«Вот как!» — призадумался Стёпка и вдруг многозначительно спросил:
— Хе-хе, мистер Хапкинс, забудем старое. Скажите лучше, сколько вы мне заплатите, если я вам кое-что покажу?
— Ну, мистер Стёпка, десятка долларов я, конечно, не пожалею! — Хапкинс великодушно улыбнулся.
— А если очень интересное?
— Ну, сто долларов! — расщедрился директор торговой фирмы. Да и стоило ли скупиться со старым знакомым!
— Ну, а если очень, очень интересное?
— Ну, на тысяче наконец сойдёмся! — воскликнул Хапкинс: зря артельщик, наверное, не хвастает.
— Посторонись! — раздался вдруг крик, и Солнышкин пролетел мимо разговаривающих на громадном ящике.
— А если это будет более чем интересно? — приблизился к Хапкинсу артельщик.
— Вы станете моим компаньоном, — с усмешкой сказал Хапкинс.
Артельщик повернулся лицом к лежащему на льдине солнцу и приоткрыл фуфайку.
Сунув внутрь нос, доктор Хапкинс покачнулся и прошептал:
— Нью-Йорк! Сан-Франциско! Рио-де-Жанейро!
На груди у артельщика в целлофановом мешочке сверкнула жемчужина, равной которой не видел весь мир!
— Ну что? — спросил артельщик. — Сколько вы назовёте теперь?
— Дайте подумать! — сказал Хапкинс, и глаза у него хитро блеснули. Ни за какие такие штуки он платить не привык. Доктор всегда находил способ опустить их в свой карман совершенно даром.
СОЛНЫШКИН ОТПРАВЛЯЕТСЯ В ПУТЬ
Утро встретило команду «Даёшь!» отчаянным морозом. Пар валил изо рта такими клубами, что ими можно было жонглировать. Стоило только зазеваться, и носы хрустели, как леденцы, а уши трескались, как морозные стёкла. Поэтому все работали с особенным усердием, и, когда Солнышкин поднялся наконец на палубу отдохнуть, большая часть груза лежала уже внизу.
Моряков и Полярников не уходили ни на минуту.
— Надо торопиться! — кричал Полярников. — К вечеру может разыграться пурга!
«Надо торопиться», — тревожно подумал Солнышкин и оглядел горизонт.
Солнце словно примёрзло хвостиком к льдинам и, сердясь, становилось всё красней и красней. Вокруг него вертелся и насмешливо посвистывал ветер.
Маленькие пингвинчики сбивались группками и, как второклашки, толкали друг друга в бока, пробуя согреться. Но ни одного «императора», которого Солнышкин мечтал привезти для Дворца пионеров, здесь не было.
— Ничего, за ледником их тысячи! — решил Солнышкин, потирая нос.
Он взглянул на бронзовый компас. Стрелка неуверенно клонилась из стороны в сторону.
«Колеблется старик», — подумал Солнышкин. Но впереди ярко горел величественный голубой ледник, а три вершины свысока смотрели прямо на Солнышкина: решится или нет? И Солнышкин вышел в путь.
«Хе-хе, интересно, — подумал съехавший на ящике Стёпка, — интересно, куда это он смотрит? Что он там разглядел?» И решил не отставать. Не будь Солнышкина, вряд ли у него на груди покачивалась бы сейчас жемчужина. И артельщик двинулся за ним.
Снег так скрипел под ногами, что ни тот, ни другой не заметили, как за ними отправился в путь ещё один искатель удачи. Он был в тяжёлой волчьей шубе. Ни Солнышкин, ни пингвины его, видимо, не интересовали. Но с артельщика он не спускал маленьких шакальих глазок.
Сверкал снег, все трое быстро удалялись от парохода и становились похожими на больших чёрных пингвинов.
ДАЙТЕ, ПОЖАЛУЙСТА. РУКУ
Солнышкин бежал вперёд, как лёгкий маленький паровозик. Пар отлетал от него вправо, потому что слева, с океана, дул сильный ветер. Но скоро «паровозик» стал странно подпрыгивать и отбивать ногами «летку-енку». Треща на морозе, перед ним вырастали глыбы льда. Они сверкали и переливались цветными огнями, будто доказывали, что им тоже можно дать любое имя и вовсе незачем идти далеко. Но Солнышкину были нужны настоящие вершины. Он, покрякивая, торопился вперёд и думал, какую вершину лучше штурмовать первой… Ту, что справа, он назовёт именем Перчикова, среднюю, конечно, именем Робинзона, а ту, что слева…
Солнышкин перепрыгнул через полынью и ткнулся носом в ледяную гору. Она, как волна, взлетала вверх, а где-то за ней поднимался величественный хребет с тремя вершинами. Ветер подталкивал покорителя гор и заранее трубил победу.
— Вперёд! — крикнул Солнышкин сам себе и… скатился вниз. — Ничего, плавали! — сказал он, разбежался и с ветерком, как на коньках, промчался снизу вверх. — Есть! — Он вцепился пальцами в верхушку бугра, подтянулся и приоткрыл рот…
Хребет вместе с вершинами отодвинулся километров на пять в глубь континента. А по всему белому пространству курилась позёмка, сквозь которую виднелись настоящие королевские пингвины, настоящие «императоры». Солнышкин подул на пальцы, ударил сапогом о сапог, но отступать не собирался. Жаль только, мало времени!
Он уже свесил ноги вниз, готовясь к прыжку, как вдруг за его спиной раздался голос:
— Хе, хе, Солнышкин, дай, пожалуйста, руку!
Он повернулся. Сзади него с сизыми от холода щеками цеплялся за лёд толстый артельщик. Солнышкин удивился.
Артельщик тоже торопился к хребту. Он протянул руку, и Стёпка, взобравшись, пропыхтел:
— Я с тобой, Солнышкин!
— К хребту?
— Да! — кивнул артельщик. В последнее время он проявлял, хе-хе, удивительную заботливость и внимание.
— Тогда быстрей! — крикнул Солнышкин. Они свесили с бугра ноги, и вдруг сзади опять раздался голос:
— Гив ми ё хэнд!
Солнышкин подпрыгнул и, балансируя на верхушке, открыл рот. Артельщик с удивлением выкатил глаза. Вверх по склону летел доктор Хапкинс, подыскивая слова для перевода: «Дайте, пожалуйста, руку».
Солнышкин и Стёпка втащили его наверх.
— И вы тоже? — косясь на доктора, спросил Стёпка.
— Йес! Йес! — воскликнул Хапкинс.
— Пошли! — скомандовал Солнышкин. Времени оставалось в обрез. Он приготовился к прыжку и вдруг замер.
Пока он втаскивал наверх нежданных попутчиков, равнину захватила такая густая метель, что «императоры» виднелись в ней еле заметными тёмными пятнами. Они отступали от океана, как матросы, потерпевшие кораблекрушение. А волны холодного снега догоняли, захлёстывали и сбивали их с ног. Птицы шли, и казалось, у них нет сил выбраться на берег. Падали птенцы, а взрослые метались в поисках укрытия.
— Сюда! — крикнул Солнышкин. — Сюда! Но сзади него за спиной раздался знакомый тревожный гудок. Солнышкин оглянулся. Там, у парохода, тоже наступала пурга. Она заматывала в снежный кокон кончик мачты и красный флажок. «Даёшь!» спрятал нос в сугробы. Теперь только за бугром, на котором стоял Солнышкин, оставался ещё тихий, скрытый от пурги уголок.
А путь к хребту уже совсем исчезал за белой, беснующейся завесой.
— Кажется, пора домой! — крикнул артельщик.
«К вершинам, к вершинам!» — вздохнул Солнышкин, но вслух твёрдо сказал:
— На помощь птицам. — И, держась за руку артельщика, бросился вниз.
Артельщик ухватился за Хапкинса и едва не полетел в гущу пингвиньего лагеря.
— Черт бы тебя побрал, — глотая снег, прохрипел артельщик, — в такой кутерьме не только ничего не найдёшь, но ещё потеряешь! — Он схватился за грудь.
— На месте? — шёпотом спросил Хапкинс, протянул к нему руки.
Стёпка испуганно отодвинулся и промолчал. Он уже подумывал об обратном пути, но его остановил крик:
— Держи!
Солнышкин поднимал тяжёлого пингвина. А вокруг него уже толкались десятки громадных белогрудых птиц с короткими чёрными крыльями.
— Этого курятника мне только и не хватало! — проворчал Стёпка, передавая пингвина Хапкинсу, который так и дырявил своими глазками его фуфайку.
— Быстрей, быстрей! — кричал Солнышкин попутчикам и подсаживал ещё одного пингвина. Руки закоченели, пурга била в лицо, и Солнышкину казалось, что у него внутри всё покрывается инеем, как кран у водопроводной колонки, но он не отходил от птиц.
— У, чтоб вы провалились! — всхлипывал артельщик. — Скоро вы там кончитесь?! — И передавал пингвинов Хапкинсу. Но уходить без Солнышкина, с одним Хапкинсом, ему не хотелось.
А Солнышкин всё торопил. Солнышкин торопился.
Наконец стая была переправлена. Теперь оставался один вожак. Он стоял сбоку и смотрел, не потерялся ли кто-нибудь в этом вихре. Как капитан, он собирался уходить последним.
— Пошли! — быстро сказал Солнышкин. Вожак стоял на месте. — Пошли! — Солнышкин тронул его за крылышко.
Громадный пингвин уронил голову ему на плечо. Солнышкин тревожно наклонился к его груди и услышал, как там что-то колыхнулось тихо-тихо.
— Держись! Держись! — прикрикнул Солнышкин. Он оглянулся и вздохнул.
Там, за пургой, оставался хребет, оставались безымянные вершины, до которых он сумел бы дойти. Ни антарктического снега, ни мороза, ни ветра Солнышкин не боялся. Но оставить в беде погибающую птицу Солнышкин не мог.
— Держись! — сказал он, взваливая пингвина на спину, и тут увидел, как из лап птицы выкатилось большое светлое яйцо. Оно было ещё тёплым и в лёгких пушинках.
Солнышкин хотел было протянуть его артельщику, но передумал, опустил яйцо за пазуху, под свитер, и полез в гору.
Снег всё злее впивался в лицо, голова звенела, как колокол, но Солнышкин поднимался вверх. Наконец он поднялся на верхушку торы, выставил вперёд ногу и… полетел в пропасть. Артельщик покатился за ним, а сзади, цепляясь за артельщика, делал сальто мистер Хапкинс.
СОЛНЫШКИН ПРОДОЛЖАЕТ ПУТЬ
Солнышкин высунул голову из сугроба и встряхнулся. Перед глазами мелькнули и пронеслись миллионы белых хлопьев. Рядом выбирался из снега артельщик, а чуть дальше ворочался снежный ком, из которого торчали руки мистера Хапкинса.
— Яйцо! — вскрикнул испуганно Солнышкин, но провёл рукой по свитеру и успокоился.
— «Яйцо»! Тут из самого чуть яичница не получилась! — ворчал Стёпка.
— Идём скорей! — сказал Солнышкин. Он посмотрел на птицу и, сняв фуфайку, укутал в неё пингвина. Самому ему оставался бабушкин свитер.
— Хе-хе, зачем торопиться? Лучше один выговор, чем две сломанные ноги, — отмахиваясь от снега, промычал артельщик. — Зачем т-т… — И вдруг он схватился за ворот. На шее болтался обрывок шнурка! Стёпка бросился к Хапкинсу. Но, нащупав что-то под рубахой, немного успокоился и заторопился за Солнышкиным. — Пошли!
Мороз поджимал так, что коченели носы и на фуфайках трещали пуговицы. Солнышкин спешил к пароходу.
— Держись! Там Челкашкин в два счёта вылечит, — подбадривал он пингвиньего капитана, не чувствуя, что птица становится тяжёлой. Он с трудом переставлял ноги и, конечно, не слышал разговора, который вели артельщик и бегущий за ним сугроб средней величины, говоривший голосом Хапкинса.
— Мистер Стёпка, тысяча долларов, пока не выпала.
— Нью-Йорк, Сан-Франциско, Рио-де-Жанейро! — прохрипел Стёпка и в страхе остановился: жемчужина соскользнула в штанину.
— Теперь только пятьсот долларов, — пропел «сугроб».
— Нью-Йорк и Сан-Франциско, — сказал артельщик и плотно сдвинул колени.
— Сто долларов, — пропищал Хапкинс.
— Сан-Франциско! — крикнул артельщик и вдруг подскочил, словно сойдя с ума.
Ощупав штанину, которая выбилась из голенища, он взвыл и бросился назад. За ним, подпрыгивая на коротких ногах, помчался «сугробчик», в котором трудно было узнать директора крупнейшей торговой фирмы.
— Пропала, пропала! — дрожал артельщик. Он упал на четвереньки и, принюхиваясь к следам, пополз, разгребая вокруг себя снег и льдины.
У полыньи он остановился и схватил что-то сверкнувшее перед его глазами. Но в ту же секунду в его кулак вцепилась хваткая, вынырнувшая из метели рука.
— Моя! — прохрипел артельщик.
— Моя! — взвизгнул из метели мистер Хапкинс.
Каждый тянул находку к себе, а пурга наметала вокруг снег, и брызги с океана обдавали всё растущий сугроб…
А Солнышкин пробивался сквозь пургу и нёс на спине большую заснежённую птицу. На секунду он остановился отдохнуть и внезапно услышал, как под свитером что-то громко ударило: тук-тук-тук…
Солнышкин замер. Толчок раздался снова, и там, где лежало пингвинье яйцо, хрустнула скорлупа, а в бок Солнышкину упёрся твёрдый острый клюв.
Солнышкин запустил под свитер руку, и в пальцах у него затрепыхалось маленькое пушистое существо. Он услышал, как чисто и нежно пульсирует крохотное сердечко.
«Живёт!» — улыбнулся Солнышкин. И хотя он очень устал и ему очень хотелось сесть, он ещё быстрей пошёл наперекор вьюге. Но вьюга постепенно меняла направление, кружила, и Солнышкин двигался за ней по невидимому снежному кругу.
Сквозь снег на него иногда падали лучи садящегося солнца. Тогда на бесконечном снежном полотне возникала его огромная тень. И чем сильнее гудела и выше поднималась метель, тем больше эта тень разрасталась, тем быстрей она шагала по гудящим снегам Антарктиды.
ПОМНИТЬ ТОВАРИЩЕЙ, ПАВШИХ В БОЮ!
Пионерчиков мрачно бегал по коридору. Только недавно он вернулся на судно в чудесном настроении. Он побывал в домике у полярников. Он взял интервью у иностранных гостей. Судно разгрузили в рекордный срок! И это благодаря его другу Солнышкину! И вдруг — беда!
Пионерчиков и Перчиков облазили все трюмы. Они заглядывали под ящики, под брезент и даже под льдины, но Солнышкина нигде не было.
В воздухе раздавались тревожные гудки. Пионерчиков покусывал губы, а в голове у него стучали, складывались горькие и мужественные слова. Он совсем не думал о статьях, о законах и ничего не хотел придумывать, но слова сами настойчиво всплывали в голове.
Внезапно он остановился. С камбуза неслись какие-то сладкие, совсем неуместные запахи. В трагическую минуту кок Борщик беззаботно варил компот! Пионерчиков подскочил к камбузу и захлопнул дверь. Борщик открыл её снова. Хоть это и Антарктида, на камбузе было жарко.
— Прекратите! — крикнул Пионерчиков.
Борщик удивлённо пожал плечами. Откуда ему было знать, что его сладкие запахи мешают складываться мужественным и горьким словам? Он хотел что-то ответить, но Пионерчиков вдруг выхватил из кармана клочок бумаги и огрызком карандаша написал:
Помнить товарищей, павших в бою, Насмерть стоять за команду свою!
Он прочитал эти строчки и от неожиданности вздрогнул: это были стихи! Самые настоящие стихи!
Пионерчиков побежал к Перчикову в рубку и, схватив его за руку, снова прочитал только что родившиеся строчки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20