Наверное, потому, что они зависимые от него с головы до пят. Между прочим, медсестра Алла по-своему несчастная, она колется… Я так и не знаю, она ли донесла Виктору Петровичу на меня… ну, про золотую цепочку… И Георгий Степанович, ученый старик с бородой, говорил, что сам слышал, как Серафима Андреевна обещала убить Мордвинову. Но это вранье! Тут вранье на вранье! Что еще? Старик один, весь в орденах, может, намекал, а может, просто так сказал, что я на актрису похожа… Может, он догадался, кто я?— Как его фамилия? — подал голос Николай Федорович.— Парамонов. Живет на втором этаже. Думаю, в порядке исключения. Никаких дорогих вещей у него нет.— Нет или не видела?— Не видела… Грамоты, ордена, книги — это есть.И о том, и о том, разумеется, сообщила, что обнаружила в книгах погибшего Козинцова вырезки из газет и журналов, где объясняется, как можно победить импотенцию с помощью чудесных уколов, какой-то субстанции, получаемой из мозга и других органов неродившихся младенцев, а также и выкидышей.— Секретарша директора… она вообще противненькая особа, довольно убогая, носит в свои пятьдесят блузки как молоденькая, с большим декольте, — намекала, что здешние девицы… получается, медсестра Аллочка и «Быстрицкая»… бегают к старичкам… оказывают кое-какие услуги и, значит, одариваются. И, вроде, Удодов, директор, ни о чем таком не знает. Но он попался вот на чем. Маринкина знакомая утверждает, что не один раз видела его, правда, в усах, хотя он усы не носит, в этом медцентре, в отсеке, где делают чудо-уколы за очень большие деньги, за тысячи долларов. Спрашивается, откуда у него такие бешеные деньги? А ещё новенькая иномарка и суперблондинка впридачу. Она его в машине ждала, пока он кололся. Но что верно, то верно — здесь, в Доме, чистота, порядок и каждую субботу какое-нибудь мероприятие в столовой: либо концерт приглашенных артистов, либо кинокартину показывают. Директор за всем следит и, кстати, в обворовывании богатых покойниц участия не принимает. Только его секретарша, эта самая тетка с выщипанными бровями. Но она не скандальная, нет.Николай Федорович полез в карман своей куртки, вытащил пачку сигарет, щелкнул зажигалкой. Проделал он это все машинально, задумавшись. Он уже прикуривал сигарету, когда вдруг спохватился:— Что же это я… Никуда не годится. — И втер сигарету в ладонь.— Можно, можно! — сказала я.— Потом, — решил он. — Слушаю дальше.Небо по-летнему быстро светлело. Вдали, на пустыре, объявился мужчина в тренировочном костюме с белыми лампасами, бежавши, добросовестно работая локтями. Сбоку от него неслась овчарка.— Дальше… Дальше о вчерашнем. Старики там, хоть и знаменитые, но одинокие. Они все сдали свои квартиры и получили по квартиренке в этом Доме. У них нет, как правило, даже дальних родственников. Они — самая легкая добыча для мошенников, авантюристов и убийц. Я ведь сначала хотела написать скандальную статейку под названием «Тайна шагов смерти». Или — «Ограбление покойницы». Или… Ну то есть только о том, как с мертвых старух снимают драгоценности, делят между собой все эти дамы и девицы в белых халатах, а вместо — пристраивают в уши мертвым дешевенькие сережки, вешают на шею позолоченные цепочки вместо золотых. Но почему погиб Козинцов? А теперь я боюсь за Веру Николаевну Коломийцеву… Помните, она играла разных самоотверженных героинь, которые хоть на Эльбрус взбираются, хоть во льдах тонут-не утонут? Еще в тридцатых-сороковых?— Помню.— Ну так вот что произошло вчера… И что она мне успела рассказать-показать… Она сама слышала, как Обнорская перед своей смертью говорила по телефону с подругой из Москвы, о том, что была у Мордвиновой, та лежала со сломанной ногой и сказала ей странные слова: «Хочу на дачу… украли… документ — фальшь… Сливкин… Боюсь… Смерть». То есть у Мордвиновой была сломана нога. У неё была тяжелая болезнь… это когда в организме не хватает кальция… и перелом шейки бедра. Она никак не могла встать, подойти к противоположной стене и сжечь себя! Никак! Вера Николаевна доверилась мне… Сыграл роль, вероятно, и крестик мой… Ей было важно узнать, что я верующая. И она дала мне почитать свои мемуары… Между строк, где рассказывала о ленинградской блокаде, она вписала сведения о Мордвиновой и звонке Обнорской… Вдруг пришла Аллочка… Вера Николаевна положила эту зеленую тетрадь в ящик письменного стола… Позже Алла скажет мне, что Вера Николаевна в панике, у неё пропала эта тетрадь. Алла спросила меня, не взяла ли случайно… Но к вечеру тетрадь нашлась, вроде, Коломийцева забыла, куда сама сунула… Меня к ней не пустили. Сказали, что у неё поднялось давление… потом…— Выходит, они… кто ведет эти дела… знает, что вы знаете слишком много.— Выходит. И боюсь за Веру Николаевну. Но кто там этот самый «ведущий»? Удодов? А может, Аллочка? Она всюду успевает… Или искусствовед-общественник Георгий Степанович? Или… вдруг красавица «Быстрицкая» с её отрешенным видом? Или кондитерша Виктория? Но не шофер же Володя! У него такой простоватый вид… Хотя парень интересный… Но, я думаю, «шестерка», не больше… Да, кстати, Виктория и Аллочка довольно часто скандалят при всех из-за Володи, они, вроде, оде в него влюблены… Но до неприличия орут друг на друга.. Удодов их резко останавливает…— Зря, — сказал Николай Федорович. — Очень зря.— Что… зря?— То, что ты, Танечка, не позвонила мне раньше.Он вынул из кармана светлый радиотелефон. Его разговор с абонентом остался для меня за семью печатями:— Юг… сороковой… шесть ноль-ноль… Пятый, седьмой, девятый…И ещё несколько слов, ничего не говорящих постороннему.Теперь мне:— Не надо бы вам больше находиться в этом Доме… Хватит…Он положил руки на руль, дал газ. Скоро машина выскочила на шоссе.— Почему хватит?— Риск.— А как же вы? — во мне ожил азарт интервьюера.— Мой генерал, — отозвался Николай Федорович сквозь сигарету, которую он держал незажженной в углу рта. — У нас с вами разные весовые категории. И возрастные тоже. Кроме того, я — мужик. Мне в свое время старый танкист… он в танке горел под Прохоровкой, так сказал: «Бейся, Колька, за свою честь до последнего, а честь это и есть жизнь». Этот танкист был моим отцом. Из того танка, из огня он один и выкарабкался. После Победы ещё пять годков на костылях попрыгал. Теперь вопрос: стоит ли вам, Танечка, идти завтра в этот Дом? Или…— Пойду. Хочу знать, как там, что Вера Николаевна…И потом… будет все так, словно ничего не случилось, Наташа из Воркуты никуда не делась… Ведь лучше?— Пожалуй, мой генерал. Одна просьба — вести себя ровно, ни к кому, ни к чему не проявлять любопытства. Мыть, пылесосить… Сейчас я остановлюсь вот тут, вы подниметесь к себе. Зажгите свет, я пойму, что все в порядке, и уеду.Я не стала спрашивать его, почему он знает, где живет Михаил… И о том, что же дальше-то… Он сам сказал, когда протянул руку для прощания:— Вы — умница. В случае какой-то особой неожиданности — звонок мне. В любой час дня и ночи.Поднялась к себе, зажгла свет… Стоя под душем, думала: «А все-таки, я прирожденная авантюристка. По уши ведь влезла во всю эту путанную историю! По уши! Вот ведь какая рисковая я девица!» Однако мысль о том, что с Верой Николаевной уже случилась беда, обесценила все мои маленькие радости. Да и большие — тоже. Хотя, конечно, свидание с Николаем Федоровичем сняло, вроде, все проблемы…Я только много позже открою для себя одну существенную истину: негодяи-хищники сегодняшнего образца тем и отличаются от прежних, что их сообщества не знают слова «нельзя», когда речь идет о «баксах». Это всем нам забил головы великий идеалист Достоевский своим Раскольниковым, который долго-предолго размышлял, убить ли ему старушку или как-то нехорошо это, а потом, убив, страдал и маялся незнамо как…Грабители-убийцы нынешнего образца пощады не знают. Они спешат. Они словно бы дождались своего золотого часа. Беспомощные старухи им только в радость. Зря, очень преступно зря, как оказалось, я раньше не позвонила Николаю Федоровичу… Ну хотя бы на три часа раньше…Однако, когда вошла утром в Дом, — едва не с порога мирная тишина раннего утра легла мне под ноги атласной полосой солнечного света. В глаза бросилась большая фотография молодого мужчины в кепке-букле, слегка прикрытая ветвями жасмина… Запах чувствовался издалека… И вот это «наглядное пособие» к теме «Душевное отношение к ветеранам…» — сбило меня с толку. Ведь это был портрет известного кинорежиссера В.Т. Коломийцева, мужа Веры Николаевны…Я подошла поближе. В белых, крупных цветах ещё блестели капельки росы… Молодой мужчина на портрете, моривший когда-то во имя искусства молодую жену в горячих источниках и в ледяной воде, смотрел прямо мне в глаза огненным взором неутомимого первопроходца и озорника. Я успела подумать: «Такого нельзя было не любить…» И не заметила, когда ко мне подошла красавица «Быстрицкая»… Все дело в том, что кругом мягко, ковровые дорожки перетекают одна в другую. Она была одета в белый костюмчик с юбочкой до колен. Как говорится, простенько, но — со вкусом. Высокая прическа делала её ещё стройнее, чем она была. Мы с ней никогда не разговаривали, не было причин, и вдруг она грустно говорит, положив мне на плечо руку:— У нас горе. Вера Николаевна погибла.— К-как… погибла?— Какой-то приступ… синильный психоз, кажется, называется. Вскочила ночью, разбила стекло… дверь была закрыта… порезалась осколками… Истекла кровью… Утром пришли — лежит на полу, мертвая… «Скорую» вызывать бесполезно.— Ничего себе… ничего себе, — только и сказала я.— С ней что-то происходило не то в последнее время. Она сама вчера куда-то сунула свой дневник, а сказала, что ты его взяла.— Ты сама слышала, как она это сказала?— Нет, но Аллочка да, слышала… С головой у этой старушки было уже не то… Вот и сквозь стекло захотела пробиться…Я продолжала тупо, невидящими глазами смотреть на портрет мужа Веры Николаевны, а в душе кляла свою несообразительность, самоуверенность, похожую на идиотизм. Ну почему, почему сразу не позвонила Николаю Федоровичу Токареву, ещё когда жива была Серафима Андреевна Обнорская, ещё когда…Но что теперь могли сделать эти мои проклятия? Кому помочь из тех, кто умер внезапно и странно?— Пойду гляну, что там, может, помочь надо, — как можно равнодушнее сказала «Быстрицкой» и пошла на второй этаж…В квартирке Веры Николаевны стекольщик вставлял выбитые стекла в дверь, ведущую в лоджию. Горестно подперев голову ладонью, сестра-хозяйка тетя Аня стояла неподалеку, задумчивая, прошептала:— И что творится! Я у ней вчера с утра была, занавески меняла, — здоровая, в кресле книжку читала. А ночью какой-то припадок. Вскочила и в лоджию кинулась. На стекло напоролась, вены перерезала. И кровью истекла. Припадок, говорят, есть такой старческий. Ох, не приведи Господи! Не приведи, Господи, в казенных стенах помирать, а не в своей квартире! Прибери. До тебя тут самую страшную кровь… спасибо скажи… поотмывали…В комнате старой актрисы нехорошо пахло. Здесь, видимо, пытались навести порядок с помощью растворов. С пола успели снять серый палас. Он лежал, свернутый рулоном, в лоджии. Пол был мокрый. Вероятно, здесь лили воду, не жалея. В углу, как что-то вовсе ненужное, валялись намокшие книги и… зеленая тетрадь. Даже издалека было видно, что она разбухла от влаги.— Ой, как жалко, тетя Анечка…— Что поделаешь, что поделаешь, в таком месте служим. Старость одна беспросветная. Отсюда только на небо уходят. Всех старичков и старушек жалко! Ничего их не спасает, хоть какая знаменитость… Как простые людишки испаряются… Убирайся давай…… Не успели мы с николаем Федоровичем, не успели. Я виновата, я… Если бы раньше связалась с ним. Если бы раньше!Плюхала тряпку в ведро с водой, и туда же капали мои слезы. Подтирая пол, подняла книжку, зеленую тетрадь, сделала вид, что ничуть меня они не интересуют, хлам и ест хлам, снесла, бросила на пол ванной.Меня удивило вот что: все вещи Веры Николаевны находились на своих обычных местах, ничто не было тронуто, все безделушки, сувениры… И оранжевый халат с черным драконом свисал сиротливо со спинки кресла. Даже золоченая чайная ложечка с витой ручкой лежала на виду, на столе, на блюдечке. Даже листок бумаги оставался прикнопленным к изголовью кровати, где Вера Николаевна записала часы приема травяного настоя…Меня ударило, я приблизилась к этому листку и прочла: «11 вечера — последний прием».В комнате никого не было. Быстро подошла и открыла дверцу холодильника: банка с травяным коричневым настоем была на месте.Чего я искала? Чего суетилась? Чувствов ины не давало мне покоя, заставляло работать мозг пусть на холостых, но оборотах, имитировать полезную сообразительность. Мне пришло в голову — «ее отравили её же собственным настоем, подсыпали в него чего-то, чтоб она стала невменяемой». Или есть, читала, ещё такой способ — передать отраву через прикосновение… может, через эту самую ложечку… ведь убили же когда-то банкира и его секретаршу таким способом…Только ни на минуту я не сомневалась в том, что Вера Николаевна была убита, что убийцы действовали бесстрашно, изобретательно и наверняка. И я обрадовалась появлению медсестрички Аллочки. Я все больше, как мне казалось, понимала, что она не последняя скрипка в этом страшном оркестре… И тем удивительнее было то, что Аллочка, подойдя ко мне, сказала тихо:— Темное это дело, темное.— Это как? — прикинулась я полудурком. — О чем ты?— О чем, о чем… Если бы ты знала, как я устала! Повеситься хочется!..— Не дури! Глупости какие… Такая хорошенькая, миленькая…Аллочка сейчас же и рассмеялась:— А ты и поверила? Во — провинция глухая! Закрой дверь! Надо!Я её просьбу выполнила. Аллочка проскользнула в ванную… Вышла оттуда довольно скоро с зеленой мокрой тетрадью в руках. Ее круглые серые глаза стали как бы серее, туманнее…— Ты совсем не жалеешь себя, — сказала я.— А ты себя?— Да я помалу… слабенькое. Собираюсь совсем завязать.— Я тоже все собираюсь, собираюсь… Да жизнь не дает! Тебе что вози тряпкой и все дела!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44