Сам понимаешь, это не жадность, мне на самом деле ничего не нужно, и моим ничего не нужно. Я всегда смеюсь, когда кто-то говорит про свою жену, что вот, мол, она от меня все чего-то требует и требует. Меня поражают причины ссор, которые возникают в других семьях: там что-то делят, тут чего-то друг от друга просят. Я никогда ни от кого ничего не требовал — ни от семьи, ни от друзей. Единственное, чего я боялся со стороны своих друзей, так это предательства. А что касается семьи, то тратить часть своей жизни на какие-то дурацкие разборки очень глупо. Я даже не представляю, что у меня может быть что-то подобное.— Удивительно, но вот смотришь фильмы 50-х годов — что ни актер, так потрясающий. Сейчас это на вес золота.— Я как-то кусочек маленький посмотрел, где Симонов играет Петра I. Это ж невозможно спокойно смотреть! Что за глаза! Что за лицо! Что за интонации! Выспренне играет? Да! Но это же такая глыба, такая мощь! Попробуй, переплюнь его — да никто! И слова говорятся шаблонные: «Дети мои! Был строг с вами, но строг не себе во благо, а во благо России! « И никуда не денешься! Вот эти огромные глаза, этот голос, эти интонации — великое искусство! Кто сейчас так сыграет? Никто. Потому что там было огромное внутреннее содержание. Актер знал, про что он играет.— Так в чем же дело?—Театр, как и вообще искусство, развивается параллельно с жизнью. Как только жизнь наша меняется, становится жесткой, так и искусство становится жестким. Телевидение лучше не включай! Включишь — с ходу на тебя удары, взрывы, кровь, выстрелы, мозги! Перед тобой телевизор — возьми и выключи!— Лев Константинович, давайте не будем экспериментировать.— Вот, говорят, театр — искусство коллективное. Но как ни странно, сейчас нужно не уступать и сохраняться индивидуально. Если ты когда-то соприкасался с истиной, предавать ее нельзя. Если ты работаешь с другим режиссером, у него своя манера, свой рисунок — работай, как он предлагает, но только помни: нельзя предавать то, во что ты верил и что на самом деле умел делать. Вот сейчас критики безумно хвалят некоторых режиссеров. А я не могу смотреть их спектакли, потому что это бесовщина и разрушение. Ну и куда же мы придем этими шагами, которыми сейчас шлепаем? Искусство не может идти от разрушения. Искусство — это созидание, это рождение в душе человека добрых и высоких чувств. Я думаю, что бесовщина все-таки эти весы не перевесит, потому что борьба дьявола и Бога извечна, и божественное в конечном итоге побеждает. А все попытки заставить искусство служить разрушению и растлению — явление временное, все это уже было, через все это проходили. Так что восторжествует и Достоевский, и Толстой, и Пушкин, и Тургенев, а никак не серия книг «Тяжелый секс», не порнография, потому что это полная чухня и маразм. Насилие восторжествовать не может. Просто был некий запретный плод, потом его разрешили попробовать, и мы, как всегда, пустились во все тяжкие: хотите — просто обнажу плечо, а хотите — я весь разденусь, причем задом, попой к вам повернусь да еще какой-нибудь звук издам, чтобы уж до края было!— В кино вы сыграли более ста семидесяти ролей. Где вы уверенней себя чувствуете — в театре или снимаясь в кино?— Это совершенно разные вещи. Кто-то считает театр вычурным, грубым, высокомерным. Но я бы сказал, что театр — это лаборатория, а кино — это производство. Театр — это три часа тщательно продуманного непрерывного развития действия: ход спектакля, течение каждой роли. А в кино снимаются фрагменты: раз кусочек, два кусочек, три кусочек — секундное, ну в лучшем случае минутное дело. Поэтому киноактеры очень редко работают в театре успешно. И все так называемые кинозвезды — актеры театральные. Начнем перебирать наших киношных актеров, и окажется, что среди них только Тихонов, Мордюкова и еще два-три каких-нибудь имени. Все остальные артисты — театральные: и Джигарханян, и Ефремов, и Борисов, и Доронина, и Козаков, и Табаков, и Леонов.— Театр готовит?— Конечно, театр. Хотя и ВГИК тоже готовит. Но опять же скажу, что еще ни один кинорежиссер не поставил в театре замечательного спектакля. А театральные режиссеры с легкостью снимают кино.— Почему так происходит?— Школа разная. Там и подход совсем другой, и база отличается.— В чем разница?— Сразу определить трудно. Но все-таки кино — это что-то фрагментарное, а театр — это сама жизнь. В театре если поезд тронулся, то он придет на станцию назначения. А в кино — у каждого столба остановка.— В кино вам нравится работать?— Конечно. Там можно что-то пробовать. И когда ты уже не боишься камеры, вступаешь в некое содружество с режиссером и все твои предложения этим режиссером принимаются, работать очень интересно. Тем более что уже столько разных ролей сыграл. Даже если я и повторялся, то это было в самых ранних картинах, когда у меня еще не было опыта и когда сами картины не отличались друг от друга — «Доброе утро», «Гость с Кубани», «Песня табунщика» и т.д. Там я постоянно играл разных помощников помощника. Когда еще опыта нет, то делаешь все на энтузиазме, а когда приходит опыт, ты уже не волнуешься. Хотя я камеры никогда не боялся. Некоторые страшно зажимаются, а мне как-то спокойно. В кино я начал сниматься раньше, чем стал работать в театре.— Какой был первый фильм?— «Доброе утро». Это 1954 год.— Как вас туда пригласили?— Ну, как обычно это бывает? Ходят ассистенты режиссеров, ищут новые лица. Вот и меня позвали на «Мосфильм», сделали фотопробы. Рожа им понравилась: молодой курчавый блондин, курносый, с голубыми глазами. И меня утвердили. Я даже не помню, была ли кинопроба. Наверное, все-таки была, потому что в то время и кинопробы и фотопробы делали обязательно.— Чего сейчас не скажешь. С носом-то что стало, Лев Константинович?— Да, сейчас это шнобель. Что сделалось с носом? Притяжение земли действует.— А с волосами?— А из них постепенно вырастаешь. Я как раз тогда годился на помощника экскаваторщиков, на милиционеров, водителей (смеется).— Лев Константинович, любимые картины есть?— Не знаю. Я, в общем-то, в этапные картины не попадал. Пожалуй, могу назвать «Девять дней одного года». Эта картина изменила мою судьбу, потому что я снялся у Михаила Ильича Ромма. Ролька была очень маленькая, но это не имело значения, если ты попал к Ромму: раз снимаешься у такого режиссера, значит, ты артист другой орбиты. И затем все его ученики — Смирнов, Яшин, Добролюбов — сочли своим долгом меня снимать. Потом была еще одна очень интересная картина, которую начинала Шепитько, а заканчивал Элем Климов — «Прощание» (по «Прощанию с Матерой»). Роль мне очень нравилась. К сожалению, зрительского успеха этот фильм почему-то не имел. Хотя картина уж такая русская, такая наша и про нас! И литературная основа прекрасная. И играли все замечательно. Но, очевидно, картина вышла не вовремя — или слишком рано, или, наоборот, с опозданием.— А «Не бойся, я с тобой»?— Это сказка для детей и взрослых. Именно такие фильмы и приносят популярность. Я получил кучу писем от молодежи с вопросами о том, как стать храбрым и сильным, как пробить бачок пальцем. Знаешь, сколько народу с переломанными пальцами ходило? Мне просто показывали эти пальцы и говорили: «Вот, Лев Константинович, это из-за вас! Пытался пробить кастрюлю пальцем! «— Ну, вы, наверное, объясняли, что тыкали одним пальцем, а показывали другой.Ни в коем случае! Я говорил: «Надо было хорошо учиться, обязательно есть манную кашу и слушаться маму».— И все-таки, как вы пробивали этот бачок?— Так я тебе сейчас и раскрою секрет фирмы!— Да ладно, фирмы! Кино-то давно уже снято!— Ну как? Делали дырочку, а потом ее заклеивали то ли пластилином, то ли картонкой — точно не помню. И, промахнувшись, действительно можно было сломать палец. Так что приходилось тренироваться.— Все трюки на лошадях сами исполняли?— Я занимался конным спортом, когда еще учился в Школе-студии МХАТ. Паркур прыгал. У меня был разряд по конному спорту. Для того чтобы получить пе7рвый разряд или стать кандидатом в мастера, нужно было заниматься регулярно. Но времени на это не хватало. Поэтому усваивали основные навыки — как правильно сесть на лошадь, как проехать на ней не боясь, как пустить в галоп, остановить и т.д.— Ваша инициатива-то была?— Конный спорт? Да, мы в обществе «Урожай» занимались. Из всей группы только мы втроем остались до конца: Горюнов, Анофриев и я — потому что падали. Вообще с лошадей падали все, и некоторые потом начинали бояться. Это только говорится, что они такие умные и нежные животные! Нет, лошади коварные. Вот ты к ней подходишь, а она уже знает, умеешь ты ездить или нет. Начинаешь затягивать подпруги, лошадь тут же надувает живот, и, когда выезжаешь на манеж — она из себя воздух пш-ш-ш-ш, и ты вместе с седлом башкой вниз о-па! А бывает, наступит тебе на ногу, стоит и спокойно смотрит. Ты орешь, ногу выдернуть не можешь, а лошадь не отпускает! И до тех пор не отпустит, пока конюх не прибежит и пару слов ей не скажет — она уже знает, что после этих слов может последовать удар. Но встречаются и очень умные лошади. Когда я снимался в Румынии, у одного каскадера была маленькая лошадка со всеми повадками собаки. Она ходила за ним неотступно! Например, стоим мы, разговариваем, а лошадь подходит к хозяину и начинает его лбом в спину ударять. Он скажет ей: «Ну, сейчас, сейчас! « А она опять его бьет. Тогда хозяин вдруг поворачивается, хватает лошадь за уши и вместе с ней валится на землю! И начинают они играть — кувыркаются и в траве, и в пыли! Потом оба встают, отряхиваются. Лошадка очень довольна, что с ней поборолись. А когда хозяин входит в дом (там целый поселок был выстроен из домиков американского типа), лошадь топ-топ-топ-топ по ступенькам и ждет, пока он не выйдет, — вот такие совершенно собачьи повадки. Со своей лошадью хозяин даже разговаривал, и в ответ она обязательно кивала ему головой, будто понимала, о чем ей говорят. А потом этот каскадер погиб. Очень красивый был парень. Случилось это после землетрясения в Бухаресте. Во время спасательных работ он вытащил из-под завалов пятнадцать человек. И когда уже обессиленный возвращался домой, повстречал какую-то пожилую семейную пару. Старик и старушка стояли перед разрушенным семиэтажным зданием и плакали. Он спросил: в чем дело? Они сказали, что жили на пятом этаже и теперь у них там остались какие-то очень важные документы. Каскадер решил им помочь. Но как только он пролез под лестничным маршем и уже пошел по карнизу, стена неожиданно двинулась вперед. Парень упал с высоты пятого этажа, и эта стена накрыла его прямо на глазах у всех прохожих. Потом к нам на премьеру приезжал министр культуры Румынии. Он показал мне газету с портретом в черной рамке. Там было написано, что этот каскадер геройски погиб при исполнении своего долга.— Лев Константинович, есть люди, для которых работа важнее всего, часто в ущерб самому себе, здоровью, своей семье. Профессия для вас самое главное?— В ущерб себе? Конечно, но если подумать... Сначала Бог создал человека, а потом человек постепенно приобрел профессию. Он был охотником, ходил на мамонта, чтобы прокормить семью, да? Потом понемногу приобретал какие-то навыки, изобрел орудия труда, колесо, порох и т.д. И постепенно охотники и кормильцы приобрели какие-то профессии. Я думаю, что первоначально все-таки человек, семья, а профессия — это уже благоприобретенное.— Я не ожидал, что вы на этот вопрос так ответите.— А как? Нет, в первую очередь надо быть человеком. Недавно погиб такой великий профессионал, как Святослав Федоров, и мы уже не узнаем, что было для него самым главным — профессия или жизнь, его семья. Ведь он и как человек был безумно интересный, сложный, красивый. Профессия — это то, что в тебе заложено, а потом развивается. И все равно самое главное, наверное, человек, а профессия — это второе. Каждый человек совершенно осознанно проживает свою собственную судьбу. И это не зависит от профессии. Это вообще ни от чего не зависит. Но, конечно, бывают такие моменты, когда ты оцениваешь ситуацию как бы подсознательно, буквально не продумываешь. Это так же, как необдуманный жизненный порыв. Многие подвиги люди совершали именно в таком состоянии. То есть какая-то ситуация — и человек действует необдуманно. Так, наверное, генетически в человеке заложено, он чувствует — не знаю чем — нервами, сердцем. Заезженный пример — Александр Матросов. Ведь он совершает, в конце концов, безграмотный поступок. Солдат, если б он обдумывал этот момент, он бы снял шинель, намотал ее на руку, пополз, сунул бы в амбразуру руку, завернутую в шинель (шинель, как подушка, пулями не пробивается), а потом спокойно бы кинул гранату. Правда же? Но! Он почему-то бросается на этот дот и закрывает амбразуру своей грудью. Видимо, момент опасности для других, момент боя, который необходимо выиграть, и этот огонь оттуда, который может положить десятки людей, заставил его поступить именно так — пожертвовать собой. Если бы он анализировал, он бы этого не сделал. Конечно, это момент аффекта. Так что, думаю, в жизни часто многие наши поступки спонтанны. Они рождаются мгновенно, в одну секунду. Другое дело, что для этого должна быть определенная подготовка. Если человек кричит: «Помогите! Помогите! „, ты не должен раздумывать: «А сколько баллов шторм? А подплыву я или не подплыву? А смогу я его удержать или не смогу?“ Ведь моментально кто-то бросается в воду на крик о помощи, а кто-то стоит и долго думает и смотрит, как спасают другие.У меня произошел такой случай в Ялте. Был очень сильный шторм — около семи баллов, волны просто невероятно били в пирс. И я услышал крик: «Помогите! „ Я совершенно не задумываясь, в чем был, просто бросился в воду, нахлебался, подплыл к этому человеку. Он уже тонул, был синий совершенно. Я подплыл к нему и сказал: „Только не хватайтесь за меня, а то я вас брошу. Подчиняйтесь мне“. Я взял его за волосы и стал потихонечку подтаскивать в сторону берега. Подплыть было невозможно, потому что волны, уходящие от берега, уносили опять в море.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24