А Валериан, найдя внимательное ухо, распинался, что было мочи.
– Прыгают с утра пораньше по улицам со своими фотоаппаратиками и снимают людей налево и направо! – возмущенно доложил он и уставился на незнакомца, ожидая немедленного ответного взрыва гнева. Однако тот молчал и несколько недоумевающее смотрел на старика.
– Этого нельзя делать! – завопил Валериан.
Несмотря на грохот подземки, пара уныло трясущихся сонных пассажиров осуждающе покосилась в его сторону.
– Нельзя! – повторил Валериан. Незнакомец пожал плечами. Филиппыч запыхтел.
– Ну, вот вы, вас, когда снимают…– он ткнул незнакомца пальцем под ребра.
Тот вздрогнул, втянул живот и приосанился.
– Ага! – обрадовался старик. – Вот, вы, принимаете позу – улыбочка, поворот головы, все такое… И получаете просто снимок. Картинку. Портретик. Безопасный. Защищенный. Ну, почти. Шансов добраться до вас – чуть! И совсем другое дело, когда вас снимают без вашего ведома. Вы стояли, газету покупали, мимо какой-то молокосос пробегал и щелкнул вас!
Собеседник Филиппыча нахмурился. Какие-то мысли явно блуждали в его голове, однако он никак не мог выстроить их в систему организованных доводов и разумных сомнений. Очевидно, зайдя в тупик, он уставился вниз.
– А, собственно, что? – наконец раздался его голос. Валериан поперхнулся.
– Как «что»! Вы, правда, не понимаете? Случайная фотография – это же дыра, брешь, никакого спасения. Прямой путь к душе!
– Ну, вы знаете, – высокий товарищ засомневался. – Люди вообще много чего делают случайно. А что касается фотографии… Вы посмотрите, сколько туристов бегает по городу, снимают одно, другое, памятники, соборы, площади, всякие достопримечательности. А потом смотрят – так у них незнакомых людей, случайных прохожих на фотографиях – ну просто тьмы.
– Вот то-то! – оживился Филиппыч. – А вы думаете, это хорошо? Представьте – ваш портрет, ваш образ в чужом доме, в альбоме, а то еще и на стенку повесили…
– Ну, уж прямо и на стенку, – засмущался мужчина.
– А что? Вы знаете,– Филиппыч придвинулся к собеседнику. – У меня на кухне висел такой пейзаж – улица, по ней люди идут во все стороны, деревья, трамваи старые – красота. Так вы знаете – я чуть не умер! У меня такие боли в голове начались, даром, что молодой еще был. К этому врачу, к другому – и ничего, говорят, все нормально, все хорошо. Приду домой, чаю налью, сяду – и прямо голова раскалывается. И что вы думаете! Из-за фотографии. Это я потом сам случайно понял. Там один мужик был, такой, в шляпе, плаще, деловой, спешил куда-то. Даже лица его видно не было. Так я как посмотрю на него, у меня голову и схватывает. Два года понадобилось, чтобы разобраться. Чуть не помер. А уничтожил картинку – и вот!
Филиппыч торжествующе развел руками, показывая, что жив, здоров и доволен жизнью.
– Уважаемый, – осторожно поинтересовался его собеседник. – Даже если предположить, что вы правы, при чем тут самочувствие человека с фотографии. Ему-то что от того, что у вас голова болела?
– Как? – Филиппыч искренно удивился. – В одну сторону связи не бывает. И ему совсем не все равно от того, что я ту картинку с ним в плите зажарил! Вон, крестьяне вообще своих детей с улицы уводили, когда в деревню художник приезжал. Все боялись, не дай бог, спишет с ребеночка образ, а тот и преставится. Я вам говорю! Слово «безобразие» – это когда «без» «образа». Понимаете, это страшно – быть без образа… Вы об этом не думаете, а зря. Любая ваша фотография– это ваш образ! Это раньше по полгода портрет писали, а сейчас щелк – и готово. Все и привыкли. Подумаешь, картинка… Лежала-лежала, надоела, раз – и выкинули. Разве так можно? Беречь надо свой образ. Хранить. А то вон, напечатали морду в газете, а потом ею что вытерли?… Правильно! А человек этот взял и заболел. Или помер.
– Это тот, который… вытер? – улыбаясь, спросил долговязый.
Но Валериану было не до улыбочек.
– А все удивляются – с чего это? И правда, с чего? Экология, рак, жена ушла?… А все поэтому! Но, я вам скажу, – он серьезно посмотрел на мужика, – самое страшное – это снимок спящего человека. Если завладеть такой фотографией, такие дела можно провернуть…
Мужчина внимательно посмотрел на него.
– Ой, что такое? – внезапно сам себя перебил Филиппыч и уставился в окно. – Моя остановка.
Незнакомец невольно проследил в направлении его дикого взгляда. Поезд стоял на станции. Пассажиры в вагоне с интересом разглядывали невысокого старикашку, только что закончившего свою сбивчивую и пылкую лекцию. Тем временем двери состава уже начали сдвигаться. Валериан, даром что разменял седьмой десяток, белкой ушастой сиганул с места и выскочил на перрон. Двери захлопнулись, и поезд, постепенно ускоряясь, поволокся в темную нору. Мимо Филиппыча проплыл его случайный попутчик, совершенно ошеломленный такой стремительной развязкой. Он неуверенно помахивал ему рукой. Валериан бодро козырнул в ответ, развернулся и чуть не сшиб какую-то бабу с ребенком. Ребенок заорал, надув щеки багровыми барабанами, баба с визгом прокляла Филиппыча и тот, пятясь, поспешил скрыться из виду. Поезд уже исчез в чреве подземки, а на перроне опять начали скапливаться пассажиры, торопясь по своим утренним делам и маршрутам.
Филиппыч и сам не понимал, чего это он так разошелся. В последние дни он был в несколько смятенных чувствах. Спал все хуже и хуже, квартиру никак не мог привести в порядок, злился на себя, тревожился, Карине вчера звонил. Не дозвонился.
Выбравшись из метро, он уже через полчаса стоял перед дверью квартиры Зиса и настойчиво жал кнопку звонка. Никакого ответа. Он попробовал еще раз и изо всех сил заколотил в дверь. Шуму он создавал много, но толку не было. Филиппыч затих, прислушиваясь к происходящему внутри. Ему показалось, что там шевельнулись. Он забарабанил с новыми силами. Наконец замок и правда щелкнул и дверь распахнулась. Полуголый сонный Зис стоял на пороге. Не открывая глаз, он произнес:
– Пошли вон, подонки!
Валериан ткнул его пальцем в грудь, шагнул в квартиру и захлопнул за собой дверь. Продрав глаза, Зис в недоумении уставился на старикашку.
– Филиппыч… ты?
– Кто сегодня так двери открывает, я тебя спрашиваю? – тот уже семенил из коридора в кухню. – Ты что, в каком городе живешь? Я вон вчера слышал по радио – двое, сидели дома, пили, к ним постучался третий, они его пустили, сели втроем пить, а потом он закусал их до смерти! Слышишь? Не забил, не зарезал, не задушил, а закусал. Ну что это такое? А эти двое куда смотрели, идиоты?
Зис ввалился следом за ним на кухню.
– Отец, – простонал он, не в силах уследить за бешеной возней, которую Филиппыч развел перед плитой, жонглируя банками с кофе и сахаром, – ты больше ничего с утра не мог рассказать? Я же спал, а ты…
– Ничего-ничего, садись, я тебе кофе в два счета организую, – внезапно Валериан застыл с пустой чашкой, разглядывая привалившегося к стене Зиса. – Не понимаю я ее. Ты посмотри на себя… Нет, ты ничего такого не подумай, но ты, – старик с уважением поднял чашку, – ну, просто… конь, я не знаю. Чего ей еще надо?
Зис потер лоб. Он прибил бы проныру-болтуна, если бы не любил его и не хотел так страшно спать.
– Ты посмотри, – не унимался Филиппыч. – Плечи, руки, торс какой. И мордой вышел, и вообще… Не понимаю, чего ты все вокруг нее гуляешь? Знаешь, они, ведь такие… Сами не понимают, чего хотят, а потом, как увидят один раз небо в алмазах – прикипают насмерть. Захочешь, не оторвешь!
– Филиппыч, – взмолился Зис, – давай кофе. И замолчи ты, прошу тебя.
– Ладно, ладно, – Валериан подхватил закипевшую турку. – Но зря ты это. Все бережешь ее…
Зис рухнул за стол.
– Кто бы говорил, – проворчал он, принимая из рук старика горячую чашку. – Ты же мне первый голову оторвешь, черт старый. Чего ты вообще завалился сюда в такую рань?
Филиппыч налил кофейку и себе, пошарил на полках, подозрительно понюхал и отложил в сторону пачку какого-то усохшего печенья. Сел, пожевал губами, подул на горячий кофе и уставился на Зиса своими цепкими маленькими глазками.
– Как это чего? Сто лет не виделись! До тебя не дозвониться… Майя вся какая-то дерганая. Мне про нее такой сон тут приснился… Ну, не важно. Как у вас вообще дела? Чего нового? И что это за снимки ты мне все хотел показать?…
Зис так и откинулся на своем стуле. На часах не было семи утра. И какой же тревожный черт принес к нему в этот час обеспокоенного своими снами суетливого старикашку?

День смерти Вольского

В тот день с самого утра вокруг Карины творилось нечто странное. Она включила кофеварку, та фыркнула искрой и погасла, Карина поставила на плиту чайник, немедленно занялась кухонная рукавичка, попавшая в самое пламя. Пока Карина тушила ее, она оступилась, зацепилась за табурет, оцарапала ногу, едва не вывихнула руку, бросила все на кухне дожидаться прихода домработницы и отправилась одеваться.
Но и тут все шло как-то нескладно. Рукава запутывались, пуговицы трещали, шов на шелковой блузе разошелся, жемчужная нить браслета оборвалась, и во все углы брызнули перламутровые горошины. Карина посмотрела на себя в зеркало. Она не могла понять, в чем дело, но что-то явно было не так. Она перевела дух, заставила себя постоять пару минут, успокоиться, сосчитать до десяти и обратно. Потом быстро оделась и, схватив со стола в коридоре часы, телефоны и ключи, поспешила вон из квартиры.
Внизу ее ждала машина, в которой, о чем со скорбным видом сообщил шофер, сломался кондиционер. Карина что-то проворчала и уселась на заднее сидение. Автомобиль тронулся, и она впервые в жизни пристегнулась, сидя на своем почетном и безопасном пассажирском месте.
– Дозвонись Антону Павловичу, – распорядилась она, едва переступив порог своей приемной.
От ее энергичного шага вспорхнули бумаги на столе. Анюта проводила взглядом стройную фигуру начальницы сначала с почтением, затем, когда та скрылась за дверью кабинета, на ее лице появилось кисловатое выражение. «Как же они все меня достали», – крутилось в головке Анюты. Резким движением она выдернула из ящика стола электронный органайзер. У Антона Павловича было пять или шесть прямых номеров и еще столько же косвенных, по которым его можно было искать в случае необходимости. Анюта вздохнула. Предстояло поработать.
Тем временем Карина швырнула сумку в кресло и подсела к своему столу.
– Ничего не понимаю, – пробормотала она, включая компьютер.
На заре, выбравшись из вечернего наряда, она проверила дома почту и обнаружила странное письмо от бывшего мужа. Видимо, какой-то вирус проел часть текста, и она смогла прочитать только остатки слов в подмокшем в сети послании из бутылки: «…человек, с таким именем… это… прости…» Дальше все тонуло в потоке знаков и символов. Она посмотрела на всю эту белиберду и позвонила Антону. Телефон не отвечал. Карина попробовала еще раз. Тишина. Тогда она подумала и набрала тот единственный номер, по которому ей просто не могли не ответить. Но и он молчал. Он был просто выключен. Карина посмотрела на часы.
– Нашла время звонить, – с облегчением подумала она. – Самый сон…
«Хотя странно, – она заглянула в компьютер, – письмо-то было отправлено совсем недавно, минут пять назад…» Она посмотрела в серые предрассветные сумерки за окном. «Может, он поручил кому-то? Хотя… В такое время?»
Карина вздохнула.
– Ладно, разберемся, – успокоила она себя, приняла коньяку, упала в кровать и мгновенно уснула.
Ей ничего не снилось, и только в последний момент привиделась дикая кошка, которая с воем прыгнула ей на грудь – с остатком собственного крика в горле она проснулась…
Но и теперь, когда солнце уже давно сияло над городом, все телефоны Антона продолжали молчать, а в почте, которую она только что открыла в своем рабочем компьютере, уже не было никакого письма.
Карина смотрела на экран. Она не страдала галлюцинациями, не путала сон с явью, и если она что-то видела, значит, это было на самом деле. Письма в почте не было. Карина ткнула кнопку громкой связи.
– Что с Антоном Павловичем?
– Карина Матвеевна, – засуетилась Анюта. – Звоню. Пока ничего. Все телефоны выключены.
– Скажи, что у меня сегодня?
Анюта заглянула в ежедневник на столе.
– Через полчаса приедут немцы, потом Альберт Сергеевич по поводу буклетов, потом машина в банк, а вечером…
– Знаешь что, – Карина посмотрела на часы, – позвони немцам и Альберту. Извинись и перенеси всех на это же время на завтра. Скажи… скажи, у меня дома трубы прорвало. И вызови мне машину.
После таких приказов Анюту всегда подмывало по-солдатски выпалить: «Есть!» или «Слушаюсь!», но то ли у нее кишка была тонка, то ли она просто не успевала. Карина говорила, что хотела, и отключала связь. Своим «спасибо» она одаривала секретаршу лишь дважды – на Анютин день рождения и на Новый год.
Уже через несколько минут, кутаясь от внезапно налетевшего холодного летнего ветра в тонкую шаль густого синего цвета, Карина выходила из здания. Шофер распахнул перед ней дверь машины.
В то утро Зис показал, наконец, Филиппычу странные фотографии. Он принес на кухню толстый конверт и передал его старику. Тот немедленно вытряс на стол содержимое – портреты незнакомых людей в незнакомых интерьерах. Некоторое время, пока Зис рассказывал ему о том, как они с Майей обнаружили туманные следы чьих-то рук и лиц на пробных снимках, Валериан внимательно слушал его и «не менее внимательно рассматривал фотографии. Наконец отложил их в сторону и, скрестив руки на груди, уставился на Зиса. Зис как раз закончил свой рассказ и, ожидая реакции старика, прихлебывал остывший кофе. Тот молчал. Прошло некоторое время, затем Валериан, так ни о чем и не спрашивая, и ничего не говоря, вдруг засобирался и, оставив Зиса в полной растерянности, стремительно удалился.
Только когда Зис принялся складывать разбросанные по столу фотографии, он понял, почему Филиппыч так странно смотрел на него, пока он распинался о загадочных явлениях и таинственных тенях. Зис покачал головой. Филиппыч должно быть решил, что он над ним издевается… Еще раз перебрал снимки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40