Во-первых, чтобы к послезавтра никаких простуд.
— Почему? То, что ты обещала, можно будет увидеть послезавтра?
— Попала в точку. Только больше никому не говорить. — Урара немного понизила голос. — Если придешь послезавтра утром без трех минут пять на то место, может быть, что-нибудь и увидишь.
— Что-нибудь — что? Что ты имеешь в виду? А можно и не увидеть? — Я только и могла, что обрушить на нее поток вопросов.
— Это зависит и от погоды, и от твоего состояния. Очень тонкая вещь, гарантий дать не могу. Хотя это всего лишь моя интуиция — ты глубоко связана с той рекой. Поэтому ты тоже, наверное, увидишь. Послезавтра в это время совпадут разные условия, что на самом деле бывает один раз в сто лет, и тогда на том месте можно будет увидеть своего рода мимолетное видение, мираж, наверное. Прости, сплошные «наверное».
Сомнения не оставляли меня — я толком ничего не поняла. Но тем не менее впервые за долгое время я почувствовала какой-то трепет и волнение:
— Это что-то хорошее?
— Ну, наверняка ценное. Да всё зависит от тебя, — ответила Урара.
Зависит от меня. Свернувшейся клубочком и тратящей все силы на то, чтобы защитить себя.
— Хорошо, обязательно приду, — улыбнулась я.
Связь между рекой и мной. Хоть я и содрогнулась, но сразу же подумала: да, это так. Для меня река была границей между Хитоси и мной. Когда я представляла себе мост, мне виделся Хитоси, стоявший на мосту, дожидаясь меня. Я всегда опаздывала, а он всегда стоял. Когда нужно было возвращаться домой, мы тоже расставались на мосту. И в последний раз так было.
— Ты сейчас поедешь к Такахаси?
Это был последний наш разговор, тогда я еще была счастливой и круглой, как шар.
— Да. Только домой заскочу. Давно мы все вместе не собирались.
— Передавай привет. Только вы соберетесь мужской компанией и будете болтать сплошные непристойности, — сказала я.
— А как же. Что, нельзя? — засмеялся Хитоси.
Мы целый день развлекались, были слегка навеселе и шли по улице в приподнятом настроении. Роскошное звездное небо расцвечивало холодную вечернюю дорогу, и у меня было светло на душе. Ветер покалывал щеки, звезды мерцали. Мы сунули руки в один карман, ладони были теплыми и сухими.
— А. О тебе я ничего такого не скажу. — Смешно, как Хитоси сказал это — будто вспомнил, — и я давилась от смеха, спрятав лицо в шарф. Я тогда подумала: даже удивительно, мы уже четыре года вместе, а я его так люблю. Мне кажется, что я была тогда на десять лет моложе, чем теперь. Послышался тихий шум реки, было грустно расставаться.
И вот мост. Мост стал местом разлуки, после которой не будет встречи. Вода казалась холодной и текла с сильным шумом, отрезвляющим холодом с реки дул ветер. Под яркий шум реки, под усыпанным звездами небом мы обменялись коротким поцелуем и расстались с улыбкой, думая о приятно проведенных зимних каникулах. Звон колокольчика постепенно удалялся в вечернем мраке. И я, и Хитоси — мы оба были нежны.
Между нами бывали ужасные ссоры, случались и небольшие измены. Мы страдали, не находя равновесия между желанием и чувством, мы были детьми и поэтому очень часто ранили друг друга. Поэтому мы не всегда купались в счастье — на многое требовалось время. Но все равно это были хорошие четыре года. И среди них был один день — настолько идеальный, что становилось страшно, если он закончится. Я помню, как подобно отзвуку дня, в котором все слишком нежно и прекрасно, в красивом зимнем прозрачном воздухе Хитоси оглянулся, и его черная куртка постепенно исчезла во мраке.
Я много раз, плача, прокручивала в уме эту сцену. Нет, слезы выступали всякий раз, когда я вспоминала об этом. Раз за разом я видела сон: я перехожу мост, бегу за ним, кричу «не уходи» и возвращаю его. Во сне Хитоси улыбался: ты меня остановила и мне не пришлось умирать.
Вспомнив об этом средь бела дня, я смогла не расплакаться, и от этого, как ни странно, стало пусто на душе. Казалось, он, беспредельно далекий, уходит все дальше и дальше.
Я попрощалась с Урара, наполовину считая шуткой, наполовину надеясь на то, что, может быть, увижу на реке. Урара, улыбаясь, растворилась в толпе улиц.
Даже если она врунья ненормальная, и я, прибежав в волнении с утра пораньше, останусь в дураках, ничего страшного. Она показала радугу моей душе. Я вспомнила, что такое сердечный трепет, когда думаешь о чем-то неожиданном. В мое сердце ворвался ветер. Даже если ничего не будет, и мы просто постоим рядом и вдвоем посмотрим утром на сверкающий поток холодной реки, то, наверное, этого достаточно.
Так думала я, неся в руках термос. Я шла забирать велосипед со стоянки, и, проходя сквозь станцию, увидела Хиираги.
Отличие между весенними каникулами у студентов и школьников бросалось в глаза. То, что он средь бела дня шел по улице не в форме, означало, что в школе — каникулы. Я засмеялась.
Я могла бы без всякого стеснения подбежать и окликнуть его, но из-за температуры мне все было лень, поэтому я шла в его сторону, не меняя прежнего темпа. Тут и он зашагал в ту же сторону, и совершенно естественно получилось, что я иду по улице за ним следом. Он шел быстро, мне не хотелось бежать, и я никак за ним не поспевала.
Я наблюдала за Хиираги. Без формы он был симпатичным мальчиком, люди обращали на него внимание. Он важно шагал, одетый в черный свитер. Высокий, длинные руки и ноги, ловкий и ладный. Конечно, если такой парень, потеряв любимую девушку, вдруг начинает ходить в школу в девчачьей форме, которая, как выясняется, ее подарок на память, девчонки ему прохода не дадут. Так думала я, смотря ему в спину. Сразу потерять и старшего брата, и любимую девушку — такое редко случается. Это предел. Если бы я была школьницей, скучающей от безделья, мне бы, наверное, захотелось вернуть его к жизни своими силами, и я бы влюбилась в него. Во времена бесшабашной молодости девочкам это больше всего нравится.
Если окликнуть его, он улыбнется. Я это знала. Но мне почему-то показалось, что нехорошо окликать его, идущего в одиночестве по улице, — да и что вообще я могу сделать для другого человека. Наверное, я сильно устала. Мой разум ничего не воспринимал. Мне хотелось как можно скорее добраться до того мгновения, когда воспоминания станут просто воспоминаниями. Но сколько бы я ни бежала, расстояние оставалось огромным, и когда я думала о том, что будет дальше, мне было одиноко до содрогания.
Вдруг Хиираги остановился, и я тоже невольно остановилась. Это действительно походило на слежку, я рассмеялась и, наконец, пошла было к нему, как вдруг заметила, куда он смотрит.
Хиираги пристально смотрел на витрину теннисного магазина. По его невозмутимому виду я поняла, что он смотрит просто так, без всякой цели. Но именно это лучше всего говорило о том, что творится у него в душе. Как импринтинг, подумала я. Так утенок, который ковыляет за первым движущимся существом, принимая его за мать, трогает любого, кто видит его.
Так сжимается.
В весеннем свете, среди толпы он, забыв обо всем, пристально смотрел на витрину. Наверное, когда он видел ракетки, его охватывали воспоминания. Так же, как я успокаивалась, вспоминая о Хитоси, только когда была вместе с Хиираги.
Я видела, как Юмико-сан играет в теннис. Когда я впервые познакомилась с ней, она показалась мне очень миленькой, но обыкновенной, жизнерадостной, спокойной девушкой, и я никак не могла взять в толк, чем она смогла очаровать такого странного парня, как Хиираги. Хиираги был от нее без ума. Внешне он выглядел тем же самым Хиираги, но что-то в Юмико-сан притягивало его. Они стоили друг друга. Я спросила у Хитоси, в чем тут секрет.
— В теннисе, — засмеялся Хитоси.
— В теннисе?
— Да. Хиираги говорит, что она круто играет в теннис.
Стояло лето. На школьном корте, под ярким солнцем, я, Хитоси и Хиираги наблюдали за финальным матчем Юмико-сан. Чернели тени, в горле пересохло. Все тогда было ярким и ослепительным.
Она действительно здорово играла. Будто другой человек. Не та девочка, которая бежала за мной, с улыбкой повторяя: Сацуки-сан, Сацуки-сан. Я удивленно наблюдала за матчем. Хитоси тоже был поражен. Хиираги с гордостью повторял:
— Ну, правда круто?
Она играла в сильный теннис, четко и сосредоточенно передвигаясь по корту, нанося удары, не произнося ни звука. И она в самом деле была сильна. Лицо серьезное — будто готова убить. Но вот последний удар — и в тот момент, когда она выиграла, она оглянулась и посмотрела прямо на Хиираги, по-детски улыбаясь, став обычной Юмико. Незабываемо.
Я очень любила, когда мы проводили время вчетвером. Юмико-сан часто говорила:
— Сацуки-сан, будем всегда развлекаться вместе. Ни за что не расставайтесь.
Я подтрунивала над ней:
— А вы-то сами?
— Ну, с нами и так всё ясно… — смеялась она.
И тут — такое. По-моему, это слишком.
Он, в отличие от меня, наверное, сейчас не вспоминал Юмико-сан. Мальчики не будут нарочно делать себе больно. Но именно поэтому все его тело, его глаза говорили об одном. Вряд ли он когда-нибудь произнесет это вслух. Но если б и сказал — это были бы горькие слова. Очень горькие.
Я хочу, чтобы она вернулась.
Не просто слова — молитва. Невыносимо. Может, и я, стоя на рассвете на каменистом берегу реки, похожа на него. Может, поэтому Урара окликнула меня. Я тоже. Я тоже хочу увидеться. С Хитоси. Хочу, чтобы он вернулся. Хочу хотя бы попрощаться с ним по-настоящему.
Дав себе слово ничего не говорить о том, что видела сегодня, и общаться с Хиираги, как ни в чем ни бывало, я повернула домой, так и не окликнув его.
Температура подскочила. Ничего удивительного, — подумала я. Можно сказать, совершенно естественно — если бесконечно болтаться по улицам, когда и так плохо.
Мама сказала смеясь: может, мудреешь, оттого и температура. Я бессильно улыбнулась. Я и сама так думала. Наверное, яд бесплодных мыслей разливался по телу.
Ночью я проснулась, как всегда увидев во сне Хитоси. Мне приснилось, что я бегу, наплевав на температуру, прибегаю к берегу реки, а там стоит Хитоси и улыбается: «Что ты делаешь? Ты же простужена». В общем, хуже некуда. Я открыла глаза — светало, время, когда я обычно встаю и одеваюсь. Было холодно. Хотя я чувствовала жар, руки и ноги оставались холодными. Меня бил озноб, все тело болело.
Меня трясло, я открыла глаза в полутьме, и мне показалось, что я сражаюсь с чем-то невероятно огромным. В первый раз в жизни я подумала, что, быть может, проиграю.
Больно от того, что я потеряла Хитоси. Слишком больно.
Всякий раз, когда мы любили друг друга, я узнавала язык, для которого нет слов. Я думала о чуде — ты рядом с другим человеком, он не твой родственник и не ты сама. Потеряв эти руки, эту грудь, я чувствовала, что прикоснулась к тому, что меньше всего хочется человеку, — к силе самого глубокого отчаяния, с каким встречается человек. Одиноко. Ужасно одиноко. Сейчас хуже всего. Если преодолеть этот миг, то, по крайней мере, наступит утро, и наверняка случится что-то радостное, от чего захочется громко смеяться. Если прольется свет. Если придет утро.
Я всегда так думала и стискивала зубы, но сейчас, когда не было сил встать и отправиться к реке, мне было просто тяжело. Медленно текло время, будто пережевывая песок. Мне даже казалось, что если я сейчас пойду к реке, то там на самом деле будет стоять Хитоси, как в моем недавнем сне. Еще немного и я сойду с ума. Окончательно.
Я медленно поднялась и побрела на кухню попить чаю. В горле ужасно пересохло. Из-за температуры все в доме виделось искаженным, нереальным, домашние тихо спали, на кухне было холодно и темно. Покачиваясь, я налила горячего чаю и вернулась к себе.
От чая стало гораздо лучше. Когда сухость в горле прошла, стало легче дышать. Я приподнялась с постели и открыла занавеску окна сбоку от кровати.
Из моей комнаты хорошо видны ворота нашего дома и садик. Деревья и цветы в саду тихонько покачивались под голубым небом, все оттенки лежали ровно и широко. Красиво. За последнее время я узнала, что в голубом рассветном небе все выглядит таким чистым. Так я смотрела в окно и заметила, как кто-то приближался по дорожке к дому.
Человек подходил всё ближе, и я подумала: уж не снится ли. Я несколько раз поморгала. Это была Урара. Одетая в голубое, она, радостно улыбаясь, смотрела на меня и шла навстречу. У ворот остановилась и спросила: можно войти? Я кивнула. Она прошла через двор и подошла к окну. Я открыла. Сердце колотилось.
— Ой, холодно, — сказала она. С улицы подул ветер, охлаждая мои горячие щеки. Сочный прозрачный воздух.
— Что случилось? — спросила я. Наверное, я довольно улыбалась, как маленький ребенок.
— Гуляю по дороге домой. Что-то ты совсем разболелась. На, возьми леденец с витамином С. — Она достала конфетку из кармана и дала ее мне, очень ясно улыбнувшись.
— Спасибо, как всегда, — ответила я хрипло.
— Похоже, у тебя жар. Тяжело, наверное, — сказала она.
— Да, сегодня утром даже бежать не могу, — ответила я. Почему-то хотелось заплакать.
— Знаешь, если говорить о простудах, — невозмутимо сказала Урара, немного опустив ресницы, — то сейчас тяжелее всего. Может, даже тяжелее, чем умереть. Но скорее всего тяжелее, чем сейчас, уже не будет. Потому что предел, до которого доходит человек, неизменен. Может быть, потом опять простудишься и наступит такое же состояние, как сейчас, но если самому держать себя в руках, то в этом жизнь. И так больше не будет. Просто механизм такой. Когда рассуждаешь так, кто-то скажет: Что? Опять так будет? Не хочу! — а другие подумают: Только и всего, и им не будет больше тяжело. — Она улыбнулась и посмотрела на меня.
Я молча вытаращила глаза. Она на самом деле говорит только о простуде? О чем это она? От рассветной дымки и высокой температуры все было как в тумане, и я перестала различать границу между сном и явью. Слова Урара западали глубоко в сердце, и я просто рассеянно смотрела на ее челку, колыхавшуюся от нежного ветерка.
— Значит, до завтра, — улыбнулась Урара, снаружи медленно закрыла окно и легкой танцующей походкой вышла за ворота.
Я смотрела ей вслед, как во сне. В конце моей мучительной ночи она пришла ко мне.
1 2 3 4