Разумеется, тут
же какой-то самодовольный жлоб из внутреннего патруля пресек мою прыть и
не захотел верить протянутому пропуску, после чего я сначала нетерпеливо
объяснял, кто я такой, а потом вышел из себя и, кратко объяснив ему, кто
такой он, был все же отпущен с миром, но в настроении хуже некуда.
Ублажать служебное рвение жлобов - дело препротивное, хотя, я знаю,
находятся люди, испытывающие от этого занятия мазохистское удовольствие.
Но это не по мне. Куда ни плюнь - либо жлоб, либо дубоцефал-толстолобик,
хорошо еще, что в институте нет адаптантов, по крайней мере теоретически.
А вот где люди, хотелось бы знать? Люди-то где?
Дверь в наш деканат визжит, как жертва вивисекции. Люди были здесь.
На визг повернули головы сразу трое: юный толстый секретарь из недоученных
разгильдяев с протекцией, унылый Вацек Юшкевич с нашей кафедры
электрических машин и надменная Алла Хамзеевна, мастер подлежащих и
сказуемых с кафедры русского членораздельного для дубоцефалов. За дверью в
кабинет декана кричали в два голоса - Сельсин разносил в атомы какого-то
неподатливого. Это он умеет. Секретарь, соря на бумаги, ел бутерброд и с
интересом прислушивался. Алла Хамзеевна сидела мумией - плоская спина в
трех сантиметрах от спинки стула и идеально ей параллельна. Вацек с
покорной тоской в глазах слонялся из угла в угол.
Я поздоровался со всеми, а с Вацеком - за руку. Вацек никогда не
подает руки первым, это приходится делать мне. Секретарь что-то промямлил
сквозь бутерброд, я не понял что. Алла Хамзеевна сурово поджала губы. Она
меня не любит, и есть причина. Это она так считает. Никак не может
простить, что моих родителей отправили на Юг раньше ее припадочного зятя,
хотя по ее заслугам, в чем она глубоко убеждена, следовало бы наоборот,
причем вне всякой очереди. Но вне очереди пошел я, и ей это сугубо не все
равно. Вацеку вот все равно, а ей не все равно. Бывают такие люди.
- Сельсин у себя? - спросил я.
Алла Хамзеевна сделала вид, что не слышит.
Сельсин - прозвище и сущность нашего декана. Я имею в виду
сельсин-датчик. Это не фамилия, а несложный электромеханический прибор.
Если ось сельсина-датчика повернется на некоторый угол, на тот же угол
волей-неволей должна повернуться ось связанного с ним кабелем
сельсина-приемника. В общем, все как у людей.
- У себя, - нерадостно сообщил Вацек. - Только он, по-моему, занят.
Крик за дверью усилился. Теперь орал один Сельсин, орал за двоих, а
его оппонент только вякал с последней линии обороны. Сельсин его дожмет,
вольтерьянца.
- Как думаешь, это надолго?
Вацек только пожал плечами. Будто поежился. Вид у него был самый
несчастный. Вольтерьянец за дверью вдруг страшно заорал: "Я вам так не
позволю!.." Позволит он. Еще как позволит. И так позволит, и эдак. Я знаю.
- Я первая, - вдруг сказала Алла Хамзеевна непререкаемым тоном. - Я
здесь уже полчаса, а вы только что пришли.
- Пожалуйста, пожалуйста, - уверил я. - Вы так вы. Мне все равно.
Кажется, я ее обидел. Она копит обиды на меня и складывает их в
обширную копилку. Сейчас ей очень бы хотелось, чтобы мне было не все
равно, чтобы я полез к Сельсину напролом, пихаясь локтями направо и
налево, а она бы не пустила и весь день ощущала бы удовлетворение от
выполненного долга и причастности к высшей справедливости. Нет уж, дудки
ей. И большой тромбон.
- Ты-то чего здесь? - спросил я Вацека.
- Своих на Юг отправляю, - скорбно пожаловался он. - Бумагу вот
подписать. И еще... - Он замялся.
- Давно пора, - одобрил я. - Почти все уже стариков отправили. А куда
предлагают?
- Нефтекумск, - с тоской сказал Вацек. - Вы случайно не знаете, где
это?
- Да уж наверное не на Таймыре, - хмыкнул я. - Ты чего такой скучный?
Кавказ, должно быть, или где-то около... Совсем не так плохо. Да, точно.
Северный Кавказ. Или около.
- А там зимой тепло? - спросил Вацек.
Этого я не знал. По здравой логике, летом, пожалуй, не холодно,
ледник далече. А вот зимой... Я развел руками. Вацек много от меня хочет.
Погодой на Кавказе я пока еще не заведую.
- А вы, Сергей Евгеньич, своих куда отправили?
- В Туапсе, - сказал я с неловкостью.
- А-а...
Нотку зависти в его голосе я все-таки уловил. Но так, самое
чуть-чуть, на пределе чувствительности. Мне опять повезло больше, чем ему,
а Вацек убежден, что так и должно быть, и разубедить его в этом нет
никакой возможности. Он всегда относился ко мне с громадным пиететом, еще
с тех пор как я, тогда вечно злой от бессонницы аспирант и сам вчерашний
студент, за неимением других погонял оказался у него в руководителях
дипломного проекта. Крупных звезд с неба он не хватал, мелких тоже, но был
как-то трогательно старателен и после диплома остался на кафедре
инженером. Субординацию он и тогда уважал, и теперь уважает, только у него
она особая. В его табели о рангах на втором месте, сразу после Сельсина,
вписана моя фамилия, и, кажется, навечно. Он сделает для меня что угодно,
но говорить мне "ты", на что я не раз и не два пытался его подбить,
органически не способен. Если я скажу ему, что в интересах дела завтра его
повесят, он придет со своей веревкой и мылом в кармане. Мне с ним бывает
неловко. Вот как сейчас.
- Некоторые считают, что главное устроить своих родственников, -
сказала Алла Хамзеевна, глядя прямо на меня, - а там хоть трава не расти и
остальные пускай отправляют родителей околевать в этот самый Земноводск...
Я ее проигнорировал.
- Тут м-м... такое дело... - сказал Вацек. Было видно, что он не
знает, как начать. - Э-э... Ржавченко умер, вы знаете?
Секретарь икнул и укусил бутерброд. На меня сдержанность Вацека тоже
произвела впечатление. Умер... гм. В общем, конечно, умер. Похоже, процесс
был не лучше результата. Истерзанный труп Ржавченко был найден вчера между
новым корпусом и спортзалом какими-то студентами со второго потока на
отработке трудовой повинности по уничтожению снега. Говорят, долго не
могли опознать. Студентов сейчас трясут, но много ли вытрясут, неизвестно.
- Еще бы, - сказал я. - Жаль: хороший был мужик. Кремация, кажется,
послезавтра. Ты пойдешь?
- Н-не знаю... Да, наверное. Я это... Я э-э... вот что хотел
сказать... Раз уж его убили... - Слова из Вацека шли туннельным переходом,
пробиваясь сквозь потенциальный барьер. Он страшно мучился и вид имел
такой раскаянный, будто сам и убил. - Тут э-э... вот какое дело...
- Ржавченко читал лекции в "два-Б", - опять встряла Алла Хамзеевна, и
Вацек кинул на нее взгляд, отчаянный и благодарный одновременно. - И еще
вел семинары в трех группах.
До меня начало доходить.
- Угу, - произнес я с пакостным предчувствием. - И кому теперь все
это... добро?
- Вам, конечно, - с энтузиазмом сказала Алла Хамзеевна. - Вы у нас
молодой и способный, даже чересчур, вам и палку в руки...
Я исхитрился сдержаться, чтобы ее не убить.
- Вам только лекции, Сергей Евгенич, - поспешил вставить Вацек. -
Семинары будут у Конюхова, он как раз сейчас там...
Там - это, конечно, у Сельсина. Я прислушался. В кабинете декана уже
не кричали. Сельсина слышно не было, а второй голос - теперь я и сам узнал
Конюхова - упрашивал, настаивал, умолял... Тоже напрасное занятие. Если
Сельсин позволит слезам и соплям влиять на свои решения, на его место
пришлют кого-нибудь другого.
- Ясно, - сказал я, стараясь не выражать эмоций. - Меня, надо
полагать, тоже обчистили. Не знаешь случайно, что отбирают?
- Кажется, знаю, - сказал Вацек, глядя себе под ноги. - Лабораторные
в первом потоке. Но это, по-моему, еще не наверняка...
Секретарь потерял интерес к разговору, зевнул и жизнерадостно
потянулся. Потом поискал под столом, поймал жужелицу и принялся обрывать
ей ноги.
- Так... И кому отдают?
- Мне. - На Вацека было жалко смотреть.
Я медленно сосчитал до десяти. Потом эта дура Хамзеевна, не
удержавшись, хихикнула, и я продолжил счет. Ай, спасибо! Спасибо Вацеку и
спасибо Алле Хамзеевне. Очень вовремя вы здесь оказались, вот что я вам
скажу. Не будь вас, я бы сейчас прямиком рванул к Сельсину драть глотку и
терять от обиды лицо. Как вот сейчас Конюхов. Хотя, конечно, всучить
дубоцефалов, да еще с потока "два-Б", взамен нормальных студентов - это
подлость, которую я Сельсину не прощу. А еще это необходимость, и поэтому
никуда ты, голубчик, не денешься и некуда тебе деться. Ну, выразись
покрепче, если невмоготу. Ну, стукни кулаком где-нибудь подальше от Аллы
Хамзеевны. Скрути в бублик того, кто от тебя зависит. В конце концов,
напиши крупными буквами на бумажке: "Это твой долг!" - и утрись ею. Может,
полегчает.
Алла Хамзеевна сияла. Специально для нее я пожал Вацеку руку:
- Поздравляю. Рад за тебя. Если будут какие-нибудь проблемы, можешь
на меня рассчитывать, идет?
Он кивнул.
- Напрасно вы так сидите, Алла Хамзеевна, - сочувственно сказал я,
покидая деканат. - Вот именно так геморрой и зарабатывают...
Ай-яй-яй... Зря это я. Глупо. На четвертом десятке уже поздновато
гоняться за дешевыми удовольствиями, разумнее озаботиться сохранностью
центральной нервной. Первая заповедь дяди Коли: если уж бьешь, то бей так,
чтобы оппонент не встал. В противном случае лучше улыбайся.
И тут дядя Коля безусловно прав.

2
С девяти до одиннадцати - семинар в шестой группе потока "два-А". Это
я люблю. На семинарах куда безопаснее, чем на лекциях или в лаборатории, к
тому же сегодня как раз зачет. Очень люблю. Можно не слишком дрожать за
свою шкуру: на зачете ты с потенциальным противником всегда один на один.
Сидят, пялятся на вопросы, напрягают скудные мозги. Сложной техники
им не дают, и правильно делают, а видеодоску и световое перо легко
заменить, если что. Впрочем, дубоцефалы народ, как правило, мирный, а для
защиты от скрытых адаптантов придумана преподавательская кабинка на две
персоны, стойкая к воздействию извне, и не только она одна.
Сижу в своей цитадели, слежу по экранчику, что там у них на досках.
Н-да... Как обычно. Вот один пишет и стирает, пишет и стирает, решая
непосильную задачу на обобщенный закон Ома. Другой, высунув от усердия
язык, бездарно рисует порнографическую картинку. Варвар, да разве ж в этой
позиции что получится? Ладно. Я им займусь с пристрастием, и не только
потому, что не люблю, когда перевирают анатомические пропорции. Мне эта
рожа давно не нравится.
У остальных - пока ничего. Когда от твоей работы нет отдачи, это
задевает. И очень хорошо, что дубоцефалы учатся не четыре с половиной
года, а два с хвостиком, по усеченной программе. По-моему, для того, чтобы
обслуживать рубильник, и этого много. Вот, скажем, поток "Э" - элита -
учится семь лет, да так, что только пар идет. Впрочем, какой это поток -
струйка тощая, не на что смотреть. Ручеечек. И с каждым годом он все
больше хиреет, а хотелось бы наоборот. Защитным энергостанциям нужны
специалисты, а не обслуживатели рубильников, нужно было спохватиться еще
лет двадцать назад, когда только-только сформировались и пришли в движение
первые ледники. Но тогда даже адаптанты не признавались проблемой номер
один и уж подавно никто не хотел верить, что наше межледниковье кончилось
столь внезапно. А что, не нравится? Нет, только честно: вы в самом деле не
ждали? Смешно мне с вами, ребята, а было бы еще смешнее, если бы вы ждали
и готовились: что бы вы тогда сделали? На холод, ребята, на холод!
Валяйте, выдумывайте свою Глобальную Энергетическую Программу, фабрикуйте
для нее специалистов, спешите. И извольте принять тот факт, что семьдесят
процентов населения теперь составляют такие вот дубоцефалы.
Эти, с потока "два-А", в сущности, не вполне еще дебилы, и на уровне
спинного мозга с ними можно иметь дело. Что же касается "два-Б", то я не
понимаю, зачем их вообще учат. Похоже, только для того, чтобы чем-нибудь
занять. И скрытых адаптантов среди них гораздо больше: у каждого студента
генокод не проверишь, спасибо, что сделали это для преподавателей. Вот я -
человек, и мой генокод в порядке. Могу показать свидетельство, если
кто-нибудь пристанет.
- Чермных, ко мне!
Идет. Хорошо идет. Грудь у нее большая и классическая. Сколько чего у
одного места отнимется, столько к другому непременно и присовокупится.
Воистину так, Михаил Васильевич. Ну, что там у нее? Гм... да. Мерзость
запустения. Лесотундра. А эта дура еще что-то лопочет.
- Не так, - говорю. - Глупости. Запомните. Первый закон Кирхгофа:
сумма токов в узле равна нулю. Второй закон: сумма напряжений по контуру
равна опять-таки нулю. Это ясно? - Она кивает головой и грудями. -
Повторите. - Сбивчиво повторяет. - Достаточно. Зачет. Марш отсюда.
Убегает, счастливая.
- Филенков, ко мне!
Идет. Ухмылка такая - гланды видно. Это тот, с порнографией.
Художником ему не бывать. Техником на энергостанции, очевидно, тоже.
Сейчас я его расколю, ошибку природы, только нельзя выпускать это мурло из
поля зрения. Ни в коем случае... Под столом кнопка... ГДЕ?.. Ага, вот тут,
под ногой, вот она, голубушка.
- Садитесь.
Странно, задача у него решена. И картинку он стер, а подсказал ему
стереть, не иначе, тот, кто решил задачу. Ну, ясно. Вопрос дебилу. Молчит
и щерится. Ответа и не жду. Еще вопрос. Щерится и молчит. Ну, теперь пора.
- Дурак, - говорю без выражения. - Толстолобик. И без зачета хорош.
Выматывайся. Придешь на следующей...
До каждого скрытого адаптанта рано или поздно доходит, что
преподаватель тоже уязвим. И тогда в его глазах внезапно вспыхивает
бешенство, такое, что нормального человека просто отшатывает в сторону.
Важно не прозевать этот момент. Жуткое бешенство, нечеловеческое.
1 2 3 4 5