– Сейчас ночь, – сказал Филип. – Река течет со скоростью четыре мили в час. Меня вряд ли обнаружат, и река унесет меня в море. Да, скорее всего я пополню ряды толстых. Что меня особенно поразило в них – это отсутствие либидо, или СА {От «sex appeal»-«сексапильность», привлекательность (англ.).}, если вы знаете эти слова.
– Приходилось слышать, – улыбнулся Дьявол. – Возьмите сигару.
– Спасибо, не хочу, – сказал Филип. – Какую же альтернативу вы предлагаете?
– Вот наш типовой договор, – сказал Дьявол. – Возьмите, возьмите сигару. Смотрите: баснословное богатство, еще пятьдесят лет жизни, Елена Троянская… это, впрочем, старый пункт… Пусть будет мисс… – он назвал имя восхитительной кинозвезды.
– Ну конечно, – сказал Филип, – вот и оговорочка насчет моей души. Это существенно?
– Это обычно, – сказал Дьявол. – Не нам это менять. Вот здесь подпишитесь.
– Не знаю, – сказал Филип, – наверное, я не буду подписывать.
– Что?! – вскричал Дьявол. Наш герой поджал губы.
– Я не хочу оказывать на вас давление, мой дорогой Вествик, – сказал Дьявол. – Но точно ли вы уяснили разницу: явиться сюда завтра добровольным утопленником или появиться здесь – причем через пятьдесят упоительных лет! – в качестве нашего служащего? Вы видели наших служащих – это они беседовали с брюнеточкой у стойки. Прелестная девушка!
– Все равно, – сказал Филип, – наверное, я не буду подписывать. А за хлопоты спасибо.
– Хорошо, – сказал Дьявол. – Отправляйтесь назад.
Все оборвалось в Филипе, словно он ракетой взмыл ввысь. Но он сохранил присутствие духа, устоял на ногах, оказавшись на парапете, и шагнул в правильную сторону.
ЧУДЕСА НАТУРАЛИЗМА
Жил-был молодой скульптор по имени Юстас, горячий поборник натурализма. На современный вкус, даже слишком горячий. Вот и приходилось ему чуть не каждый вечер, часам к семи поближе, бегать по знакомым, вообразив с голодухи, что вдруг возьмут да и оставят на ужин. «Эх, – рассуждал он про себя, – сколько камня надо искромсать, пока вырубишь крошечный ломтик хлеба! Ну ничего, скоро разбогатею – все пойдет по-другому».
Нанюхавшись аппетитных запахов жареного и терпких ароматов пареного, долетавших из кухни, он приходил в экстаз, клялся в нерушимой верности идеалам и громил абстракционистов почем зря. Но природа и искусство будто сговорились доконать беднягу Юстаса: раздразнив для начала сытным духом его слюнные железы и исторгнув из них неудержимые потоки, они подсовывали ему для обличительных нападок модернистов позаковыристей, вроде Бранкузи, Липшица и Бжески.
Действие этих малопривлекательных гейзеров сказывалось в первую очередь на хозяйках, которые требовали незамедлительно избавиться от Юстаса. Тут уж все средства были хороши; самые жалостливые совали ему в руки билет на какое-нибудь представление и умоляли поторопиться, а то не дай бог начало пропустит.
Таким вот манером, облизнувшись однажды вечером на увесистый ростбиф, Юстас нежданно-негаданно очутился перед Чарли Маккарти, знаменитой говорящей куклой. Взор изголодавшегося скульптора был неумолим и придирчив.
– Не понимаю, чем вызваны столь бурные овации, – заметил он соседу. – Ладно бы шутки были его собственные, а то сплошное чревовещание. Что же касается скульптурного решения – я, если хотите, сам скульптор и в этом деле разбираюсь, – оно вообще ниже всякой критики.
– Подумаешь, – отрезал сосед, – зато у Бергена, его владельца, что ни год в кармане столько тысяч, сколько мне за всю жизнь не сосчитать.
– Боже! – воскликнул Юстас, вскакивая и потрясая кулаками. – И это наша цивилизация! Один на каком-то грубом, вульгарном, смехотворном чучеле, недостойном называться скульптурой, наживает тысячи, которые порядочные люди даже не берутся считать, а другому за шедевры натурализма, творения века…
Здесь он вынужден был прерваться, так как билетеры схватили его сзади за штаны и вышвырнули из зала.
Очухавшись, Юстас поплелся в сторону Бруклина, к заброшенному гаражу, в котором размещалась его мастерская (она же столовая, она же спальня). По соседству с гаражом приютилась грязная лавчонка, торговавшая книжным старьем. Среди прочего хлама на лотке перед входом валялась книжица с интригующим названием «Практика чревовещания». Юстас приблизился к лотку, Юстас узрел книгу, Юстас поднял ее и, повертев в руках, произнес с сардонической ухмылкой: – Ни искусство, ни теория не довели меня до добра. Ну что ж, попробуем чревовещание и практику. От них должно быть больше толку, если сосед не ошибся в подсчете тысяч.
Он заглянул в лавку, убедился, что на него никто не смотрит, живо запихнул книжку под куртку и дал деру. «Вот ты и стал вором, Юстас, – сказал он себе. – Ну и как? Какие ощущения?» И сам себе ответил: «Волнительно».
Придя домой, он с превеликим усердием взялся за книгу.
– Ага, – сказал он, – ничего сложного. Стискиваем зубы и начинаем играть голосом, как мячом. В мяч я, помнится, играл в детстве, ну а зубы стискивать мне не привыкать. Да здесь вдобавок и гортань нарисована, и буквы стоят – ясней не бывает. Быстренько освою чревовещание, смастерю манекен по всем правилам высокого искусства – оглянуться не успеешь, как деньги потекут рекой.
Не откладывая дела в долгий ящик, он перетряхнул свои залежавшиеся скульптуры, надеясь отыскать достойного соперника для Чарли Маккарти. Но хотя он и предал былые идеалы, они, как видно, не торопились с ним распроститься.
– Да, – произнес он, – работы мои великолепны, но нельзя останавливаться на достигнутом. Я должен изваять такую натуральную статую, чтобы зрители не моргнув глазом приняли ее за моего помощника, и мне не осталось бы ничего другого, как пригласить их на сцену и разрешить потыкать в него булавкой.
Он огляделся в поисках материала для будущего шедевра и обнаружил, что нищета, выбивая у него почву из-под ног, прихватила заодно и камни.
– Ну что ж, – сказал он, – вылеплю его из глины. У глины свои преимущества: она легче, теплей на ощупь и лучше поддается булавкам. Надо же порадовать тех, кто полезет на сцену – подобные людишки все в глубине души садисты.
На следующее утро он отправился на задний двор и, поработав киркой и лопатой, докопался до слоя красной глины куда более высокого качества, нежели та, которую сбывают в художественных салонах. Из нее он вылепил статую мужчины на редкость приятной наружности, с волнистыми локонами и греко-римским профилем. Лицо, правда, вышло не в меру надменным, и он взялся его подправлять, но на этот раз даже его непревзойденного мастерства оказалось недостаточно.
– В конце концов, – рассудил он, – вещица получилась гениальная, а гениальному идет легкая надменность.
Желая придать своему творению необходимую гибкость, он приладил к голове и конечностям старые диванные пружины, которые в изобилии произрастают на задних дворах Бруклина. Затем, вдохновленный поразительным результатом, распотрошил два-три помятых будильника (идеальный снаряд для метания в котов, по мнению его соседей) и закрепил пальцы и веки. Порывшись на помойках и раздобыв уйму пружин всех сортов и размеров, он весьма удачно приспособил их в нужные места, не забыв и те, которые не принято демонстрировать со сцены. Зато теперь у манекена были все основания выглядеть надменно.
Раскалив добела старую, ржавую печь, он до тех пор обжигал глину, пока она не стала легкой, пористой и прочной. Потом покрыл ее матовой глазурью и раскрасил в естественные тона. И наконец, призаняв деньжонок, выкупил в ломбарде свой парадный костюм, отметив к вящей радости, что на манекене он сидит не в пример лучше, чем на нем самом. Часа через два, досыта насладившись достигнутым эффектом, наш герой снял телефонную трубку и позвонил Сэди.
– Сэди, – сказал он, – приходи быстрей. Я приготовил для тебя сногсшибательный сюрприз.
– Не знаю, право, удобно ли это, – отозвалась Сэди. – Молодая девушка в гостях у скульптора… Мы ведь до сих пор не помолвлены. А вдруг кто-нибудь увидит?
– Пусть видит, – сказал он. – Нам нечего больше бояться. Долой нелепые условности – у меня скоро заведется столько тысяч, сколько тебе за всю жизнь не пересчитать.
– Это другое дело, – отвечала Сэди. – Сейчас буду.
Миг – и она стучала в дверь, а он летел ей навстречу.
– Ой, Юстас, ты серьезно? – восклицала она. – Мы так долго ждали!
– Главное, дождались, – ответил он. – Вот, разреши тебе представить, мистер Берти Макгрегор, творец нашего счастья.
– Очень приятно, – разулыбалась Сэди, зардевшись как маков цвет. – Если Юстас говорит правду, отныне я самая преданная поклонница вашего творчества. По-моему, вы просто душка.
– Душка-то душка, – заметил Юстас, – только заслуги его в этом нет – он обыкновенный манекен, а хвалить нужно меня.
– Манекен? – изумилась Сэди. – А я-то перед ним распиналась. Но он прехорошенький! И знаешь, Юстас, когда я с ним заговорила, он вроде бы даже кивнул и улыбнулся.
– Еще бы не хорошенький, – произнес Юстас, – я на него добрых полдня ухлопал. А кивать и улыбаться ему легче легкого: он, к твоему сведению, буквально нашпигован пружинами. Уверяю тебя, это совершенство с головы до ног.
– С головы до ног? – переспросила Сэди.
– Да, – подтвердил Юстас, – когда поженимся, я объясню тебе подробней. А пока посмотри: тебе не кажется, что у него слишком надменный вид?
– Нисколько, – возразила Сэди. – Вид у него весьма привлекательный, мужественный и даже, я бы сказала… В общем, я тебе объясню, когда поженимся. Но, Юстас, если он манекен, почему ты назвал его творцом нашего счастья? Опять какие-то фантазии?
– Никаких фантазий, – с улыбкой заверил Юстас, – одна суровая реальность.
И он посвятил ее в свой грандиозный план.
– Вот, полюбуйся, – сказал он напоследок, – я уже и афишку набросал для широкой публики. Кстати, если мы хотим снять зал, нам понадобятся твои сбережения. Буквы у меня получились необыкновенно броские, ты не находишь? Особенно вот здесь, обрати внимание, где я приглашаю зрителей уколоть его булавкой, дабы убедиться, что, несмотря на живописную внешность и живое остроумие, в нем нет больше ничего живого.
– А тысяч действительно будет столько, что сосчитать нельзя? – спросила Сэди. – Ты ведь знаешь, мне вовсе не легко было сколотить свой капитальчик, хотя пересчитать его, возможно, труда и не составляет, – Сэди, – изрек Юстас, с гордостью указывая на свое творение, – скажи мне, кто, по-твоему, натуральней? – Местами как будто он, а местами вроде бы ты, – призналась Сэди.
– Подумай хорошенько, Сэди, – не унимался Юстас. – Я спрашиваю: он или Чарли Маккарти?
– А, ну разумеется, он, – ответила Сэди. – В этом-то никаких сомнений.
– Тогда не сомневайся и в тысячах, – отрубил Юстас. – А уж твои-то жалкие сотенки мы шутя окупим в первый же вечер.
И он заключил ее в объятия, настолько жаркие, насколько позволял его истощенный организм. Неожиданно Сэди взвизгнула и оттолкнула его.
– Юстас, – промолвила она, – я понимаю, ты скоро станешь богачом, но это не повод, чтобы меня щипать. Кроме того, мы по-прежнему не помолвлены.
– Щипать тебя! – воскликнул Юстае. – Мне это и во сне не снилось!
– Ну и напрасно, – привередливо заявила Сэди. – Ты влюблен, молод, свободен. Почему бы время от времени не посмотреть хороший сон?
– Весьма уместное замечание, – сказал Юстас, – учитывая, что щипок мог тебе только присниться.
– Такое мне не снится, – отпарировала Сэди. – Я нормальная, здоровая девушка, и сны у меня соответствующие. А вот тебе подобные сны не помешали бы, если, конечно, ты вполне нормален и здоров, на что я, признаться, рассчитывала, и при условии, что ты мужчина, в чем я начинаю сомневаться. Юстас, мужчина ты в конце концов или медуза вяленая?
– Я мужчина, Сэди, – ответил Юстас, – но и художник. И всякое такое до сих пор расходовалось у меня на творческие порывы. Но с сегодняшнего дня я чистейшей воды практик и снами собираюсь заняться вплотную. Не будем ссориться, дорогая. Велика важность – щипок, настоящий ли, вымышленный. Иной раз ущипнешь и не заметишь. Давай лучше сходим в банк, получим твои денежки и снимем зал.
Сказано-сделано, и вскоре вся округа запестрела аршинными именами Берти и Юстаса. А потом наступил знаменательный вечер, и Сэди, сидевшая в первом ряду, чуть шею себе не свернула, подсчитывая зрителей, ибо, по правде говоря, была ужасно обеспокоена судьбой своего скромного капитальца.
Однако беспокойство ее быстро рассеялось: зал был полнехонек, занавес поднялся без промедления, а на сцене, улыбаясь и раскланиваясь, как Свенгали {Маг-гипнотизер из романа Дж. Дюморье «Трильби».}, уже стоял Юстас. Берти тоже не ударил в грязь лицом и на аплодисменты отвечал мило и с достоинством. «Видно, Юстас и впрямь не пожалел на него пружин, – подумала Сэди. – С такими пружинами он, наверное, на все способен. Теперь я ясно вижу: Чарли Маккарти ему и в подметки не годится».
Представление началось, но, к величайшему огорчению Сэди, сразу как-то не заладилось. Юстас усадил манекен на колени и отпустил несколько старых, затертых шуточек, выисканных на последних страницах учебника чревовещания. При этом обнаружилось, что первые страницы он прочесть не удосужился, поскольку игры и легкости в его голосе было не больше, чем в чугунной шар-бабе. Мало того, пружины в челюстях манекена упорно отказывались работать, и зрители быстро смекнули, что чревовещатель из Юстаса ни к черту.
Поднялся шум и гам. Юстас, приняв их ничтоже сумняшеся за изъявления неописуемого восторга, вышел, сияя улыбкой, к рампе и стал зазывать зрителей подняться без лишних слов на сцену и потыкать в манекен булавкой.
Как всегда, нашлись энтузиасты, для которых подобный соблазн оказался слишком велик. Они валом повалили на помост, не мешкая вооружились приличных размеров булавками с внушительными головками на конце и стали подступать к достопочтенному мистеру Берти. Но не успела первая булавка достичь цели, как зал прорезало душераздирающее «ой!», отозвавшееся по углам и рассеявшее последние сомнения в жизнеспособности манекена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60