или плитой, пока муженек, задрав ноги в носках, почитывает газетку. При том что американские жены его друзей приучили Сэмюэля С, что, если он попросит яичницу, тосты и немного кофе, он получит. Яичницу осклизлую со сковородки да на штаны. И кофе. Щедрой рукой ему на руку. Так и убили его мечту стать королем, чтоб во главе стола, чтобы в другой комнате бузила дюжина детишек, а когда жена принесет чай с беконом и, может даже, яичницу, чтобы спросила: ваше ловкачество, вам любезна ли трапеза, не прикажете ли еще чашечку чая и ломтик лимона. Да разве станет он, ковыляющий по этим ступенькам, когда-нибудь королем. Лакомый ломтик лимона — щ-щас. Муж и жена — размечтался. Еще отца и сына вспомни.
На полутемной площадке, в тусклых отблесках подслеповатой лампочки с пролета ниже этажом, Сэмюэль С стоял перед своей дверью — снизу пятна пинков, сверху зацепы царапин. За ней — посылка от Господа, сказавшего на последнем собрании совета старейшин: что, аксакалы, испытаем сегодня стабильность сексуальной аскезы Сэмюэля С. Посредством смазливой сучки. Которая предложит Сэму перепихон без обычных отягчающих обязательств. Под доброй дозой дарового кофе. Если Сэм останется неколебим, она приберет в квартире и вымоет посуду. Если его и это не проймет, она выстирает, накрахмалит и отгладит чертову кучу пахучих наволочек, а также подаст глазунью из двух яиц и сосиски, шкварчащие среди шинкованной капусты. Наши диетологи считают, что его желудок справится с таким сочетанием, а если и тогда Сэм на нее не вскочит, мы зашлем ангела, который примет его в послушники, сведет на курсы переподготовки, а после проведем по его кандидатуре голосование и изберем в старшие помощники младшего кассира с присвоением титула «Святой Сумасброд Сэм, Самосвихнутый Сластострадалец Снулый».
Сэмюэль С поднимает руку. Вставить в скважину ключ. Повернуть, толкнуть — и в облако пыли. Абигейль стоит посреди комнаты, облизывается. Сэмюэль С кладет пакет с кофейными зернами на стол в гостиной. Она с улыбкой поворачивается:
— Что, Сэмми, разве так не лучше. Я почти ничего не трогала, бумаги только с полу подобрала. Нет, но как тихо тут и одиноко, даже грустно. Пойду умоюсь, столько пылищи.
Сэм С провожает глазами зажигательную тёлочью попку, вострепетавшую под телячьей кожей для рывка в сортир. Два крепких сухожилия под коленками, гладкие ляжки. Вот возвращается, волосы причесаны, умытое лицо сияет.
— Сэмми, звукоизоляция тут не ахти. Из соседней квартиры все слышно. Может, ты слышал, как я писала.
— Музыка. Была.
— Ну, я не из тех дамочек, которые специально спускают воду, чтобы не было слышно, как они писают. Надо пописать, все писают, ну, слышно тебя, ну и что. Вот если бы меня громко пропоносило, тогда да, наверно, было бы чего смущаться. Кстати, я тебя не смущаю.
— Мое смущение немо как рыба.
— А мое как иерихонская труба. Меня в детстве приучили не сдерживать пердежа. Может, рыгаю зато нечасто. Кстати, меня всегда интересовало, газовал ли кто-нибудь из подруг на свиданке. Никто не признается. А я таким манером потеряла четырех приятелей, из них трое были очень перспективные. Ну, можешь себе представить, чисто по-человечески, разок всего, без малейшей задней мысли пукнула, и…
— И.
— И все.
— Держи сдачу.
— Ой, да ладно.
— Держи сдачу.
— Вот еще, щепетильный какой.
— Просто есть условия, на которых я принимаю деньги, и есть — на которых нет.
— Не смеши.
Абигейль откидывается назад, кладет ладони на край стола и как бы невзначай ловит взгляд Сэмюэля С. Нижняя губа оттопырена. Курносый нос, а карие глаза так лучатся, будто она уверена, что я просто обязан отвести взгляд. В уголках губ дружелюбие. Моргает, опускает глазки.
— Сэмми, ты выиграл. Никому еще не удавалось победить меня в гляделки.
— Не может быть.
— Тебя не слишком затруднит звать меня попросту, по имени. Ты ни разу не назвал меня Абигейль.
— Абигейль.
— Не так, сначала что-нибудь скажи. Ой, ну вечно у меня все по-дурацки.
Глядь, у Абигейль глаза на мокром месте. Резко, неуклюже она делает два шага вперед. Руки у ворота. Пальцы расстегивают верхнюю пуговку блузки. И следующую.
— Сэмми, ты сказал, что выше подбородка я не королева. А ниже.
— Боже ты мой.
— И тут.
— Нормально.
— А еще ниже. И тут, повыше.
— Очень даже.
— А теперь. В полный рост. Посылка с сюрпризом.
— Сейчас, только сяду.
— Сэмми. Наконец-то мы это сделаем.
— Нет, не наконец-то. Минуточку. Ты забыла, что я говорил о браке.
— Не до того. Ну, так как насчет ниже подбородка. В общем и целом. Только честно.
— В общем и целом — нечто.
— Неужели.
— Будет что вспомнить в старости. И после, в элизиуме.
— Никогда бы не подумала, Сэмми, что у тебя такое забавное чувство юмора.
— Забавно. Что не подумала.
— Сэмми, раздевайся.
— А потанцуй.
— А запросто.
За истертыми малиновыми шторами в комнате цвета морской волны тихие звуки изменившегося мира. Над Веной нависает вечер. Улицы всех цветов и оттенков камня и дома, как одинокие насупленные призраки. Пойти бы в это время погулять, этаким невидимкой. С тротуаров публика уже исчезла — к своему супу, сосискам, ломтям хлеба. А ты все идешь и идешь, слушая стук каблуков, потому что, если остановишься, умрешь на месте. Неоплаканный. И будешь упакован и погребен в глинистой почве кладбища Централфридхоф. Под такой эпитафией:
Он был,
Пускай подспудно,
Приличный парень.
Сэмюэль С разделся. Залезая вслед за ним в кровать, она вслух отметила, что он не волосат. Он свел руки, обхватив ее хрупкое тело, и напряг бицепсы. Ты сильнее, чем я думала, сказала она. Перекатился в положение сверху — хруст конского волоса, — перекатился в положение снизу — снова хруст. И ее взгляд ему прямо в глаза.
— Ты так и не собираешься ничего делать, да.
— Нет.
Абигейль отползает от этого моржа на лежбище. Ложится на спину в нескольких дюймах, изучает потолок.
— Нет, но каков козел. Вы даже не догадываетесь, чем это для девушки чревато.
— Догадываюсь.
Абигейль поворачивается, полуприкрыв веками мерцающую черноту зрачков. Едва заметное дрожанье губ.
— Не можете догадываться.
— А вы не догадываетесь, чемдля меня чреват трах без будущего.
Абигейль приподнимается на локте. Глаза расширены. Покачала головой, и над загорелым животиком заколыхались удлиненные белые груди.
— Не могу же я замуж за вас пойти. А потом мне что делать, лет еще тридцать-сорок, когда вы умрете. Вот два месяца спортивной гребли, не сходя с места, это я могу обеспечить. И даже варить кофе, временами прибирать берлогу. Ой, что я мелю. В смысле, ты что вообще себе воображаешь, можно подумать, умеешь пердеть в ля-миноре или еще там чего.
— Умею.
Абигейль навострила ушки. Сэмюэль С приподнимает локтем одеяло и выдает строго «до» первой
октавы.
1 2 3 4 5 6 7