установка сантехники 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Сила практики состоит в том, чтобы пробиться через нашу привязанность к этому состоянию. Если налицо беспокойство, ему нет необходимости быть нашим врагом. Если мы видим это беспокойство – «я беспокоен», тогда оно становится проблемой; мы на него смотрим, как на проблему; сделали его своей проблемой. Беспокойство есть всего лишь еще одна сторона нашей природы; то, что мы говорим: это – «наше» беспокойство.
Один дзэнский наставник говорит: «Если вы думаете так, то так; если вы думаете не так, то не так». Если мы думаем, что демоны реальны и это наш хлам, тогда демоны реальны и это наш хлам. Если мы думаем, что эти демоны – всего лишь клочья дыма, тогда мы способны избавиться от них без усилий, одним дуновением. Однако и в этом случае, если мы думаем, что Будда более реален, чем что-то другое, если мы упорствуем в идеях о том, чтобы стать или не стать Буддой, тогда даже Шакьямуни Будда становится демоном, становится преградой для естественного света.
Когда мы видим, что поток – это то, что есть, когда мы становимся этим потоком, – не становимся «кем-то», кто наблюдает, но просто будем, будем без имени, будем находиться здесь без всякой личности, – тогда нет ни демона, ни Будды, а просто существуют вещи, каковы они есть, каждая из них совершенна по-своему. Мы обнаруживаем, что пока существует какая-то часть нас самих, которую мы не принимаем, мы не освободимся от ада и не пробьемся сквозь все явления, гипнотизирующие нас удовольствием и страданием – сквозь все эти мысли о себе, сквозь все отождествление с телом, с восприятиями, с состояниями сознания. Эти аспекты нельзя увидеть отчетливо до тех пор, пока мы не примем все таким, каково оно есть, с большой долей самоприятия и сострадания. Как часто мы находились в аду своего представления: «Я рад, что никто не знает, о чем я думаю!» И все же как раз в этот момент возникает возможность прозрения в то, как мы проявляем себя в мире, в то, что удерживает внутренний мир отдельным от внешнего, что создает небеса и ад. Когда вы можете просто увидеть помысел, освободиться от помысла и осторожно вернуться к дыханию, к данному моменту, сделать это мягко и без осуждения, – тогда, в это самое время, в это мгновенье, внутренний и внешний мир сливаются воедино.
Когда мы вступаем в этот поток, когда начинают распадаться мифы о себе, когда они начинают становиться менее ощутимыми, может зародиться страх. Мы воображаем, что вот-вот исчезнем в пустоте, и поражаемся: «Что же тогда действительно происходит? Что реально? Я хотел потерять „я“, потерять свою отделенность, хотел открыть свое сердце; а сейчас я боюсь, что здесь нет никого, кто контролирует происходящее. Что мне теперь делать? Все вышло из-под контроля». Но дело здесь не столько в том, что из-под контроля выходит и проявляет непредсказуемость поток, сколько в том, что он недоступен для некоторого воображаемого «я» и вместо этого оказывается совершенным развертыванием запутанных законов причины и следствия, законов кармы.
Пытаясь контролировать неконтролируемое, мы создаем ад. И когда он начинает отпадать, проявляется робость «я». Это «я» говорит: «Э, нет, я существую». Но то, что мы были и как существовали – по нашему мнению – не существует в таком виде, и это нас пугает. Это новое переживание – тоже просто «бытность». Мы видим, как появляются эмоции, как они проплывают в пустоте; и мы вспоминаем, что эта пустота – как раз то, что мы есть. Мы переживаем прохождение помысла через эту пустоту и хотим узнать, что происходит; но этот интерес отмечается, как всего лишь еще один пузырь, проплывающий в открытом просторе, который мы так долго принимали за твердое, драгоценное «я». И мы устремляемся за чем-то прочным, мы опять хватаемся за сомнение или страх; мы создаем демона, чтобы он убеждал нас в нашей реальности. Личность, «я», говорит: «Я не могу оставить все, я должен быть реальным; мне нельзя быть обманутым». Сомнение отталкивает поток, отталкивает мудрость и непривязанность, рассеивающие ад.
Мы воображаем, что выход вещей из-под контроля – это ад; но когда пережиты открытость и легкость естественного течения, когда все мысли и чувства окажутся в равной степени поглощены в процессе, мы будем освобождены от отождествления, которое создает «кого-то», чтобы страдать. Ад становится только еще одной мимолетной идеей, обладающей не большей реальностью или субстанциальностью, чем та, которую мы ей приписывали.

19. Удовольствие, боль и счастье

Есть разные способы искусного подхода к боли, которые позволяют появиться прозрению в то, каким образом ум и тело взаимно проникают друг в друга. Когда в теле существует боль, мы можем увидеть, как она становится причиной некоторого состояния ума; она подталкивает к определенным помыслам. Тело воздействует на ум таким же образом, как ум воздействует на тело; точно так же как положение нашего тела отражает настроение, так и телесные условия создают душевные.
Когда мы вглядываемся в боль, первая очевидность – это сопротивление ей. Мы отмечаем физическое ощущение, называемое болью, и психическую реакцию, которая есть отвращение к неудобству, выпихивание. Это желание находиться в ином состоянии, не в том, в каком мы находимся; оно само по себе, пожалуй, является наиболее точным определением, которое мы можем дать душевному страданию: наше желание быть где-то в другом месте. Желание, чтобы вещи существовали по-иному, представляет собой самую сущность страдания.
Мы почти никогда не переживаем то, чем является боль, непосредственно, так как наша реакция на нее оказывается настолько немедленной, что большая часть того, что мы называем болью, в действительности представляет собой наше переживание сопротивления этому явлению. И это сопротивление обычно оказывается гораздо более болезненным, чем первоначальное ощущение. Точно так же мы не переживаем своего утомления, своей скуки, своего страха; вместо них мы переживаем свое сопротивление им.
Наше переживание этих состояний ума облачается в нашу обусловленность. Мы никогда не ощущаем полностью вкус самих вещей, потому что между ними и нами вклинивается наше обусловленное сопротивление им; оно усиливает сопротивление еще большей неприязнью. Поэтому подобные состояния ума редко оказываются включенными в нашу целостность и становятся постоянными перерывами в потоке. Мы часто переживаем состояния ума, которые отвлекают нас от сдачи, которые резко погружают нас опять в сон, вызывая автоматическую реакцию отвращения. Иметь дело с болью внутри тела – прекрасный способ начать распутывать эту привычную реактивность на неприятные состояния.
Когда мы освобождаемся от этого сопротивления – от всех появляющихся мыслей, от всех побуждений спастись, – тогда мы можем просто наблюдать их, позволяя им возникать в обширном и ненапряженном уме. Если сохранять ум мягким, чтобы он мог «баюкать» эти помыслы сопротивления, то это также позволяет расслабить всю область вокруг боли.
Если мы ощущаем боль в колене, мы даем возможность расслабиться всей области вокруг колена. Мы направляем внимание на расслабление всего соседства с больным местом. Телесная боль создает такое состояние ума, что оно напрягается, отвергает неудобство; а затем напряженное отвращение усиливает напряжение внутри тела. Мы получаем эффект рикошета, движение взад и вперед между телом и умом: возникает душевное напряжение, которое становится причиной напряжения физического, а то в свою очередь усиливает боль и напряженность ума. Напряжение держится за боль, и это усиливает боль и одновременно сопротивление этой боли. Существует боль сама по себе – и боль, окружающая эту боль.
Но когда мы создаем расслабление вокруг этого болевого ощущения, мы расслабляемся и вокруг ассоциированных с нею мыслей. Мы позволяем боли присутствовать; мы признаем ее и делаем нечто почти полностью противоположное тому, что делали в нормальных условиях. Вместо того, чтобы избегать боли, мы проникаем в ее глубину. Мы входим в то самое пространство, где находится боль, входим в него с сосредоточенным, исследовательским умом. И когда мы проникаем в самую глубину боли, освобождаясь от сопротивления, мы видим, что боль – это не единый монотонный лазерный луч чувства; вместо этого мы видим аморфную массу движущихся ощущений. Она не остается просто на одном уровне, в одном центральном узле, а движется вокруг этого пространства и в действительности не стоит на одном-единственном месте. Она составлена из сложных ощущений.
Когда сосредоточенное осознавание входит в эту область и дает ей возможность быть такой, какова она есть, мы начинаем видеть эти сложные ощущения в форме отдельных событий. Мы наблюдаем, как они движутся, мгновенье за мгновеньем, сначала одно здесь, затем одно там. Когда сопротивление оставляет ум, вместе с ним уходит и понятие «боли», и мы можем переживать ее просто как чистое ощущение. Часто мы способны проникнуть в такое место, где наличествует только возникновение и исчезновение сложных ощущений, может быть, переживаемых в виде всего лишь покалывания, и их наблюдение иногда оказывается в самом деле приятным.
Конечно, не все виды боли дадут нам возможность такого значительного простора. Некоторые боли будут столь сильными, что станут долго удерживать ум в плену. Когда это происходит, мы наблюдаем, как внимание еще раз исчезает в отождествлении с болью, наблюдаем отвращение в форме обусловленной реакции.
Например, наша реакция на боль в колене представляется символом реакции на большинство вещей, вызывающих боль в нашей жизни. Мы хотим спастись от них, отвлечься, не иметь дела с неприятным, – и этим мы укрепляем власть боли над умом, ее способность опять отвлечь нас в другой раз.
Когда неприятные состояния не могут отвлечь нас, мы находимся на дороге к свободе. И, может быть, это происходит потому, что большинство из нас стало ошибочно принимать удовольствие за счастье. Обычно мы ищем удовольствия и избегаем боли. Но если мы понаблюдаем за собой более пристально, мы заметим, что удовольствие не делает нас счастливыми. Удовольствие есть удовольствие, то есть временное удовлетворение желания. Счастье представляет собой более глубокое удовлетворение, чувство целостности, отсутствие нуждаемости.
Сущность стремления к удовольствию – это нужда, жажда удовлетворения, чувство жизни в пустоте, всегда движущейся к объектам, приносящим удовольствия, всегда хватающейся за соломинку. Это стремление к удовольствию является, вероятно, величайшей причиной нашего страдания. Когда мы пристально наблюдаем за умом, мы замечаем, что если существует какой-то желанный для нас объект, то глубоко в нашем желании (и при невозможности) иметь его присутствует чувство разочарования, напряженности, растерянности.
Интересно отметить, что даже в удовлетворении желания само чувство удовлетворенности имеет место только в процессе движения от необладания к обладанию. После обретения желанного объекта удовлетворенности больше нет. Процесс удовлетворения желания проявляется не в обладании желаемым объектом, а в прекращении болезненности желания. В самом же обладании этой вещью нет внутренней удовлетворенности. Большая часть нашего переживания удовольствия являет собой преодоление неудобства желания. Когда желание прекратилось, когда его предмет у нас в руках, тогда возникает боль, вызываемая желанием удержать его, желанием, чтобы ничто его не повредило, не разрушило.
Движение от необладания к обладанию составляет господствующее переживание удовлетворенности, которое позволяет естественная система нашего желания. Эта удовлетворенность проявляется в перемене, а не в самом объекте. Но искание удовольствия – это не поиски счастья. Мы ищем счастья в раскрытии ума, в раскрытии самого желания. Временами практика медитации может быть даже неприятной; но медитация питает наше счастье, раскрывая нашу существенную природу, позволяя нам пребывать в этой завершенности. Именно этот простор при отсутствии желания и будет счастьем.
Однако важно признать, что даже в том, что мы называем духовными путями, существуют те же самые элементы, которые отвлекают нас в нашей мирской жизни; это – наши склонности и влечения к приятным переживаниям и наше отталкивание от неприятных переживаний, отвращение по отношению к ним. Наблюдать мирные состояния ума гораздо приятнее, чем свою алчность или эгоизм. Собственно, одна из причин, почему сосредоточенность бывает столь приятной, заключается в том, что страсть к препятствующим элементам подавлена спокойствием. Покой нередко бывает слишком соблазнителен для беспокойного ума. Мощь, сила ума, которую создает сосредоточенность, не оставляет возможности для большой активности препятствующих факторов.
Привязанность к подобному спокойствию может вылиться в проблему. Столь редко находящийся в состоянии спокойствия ум стремится к получению глубокого удовольствия от этой тишины. Покой нередко оказывается чересчур соблазнительным для беспокойного ума, и тому не хочется продолжать свою работу. Ведь так чудесно просто «выключить свет» и выходить из тела, выходить из всех его болей и просто повисать в блаженстве или в тишине. Но привязанность к этим состояниям представляет собой тонкую форму недовольства. Если в уме ничто не движется, не возникает и возможности для понимания того, что нас связывает.
Существует практика, называемая «пересиживанием боли»; но я не думаю, что нам нужно делать именно это. Такая особая практика содержит опасность создания многих проявлений «я»: «Это Я сам сидел и сносил боль». Если здесь имеет место проверка на выносливость, вы просто создаете кого-то выносливого и увеличиваете сопротивление и боль. И все же иногда кажется, что болезненный материал способен более действенно пробудить нас, чем это делают весь свет и все блаженство. Легко заснуть в состоянии удовольствия, но в состоянии боли это нелегко – когда ноет колено, когда появляется ненависть, или жадность, или неведенье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20


А-П

П-Я