— Орехи посыпались — ну прямо градины, прах их побери, — давился смехом Коль. — Ты же помнишь, Джесс, как такое забыть… А там как раз этот… сам старый козел Тоби Уоррилоу — сидит себе, только ботинки торчат, и трясет, будто душу хочет вытрясти из чертова дерева…После этого в течение нескольких недель ни о каких наказаниях и речи не было, даже де ла Хей ходил безгрешный, и все мальчишки в течение месяца объедались грецкими орехами.Еще была история с двумя монахинями, которых выкрали из шер-борнского монастыря; это дело тоже хотели навесить на де ла Хея и едва не преуспели, однако вопрос о виновнике так и остался без ответа. Девиц, принявших постриг, умыкали и прежде, но кому, кроме Коля, могло прийти в голову похитить сразу двух?.. А скандал с трактиром «Поэт и Земледелец»! Его хозяин, видать из дурной прихоти, держал в конюшне на цепи огромную обезьяну; Коль, которого выставили из «Поэта и Земледельца» за какое-то непотребное ночное буйство, исхитрился разрезать ошейник этой твари. Несчастная животина целый месяц бесчинствовала в округе и на всех наводила ужас — мужчины ходили при оружии, а женщины за порог и носа не казали. В конце концов ее пристрелил один ополченец — застукал у себя дома, когда та опустошала миску с супом.— Чего ты намерен делать? — спросил де ла Хей, опрокинув не то шестую, не то седьмую кружку пива. — Ведь фирма теперь твоя, да?— Угу — — Джесс задумался, опустив голову. — Руководить намерен, вот чего…Коль облапил его за плечи.— Все у тебя наладится. А раз наладится, брось хандрить. Я так скажу: первым делом тебе нужна славная деваха, а уж потом все само склеится. Вот чего тебе надобно, дружище Джесс, я это нюхом чувствую. — Он ткнул приятеля под ребра и расхохотался. — Чтоб грела по ночам лучше, чем одеяло. И не давала толстеть, а?Джесс выглядел несколько опешившим.— Давай не будем…— Ну не скажи, это первое дело. Ни с чем не сравнить. Мммм…— Коль заелозил бедрами, прикрыл глаза, обрисовал руками соблазнительные формы, ухитряясь выглядеть одновременно и лириком, и похабником. — Старина, теперь у тебя с этим никаких трудностей не будет. Сам понимаешь, весу тебе прибавилось. Нынче ты первый в списке… Все сучки сбегутся, как прослышат, знай только отгоняй! Будешь отгонять этим — ну что там у клапана?.. Толкателем… — И он снова зашелся смехом.Не заметили, как время подошло к одиннадцати. Джесс натянул фуфайку, с трудом попадая в рукава, и пошел задворками провожать Коля. Только когда холодный воздух ударил в лицо, он понял, как сильно набрался. Он налетел на де ла Хея, потом с размаху треснулся о стену. С хохотом они пропетляли по переулку и расстались у гостиницы «Георг». Коль, сыпя клятвенными обещаниями, растворился в ночи.Джесс прислонился к заднему колесу «Маргарет», ощущая, как пиво беснуется в голове. Чуть прикрыл глаза — и все задвигалось, заходило ходуном под ногами. Ничего, зато, дружок, последний час был славный. Будто перенеслись в школьные годы. Он, не сдержавшись, засмеялся и потер лоб тыльной стороной ладони. Де ла Хей, конечно, никчемный прохиндей, но, с другой стороны, отличный малый, просто отличный… Джесс разлепил глаза и как сквозь туман увидел прицепы. Потом осторожно стал перемещаться вперед, опираясь руками о корпус локомотива, чтобы ладонью проверить температуру парового котла. Взобрался по лесенке в кабину, открыл дверцы топки, разбросал уголь, проверил регулятор тяги и водяное давление. Все в норме. Снежная крупа больно секла лицо, покуда Джесс по извилистому маршруту пересекал двор.Повозившись, он попал ключом в замочную сважину и распахнул дверь своей комнаты. Там было темно и жутко холодно. Он зажег единственную лампу, не до конца надев стеклянный колпак. Огонек заметался на сквозняке. Джесс тяжело рухнул поперек кровати и уставился на точечку света, которая ходила туда-сюда, туда-сюда. Заснуть бы, а с утра пораньше в путь… Рюкзак лежал на том же стуле, куда он его положил, но не было сил заставить себя развязать его. Он закрыл глаза. Сразу закружились разные картины. Где-то рядом пыхтел «буррель»; Джесс согнул руки, чувствуя, как рулевое колесо вибрирует под ладонями. Вот так локомотивы со временем донимают тебя: постукивают час за часом, час за часом, пока этот шум не становится частью твоего сознания, входит в плоть и кровь, в мозг, и ты без этого и жить-то потом не можешь. Схватишься спозаранку — и в дорогу, до того нарулишься, что остановиться не способен; Лондониум, Аква-Сулис, Иска; гранит из парбекских каменоломен, уголь из Киммериджа, шерсть и зерно, камвольные ткани и мука, вино и подсвечники, иконы с ликом Мадонны и лопаты, маслобойки и порох, патроны и золото, свинец и жесть; поставки по контракту для армии, для церкви… Цилиндры, регуляторы, задвижки, рычаги реверса… И ретивая железка трясет, трясет площадку машиниста…Он ворочался и ворочался, кроя всех и вся. А краски в его воображении разгорались все ярче. Темно-бордовое мешалось с золотисто-каштановым, красная слюна на подбородке отца, броские пятна цветов на свежевывернутой земле; клубы пара и огни ламп; языки пламени; свинцовое небо, нависшее над холмами.Мозг тасовал воспоминания о Коле; то его фраза слышалась, то чудился его смех: сначала будто короткий вдох, свистящий и отчетливый, потом — звонкое «ха-ха-ха», а сам он при этом жмурится, сутулится и постукивает кулаками по столу. Коль обещал навестить его в Дурноварии и, уходя прочь, орал, что ни за что не позабудет. Но куда там — забудет, непременно забудет, потому как у него интрижка с какой-то бабой, выпадут у него из памяти и этот разговор, и эта встреча. Штука в том, что Коль — не Джесс. Де ла Хей не из тех, кто строит планы, терпеливо ждет, просчитывает шансы; он живет мгновением, живет насыщенно. И его не изменить.Локомотив громыхал, кривошипы вращались, ползуны скользили взад-вперед, медь блестела и звенела на ветру.Джесс привстал и потряс головой. Теперь лампа горела ровно, тонкий столбик огня стоял прямо, только кончик слегка подрагивал. За окном выл ветер, принося бой церковных часов. Он прислушался и сосчитал. Двенадцать ударов. Нахмурился. Поспал, насмотрелся снов, и думалось, что уже рассвет. А долгая безрадостная ночь, выходит, только начинается. Джесс прилег со стоном, все еще хмельной, но сна не было ни в одном глазу, напротив — ощущалась диковинная бодрость. Пиво не пошло впрок, только накликало кошмары. И, глядишь, новые поджидают.Джесс принялся лениво перебирать в памяти сказанное де ла Хе-ем. Фраза насчет женщины. Бредни в духе Коля. Может, ему это — раз плюнуть, а для Джесса была и есть на свете только одна девушка. Но до нее как до неба.Круговорот мыслей вдруг остановился, словно их тормознули на полном ходу. Ну-ну-ну, сказал он себе раздраженно, забудь, проехали. И без того у тебя хлопот полон рот, выкинь из головы… Но какая-то часть сознания мятежно противилась: листала гроссбух памяти, что-то прибавляла, что-то вычитала, подбивала баланс… Он ругнулся, проклиная де ла Хея. Вскользь произнесенное слово прочно поселится в голове. Будет преследовать неделями, а то и годами.Джесс дал себе волю и размечтался. Знает она все о нем, это уж точно; у баб на это чутье. Он выдавал себя сто, тысячу раз; ну, всякие там пустяки — взгляд, жест, слово, и все яснее ясного. А несколько лет назад он ее поцеловал. Один только раз; оттого, наверно, воспоминание об этом было таким острым, таким отчетливым, так легко оживало в памяти. Это вышло почти случайно; был канун Нового года, ярко освещенная пивная гудела от голосов — там встречали праздник десятка два, а то больше местных жителей. Те же часы на церкви, удары которых он только что считал, отбили полночь, по всей деревне были распахнуты двери, повсюду ели сладкие пироги и пили вино, весело перекрикивались в темноте, целовались; и она, поставив поднос, который держала в руках, взглянула на него и сказала:— Негоже быть в стороне, Джесс. Давай-ка и мы…Ему запомнилось, как бешено заколотилось сердце — так внутри локомотива все приходит в лихорадочное движение, когда водитель впускает сжатый пар. Он видел, как она подняла лицо в его сторону, как раскрылись ее губы; потом она с силой прильнула к его губам, пустив в дело язык, чуть слышно томно застонала. Джесс никак не мог решить, получился ли этот звук машинально, как мурлыканье кота, когда его гладишь. Он и не заметил, как она направила его руку к своей груди; та раскаленным углем уместилась точно ему в ладонь. Тогда он подхватил ее под спину, приподнял, она задохнулась и высвободилась из его объятий.— Уф-ф, — сказала Маргарет. — А ты умеешь, Джесс. О-о… умеешь!Она пригладила волосы и опять стала насмешничать; но все прошлые и будущие грезы сошлись в этой точке замерзания Времени.Ему вспоминалось, с какой неутомимостью он подбрасывал уголь в топку локомотива на обратном пути, как ликующе пел ветер, как весело тарахтели колеса, и все вокруг сияло, словно россыпь бриллиантов. Грезы накатили снова; он увидел Маргарет в несчетных сладчайших мгновениях — она гладит его, ласкает, она раздевается, она смеется. Ни с того ни с сего пришла на память свадьба брата — начало злополучного брака Михея с девицей из Стурминстер-Ньютона. Локомотивы отдраены до самых крыш, украшены лентами и флагами, каждая доска их приземистых прицепов-платформ вымыта и сияет белизной; вороха конфетти, словно разноцветный снег; хохочущий священник со стаканом вина; престарелый Илай — вокруг шеи неправдоподобно белый воротничок, вихры каким-то чудом прилизаны — с блаженной улыбкой на красной физиономии стоит на площадке машиниста и размахивает квартой пива. Потом, тоже неожиданно, эта картина сменилась другой: теперь Илая — в воскресном костюме, волосы напомажены, в руке оловянная кружка — вихрь уволакивал в черную пасть бури.— Отец!Джесс вскочил. Его шатало. Комнатка была погружена во мрак, по стенам метались густые тени — свеча оплыла. Снаружи часы пробили половину первого. Он присел на край постели и застыл, уронив голову на руки. А ему ни свадьбы, ни веселья. Завтра изволь вернуться в темный, все еще объятый трауром дом; берись доделывать недоделанное отцом, впрягайся в наследственный воз и тащи лямку по сыздавна известному кругу, по нудному замкнутому кругу…В непроглядной тьме образ Маргарет плясал одинокой искоркой надежды.Джесс пришел в ужас от того, что затевало его тело. Ноги вывели его на деревянную лестницу, нашарили первую ступеньку, вторую… Во дворе в лицо ударил холодный ветер. Он пытался урезонить самого себя, но куда там — ноги жили сами по себе. Его пронзила внезапная радость. Не век же терпеть испорченный зуб, надо бежать к цирюльнику, чтобы бесконечную ноющую боль излечить ценой боли большей, но минутной, и обрести блаженный покой. А терпел он достаточно; все, баста, оттерпелся. Сейчас, не откладывая. Про себя Джесс приговаривал: десять лет мечтаний, когда ты ждал, умалив себя до бессловесной твари, — разве от этого можно отмахнуться? Но собственно, чего ты ждал? Что она сама прибежит с мольбами и бросится тебе в ноги — бери меня? Женщины не так устроены, у них есть своя гордость… Он мучительно припоминал, в какой день и час разверзлась непреодолимая пропасть между ним и Маргарет. И отвечал себе: да никогда; ни словом, ни делом она его не отталкивала… Он попросту не дал ей случая выказать свои чувства — почем знать, может, и она томилась все эти нескончаемые годы? Ждала, когда он спросит… Это не может не быть правдой. В нем росла уверенность, что это правда. Выписывая вензеля по улице, он вдруг запел.От двери отделился стражник, словно сгусток мрака, вооруженный куцей алебардой.— С вами все в порядке, сэр?Голос, донесшийся будто из дальней дали, приковал Джесса к месту. Он поперхнулся, закивал и заулыбался.— Угу, угу, все отлично. — Большим пальцем он показал себе за спину: — Привез… это вот… поезд. Стрэндж. Из Дурноварии.Стражник заковылял обратно. Казалось, вся его фигура с ясностью говорила: ох уж эти оборванцы! Вслух он бросил:— Вы бы, сэр, убирались подобру поздорову, чтоб не попасть в кутузку. Нет охоты возиться с вами. Или не знаете, что уж давно за полночь?— Ухожу, господин офицер, — сказал Джесс. — Уже ухожу… Пройдя десяток шагов, он обернулся:— Господин офицер, а вы… ж-ж-женаты?В ответ донеслось суровое: «Проваливайте, сэр.» И владелец голоса растворился в темноте.Городишко спал. Иней поблескивал на крышах, лужи на дорогах задубели-замерзли, ставни всюду наглухо закрыты. Где-то ухала сова, а может, это дадеко-далеко пыхтел локомотив… В «Морской деве» была тишина, огни погашены. Джесс постучал дверным молотком. Нет ответа. Он постучал сильнее. В доме напротив мелькнул свет. У него сперло дыхание. Глупость сморозил, откроет не она. Кончится тем, что позовут стражников… Но она должна догадаться, кто стучит, должна, у женщин есть чутье. Объятый ужасом, он громче заколотил в дверь.— Маргарет!..Желтый проблеск света; дверь распахнулась так внезапно, что он растянулся на земле. Тяжело дыша, встал, потирая глаза. Перед ним стояла Маргарет — волосы взъерошены, рукой придерживает плед, наброшенный на плечи. Она подняла лампу повыше и ахнула:— Ты?!. — Потом захлопнула с глухим стуком дверь, заложила засов, повернулась к нему и произнесла негромко, но сердито:— Ты хоть соображаешь, что делаешь?— Я… — попятившись, выдавил он, — я…Тут он заметил, что выражение ее лица изменилось.— Джесс, тебя не побили? Что случилось?— Я… извини. Мне надо было повидаться с тобой, Маргарет. Лопнуло мое терпение…— Тихо! — прошептала она. — Отца разбудишь, если уже не разбудил. О чем ты толкуешь?Джесс оперся о стену, чтобы поменьше кружилась голова.— Пять тысяч, — сказал он громким шепотом. — Это же ничто, Маргарет. Теперь это ничто. Маргарет, я… это… богат, слава Богу. Теперь это не играет роли.— Что?— На дорогах, — лепетал он, — буксировщики болтают. Они говорят, ты хочешь пять тысяч… Маргарет, я и десять достать могу…На ее лице забрезжило понимание. И, видит Бог, она рассмеялась.— Джесс Стрэндж, — произнесла она, покачивая головой, — к чему ты клонишь?

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6