– со злой усмешкой подумал Сталин. – Она в другом, эта мечта, если говорить, конечно, не о всем американском народе, а о тех кто им управляет. Она именно в жажде мирового господства. Тридцать лет назад это была мечта Вудро Вильсона. Сейчас – мечта Гарри Трумэна. С той лишь разницей, что Вильсон полагался на обычные бомбы, а Трумэн заполучил еще и «сверхбомбу».
Будет такая «сверхбомба» и у нас. Курчатов заверяет, что на это потребуется полтора-два года. Поверим ему. Но пока что этим страшным оружием владеют лишь американцы. Настолько ли такое обладание вскружило голову Трумэну, что он готов растоптать возможность послевоенного мирного союза и честного сотрудничества между нашими странами, сорвать Конференцию из-за польской границы?
И «да» и «нет» – ответил Громыко. Что ж, он рассуждает диалектически, этот молодой посол.
Что может стать еще одним поводом для разрыва? Вопрос о репарациях? Вряд ли…
«Неужели только из-за польского вопроса может сорваться Конференция?» – спрашивал себя Сталин с горечью и тревогой. Слишком большие надежды возлагал он на нее. После блестящей военной победы Красной Армии, после того как исторические обстоятельства, логика, здравый смысл уже заставили западных союзников считаться с реальной обстановкой, сложившейся в Европе, где нет Гитлера, где разгромлен гитлеризм, Сталину, очевидно, казалось, что успех Потсдамской конференции поставил все точки над «i», стал бы подлинным «терминалом» – конечной остановкой на пути к прочному миру. Он не предвидел, что Потсдаму предопределено иное место в Истории, что отсюда только начинается путь к прочному миру, что потребуются еще долгие годы и напряженная работа новых руководителей партии и Советского государства, чтобы добиться всеобщего признания и закрепления того, что будет решено на Потсдамской конференции.
…Сталин не заметил, как за его спиной возник Хрусталев и тихо сказал:
– Они приехали, товарищ Сталин. Ждут.
При появлении Сталина маршал Роля-Жимерский вытянулся, как бы отдавая честь генералиссимусу. Берут тоже встал со стула.

– Прошу вас, товарищи, проходите, – сказал Сталин, указывая на дверь своего кабинета, которую уже успел распахнуть Хрусталев.
Они остановились посредине кабинета. Все втроем. Сталин почувствовал, как учащенно забилось его сердце.
– Ну… как? – спросил он, стараясь заставить свой голос звучать спокойно.
– Мы посоветовались со всеми членами делегации, товарищ Сталин, – произнес Берут в глубоком волнении и на мгновение умолк.
– И что же? – нетерпеливо спросил Сталин.
– Мы настаиваем на границе по Одеру и западной Нейсе, – ответил Берут, делая ударение на слове «западной».
– Вся делегация?
– Весь польский народ…
Сталин слегка развел руками и опустил голову.
– Товарищ Сталин, поймите нас, – с необычной для него горячностью снова заговорил Берут, – мы понимаем, какие создаем для вас трудности и чем для всех нас может обернуться срыв Конференции! Более того, мы не удивимся, если вы скажете или только подумаете, что из-за упорства поляков не удастся закрепить результаты великой Победы Советского Союза. Предвидим, как этим будут разочарованы советский народ, Советская Армия, которая бок о бок сражалась с нами за освобождение Польши. И все же… прошу вас, поймите, мы не можем отказаться от западных земель. Они наши! В этих землях могилы наших предков. Именно на этих землях фашисты еще в мирное время начали истреблять поляков, топтать историю Польши, требовать, чтобы мы забыли польский язык! И вот теперь… Нет, товарищ Сталин, мы не можем. Мы настаиваем на нашей законной границе!..
Он умолк. Молчали Роля-Жимерский и Сталин.
В наступившей тишине из сада донесся резкий птичий крик. Он был настолько громким, что головы всех троих невольно обернулись к окну.
– Это сова, – сказал Сталин. Перевел взгляд с окна на поляков, все еще стоявших посреди комнаты, и произнес на этот раз в глубокой задумчивости: – Сова Минервы вылетает в сумерки.
Он чувствовал острую физическую боль в сердце, но превозмог ее усилием воли, подошел вплотную к полякам, стал между Берутом и Жимерским и объявил им, чеканя каждое слово:
– Хорошо. Я согласен. Мы будем и впредь отстаивать новую польскую границу. Чего бы это нам ни стоило. Границу по Одеру и западной Нейсе.

Глава двадцать третья.
«БОМБА» ЗАМЕДЛЕННОГО ДЕЙСТВИЯ

На другой день, 30 июля, заседание Конференции тоже не состоялось. И «подземные тектонические взрывы» казалось, достигли своей высшей точки.
С утра в разные концы Бабельсберга помчались машины. Они неслись без эскорта мотоциклов, без «виллисов» с охраной. По флажкам было видно, что эти автомобильные гонки как-то связаны с Конференцией. Но мчались они не к Цецилиенхофу, а сновали между особняками западных руководителей, из чего можно было заключить: сегодня Конференция опять не состоится.
В советскую протокольную часть первыми позвонили англичане. В ответ они услышали:
– К сожалению, генералиссимус еще не здоров, участвовать в Конференции не может. Просит его извинить.
Потом затрезвонили американцы. Ответ тот же. Бирнс позвонил непосредственно Молотову и получил почти такой же формальный, холодный ответ.
– Вы ознакомили генералиссимуса с нашими предложениями? – торопливо спросил Бирнс, опасаясь, как бы его собеседник не успел сразу же повесить трубку.
– Да, к-конечно! – ответил Молотов.
– И что же?
– В к-каком смысле «и что же»?
– Каково его отношение?
– Он, п-по-видимому, принял к сведению, что вы предлагаете ему «принять или от-отвергнуть».
– Так принял он или отверг?
– Я не уполномочен товарищем Сталиным передавать его решение. Но лично д-думаю, что он ваше предложение отверг.
Бирнс беспомощно опустил трубку на колени и лишь потом положил ее на рычаг. Он окончательно сник. Ему не хотелось выходить из дома, не хотелось участвовать в совещании министров, которое вне зависимости от Конференции должно было состояться во второй половине дня…
В голову ему пришла мысль: разыскать Миколайчика. Он приказал, чтобы за Миколайчиком немедленно послали машину, две, три, но разыскали бы и доставили его как можно скорее.
Миколайчик информировал Бирнса, что вчера ночью состоялось короткое заседание польской делегации. Обсуждался лишь один вопрос: дальнейшая позиция Польши в связи со спорами о новой границе. Все снова подтвердили: граница должна проходить по Одеру и западной Нейсе…
Беседа с Миколайчиком продолжалась еще час, после чего сотрудники американской охраны столь же незаметно увезли его, как и доставили сюда. Бирнс принял душ, переоделся и решительной походкой направился к президенту.
– Я пришел за инструкциями, сэр, – официально начал он, поздоровавшись с Трумэном. – Сегодня на заседании вновь возникнет этот проклятый «польский вопрос».
– Но сегодня же заседания не будет, – возразил Трумэн, уже информированный своим секретариатом о новой отсрочке встречи в Пецилиенхофе. – Кстати, вчера я послал Сталину записку с соболезнованием. Как вы полагаете, следует ли мне повторить это и сегодня, поскольку он все еще не здоров?
– Я говорю о подготовительном совещании министров, – пояснил Бирнс, – оно состоится. Среди нас все в добром здравии. Включая Молотова, – с усмешкой добавил он. – А относительно соболезнования решайте сами.
– Так чего же вы от меня хотите? – спросил Трумэн. – Каких еще инструкций? Разве мы не высказали своей точки зрения русским вчера, в этом самом кабинете?
– Политик должен смотреть в глаза реальности, – назидательно произнес Бирнс. – Сталин не пошел на уступки. Его требования в «польском вопросе» остаются прежними. Молотов мне это только что подтвердил.
– Что вы предлагаете? – резко спросил Трумэн.
– Ситуация оставляет нам ограниченный выбор. Мы должны или стоять на своем, или… уступить.
– Встать на колени?! – ужаснулся Трумэн.
– Сэр, предоставим журналистам и прочим пропагандистам подыскивать термины эмоционального характера. Я пришел поговорить с вами о деле. И времени у нас остается мало. Я только что виделся с Миколайчиком. Он сообщил, что вчера ночью состоялось заседание польской делегации. Сталин просил ее еще раз высказать свое окончательное мнение о границе.
– И что она решила, эта так называемая делегация?
– Одер – западная Нейсе.
– Единодушно?
– Да. Включая Миколайчика.
– И вы пришли мне сообщить, что даже наши ставленники голосуют против нас? Миколайчик же куплен Англией с потрохами!
– От Иуды невозможно требовать, чтобы он гордо потрясал перед другими апостолами своими сребрениками. И вы знаете, сэр, покупают лишь тех, которые способны соображать. Дураки не в спросе.
– Что вы этим хотите сказать?
– Только то, что положение, которое усилиями англичан занимает сейчас в Польше Миколайчик, заставляет его воздерживаться от публичных акций, не популярных в его стране.
– Что же предлагает этот теленок, сосущий двух маток?
– Я прошу, сэр, рассматривать то, что я скажу, как мое собственное мнение, пусть даже сложившееся не без влияния сообщения Миколайчика.
– Выкладывайте.
– Допустим, вы видите красивую вещь и хотите, чтобы она стала вашей. Какие есть возможности для осуществления этого желания?.. Подождите, сэр, не перебивайте меня! Итак, возможности есть три. Уговорить владельца подарить ее вам. Это первое. Отнять ее силой, это второе. Третья возможность наиболее распространена в цивилизованном мире: купить ее, не пожалев, разумеется, денег.
– Что за чушь вы порете, Джимми! – взорвался Трумэн. – Вы хотите, чтобы Сталин или Берут подарили вам часть Польши? Или отобрать ее у них силой. Или…
Он умолк на мгновение.
– Вот именно, сэр, «или»! Надо купить.
– Каким образом?
– Испытанным. Новые английские боссы фактически дали берутовской компании от ворот поворот. Берут и Осубка добились у Эттли и Бевина не больше, чем у Черчилля и Идена! Мы тоже объявили их претензии незаконными. По крайней мере Иден и я поступили именно так. Да и вы, мистер президент, при встрече с Берутом посоветовали ему оставить несбыточные надежды.
– Я говорил также и о своем сочувствии полякам, об уважении к жертвам, понесенным ими. – Что, извините, они будут делать с этими сочувствиями и уважением? – иронически спросил Бирнс. – Разве это свободно конвертируемая валюта?
– А чем покупают их русские?! – воскликнул Трумэн. – Русским же самим не хватает свободно конвертируемой валюты?
– Гарри, – понижая голос, сказал Бирнс, – если вы задали свой вопрос всерьез, то я всерьез и отвечу: русские купили их своей кровью. Они освобождали Польшу бок о бок с поляками. Каждый объективно мыслящий поляк видит, что Россия действительно поставила крест на былой вражде и вполне искренне поддерживает мечту поляков о возвращении им старинных польских земель.
– Дешевая сентиментальщина! – воскликнул Трумэн. – Сталину надо отнять у Германии Штеттин и с ним довольно значительную часть немецкой промышленности. Потому он и отстаивает границу западной Нейсе.
Бирнс с сомнением покачал головой.
– Поляки, – сказал он, – народ романтический, даже, как я убедился, отчасти сентиментальный. Они хотят осуществить свою мечту, чего бы это ни стоило. Русские готовы поддерживать их до конца. Вплоть до разрыва с нами, если польские требования не будут удовлетворены. Что же нам делать? До бесконечности участвовать в этой войне нервов? Вспомните, мистер президент, вас ждут великие дела, вы обязаны торопиться…

Этим напоминанием Бирнс привел президента в замешательство. Тот снова и снова подумал о том, что сегодня уже 30 июля, а после 3 августа в первый же благоприятный для авиации день на Японию должны обрушиться атомные бомбы.
Трумэн давно спланировал быть в этот «день X» на своей «Августе» и плыть к берегам родной земли, оставаясь в пределах досягаемости только для узкой группы своих военных и прочих советников. Он знал, что в Соединенных Штатах среди тех, кем создавалась атомная бомба, началось брожение, что генерал Гровс почти каждый день передает помощнику Стимсона и председателю «Временного комитета» пакеты с петициями и протестами против ее использования.
Лео Сциллард – человек, о котором Трумэн впервые услышал от Стимсона, когда министр посвятил его в существование «манхэттенского проекта», – именно он, этот Лео Сциллард, не то венгр, не то еврей, только не настоящий американец, организует все эти «слезницы». Удивительное дело: сначала сами создали атомную бомбу, а теперь предают ее анафеме! Значит, надо действовать быстрее, не ожидая новых осложнений.
Но Америка ему не простит, если он не доиграет до конца свою роль здесь, в Бабельсберге, не зафиксирует мирную победу США в заключительном коммюнике или декларации.
А затем уже последует победа военная там, на Дальнем Востоке. Она, в сущности, уже обеспечена: бомба плюс русские.
О, если бы он мог победить японцев без участия русских!..
Каждое: утро – включая и сегодняшнее, когда внизу Бирнс секретничал с Миколайчиком, – Трумэн вызывал к себе военных. Последним посетил «маленький Белый дом» генерал Маршалл. Его мнение не утешило президента. Генерал сказал, что и при наличии атомной бомбы русские своим участием в войне с Японией окажут большую помощь Америке. Без военного присутствия русских в Маньчжурии невозможна нейтрализация, а тем более разгром огромной Квантунской армии. Русские понимают это и ведут себя соответственно.
Отсрочка не только вчерашнего, но и сегодняшнего заседания «Большой тройки» была воспринята Трумэном как ответ русских на американский ультиматум, переданный через Молотова. История войн, начиная с пунических, знала «цейтноты», когда у вождя, императора или подвластного им военачальника не хватало каких-нибудь одного-двух дней для завершения подготовки к решающему сражению, – они начинали его не вполне готовыми и терпели поражение. Трумэн боялся поражения. Нет, нельзя рассориться со Сталиным из-за этой проклятой Польши!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69