При этом освещении Лымарь осмотрел свое пристанище более внимательно и обнаружил много такого, что раньше ускользало от взгляда.
Действительно, здесь кто-то бывал, и, вероятно, часто. На каменных выступах остались многочисленные доказательства пребывания человека: кучки пепла от папирос, обрывки бумаги, корки овощей, обоймы из-под патронов. На твердом известняке стены чем-то острым, – может быть, штыком или ножом, – были выцарапаны три пятиугольных звезды, а под ними несколько иероглифов и дата: «10/1 45 г.».
Теперь Лымарь не сомневался: он попал, в один из партизанских складов оружия. Три звезды – эмблема единого народного фронта Малайи в борьбе против японских захватчиков! Именно партизаны, как рассказывал инженер Щеглов, защищали Сингапур после бегства английских войск, и партизаны же освободили значительную часть своей родины еще до капитуляции Японии.
Борьба в Малайе продолжается, теперь уже против англо-американцев. Возможно, что и на эту базу наведываются партизаны. Если бы встретить их – это был бы лучший выход из положения: они помогли бы связаться с советским консульством. Но ждать на голом безлюдном острове, ждать неизвестно сколько времени – Лымарь не мог.
Он еще раз обследовал закоулки пещеры, принес из ее отдаленного конца несколько глыб камня, кое-как замаскировал вход в склад. Полагалось бы написать хотя бы несколько слов неизвестным мужественным людям, которые, безусловно, заглянут сюда рано или поздно, однако не нашлось ни бумаги, ни карандаша. Михаил просто выцарапал ножом на стене свою фамилию, поставил дату, а чуть пониже дописал – «СССР».
Вода поднялась до половины высоты пещеры, затем вновь начала спадать. Но лишь к вечеру удалось выбраться из этого «партизанского грота», как назвал его Лымарь.
Внимательным взглядом обвел Михаил весь горизонт.
Далеко слева, на горизонте, плыли многочисленные дымки какой-то эскадры, болталось несколько треугольничков-парусов. Справа море было совсем чистым. А над Малайей клубились туманы, нависали черные тучи, то и дело рассекаемые яркими молниями.
…Чужой, неведомый край, – что готовишь ты человеку из далекой России?!



Опасно путешествовать по морю ночью, на жалкой лодочке, без компаса, без карты, не зная течений и береговой линии. Но для Лымаря уже эта лодчонка была спасением.
Он ориентировался по звездам, и пирога быстро продвигалась вперед. Однако в прибрежной полосе на экваторе погода непрерывно меняется. Вскоре небо затянулось тучами, бриз начал срывать барашки на волнах, тормозить движение лодки. Наконец стало темно, хоть глаз выколи.
Михаил, спасаясь от приближавшейся бури, греб что было духу, а пирогу куда-то уносило. Влево от избранного маршрута?.. Вправо?.. Или, быть может, в открытое море?
Но вот впереди послышался шум. Это не был грохот прибоя, когда бешеные волны стремительно бросаются на скалистый берег. Мерные ритмические звуки напоминали скорее шорох многих подошв по песку.
Нос лодки ударился обо что-то, и по лицу Лымаря хлестнули ветви. Мелькнул в тумане ствол дерева… еще один…



Это был мангровый лес, – удивительный лес, растущий прямо в воде и шаг за шагом отвоевывающий себе территорию у моря. Мангровые плоды, похожие на большие наконечники копий, падают прямо в ил и через несколько часов прорастают, давая начало новым деревьям.
Лымарь ничего этого не знал. Он лишь удивлялся, встретившись с подобными влаголюбивыми растениями, да злился, что дальше проехать нельзя.
Пирогу пришлось привязать к одному из стволов.
Вскоре после этого рассвело.
Желто-зеленая мутная вода уходила из леса – вновь начался отлив. Обнажались многочисленные корни, – каждое из деревьев стояло на причудливых искореженных подставках. Мощные ветви тянулись вверх, чтобы там сплестись с другими, подобными им, в непроницаемый зеленый шатер.
Взошло солнце. И вдруг где-то далеко в чаще зазвучал, чей-то басовитый тоскливый голос:
«Ху-уу… хо-оо… ху-уу…»
К нему присоединился визгливый и надоедливый:
«Ху-ут, ху-ут, ут, ут, вит, вит!..» – и совсем тоненький и звонкий:
«Хей-хей-хей!..»
Лымарь вздрогнул: что это?
Держа пистолет наготове, он прыгнул с лодки на клочок, казалось, совершенно сухой земли… и погрузился в топкий ил почти до пояса. С трудом вырвавшись из ила, он решил пробираться по веткам.
С дерева на дерево, – так он продвигался все дальше и дальше от берега, вернее от границы мангровых зарослей. Почва становилась все суше, на ней начали появляться следы животных.-
Наконец мангровый лес окончился. За небольшой полянкой, вдоль которой текла полноводная неширокая река, начинались джунгли.
«Ху-уу… Хо-оо… Ху-уу…» – вновь очень близко послышалась надоевшая тоскливая песнь.
Спрятавшись за стволом дерева, Лымарь изучал полянку, ожидая появления какого-нибудь диковинного зверя. Нигде ничего не было видно, – лишь на ветвях высокого, опутанного лианами дерева сидело несколько больших черных обезьян.
Лымарь сделал неосторожное движение, и обезьяны мигом исчезли в зарослях. Оборвалась их нестройная утренняя песня.
Осторожно ощупывая почву ногой, Михаил двинулся к реке. Переплыть ее не составило бы труда, – он так и хотел сделать. Но едва он влез в воду, как выскочил оттуда, словно ошпаренный. На отмели, метрах в пяти от него, лежал большой серо-зеленый крокодил.

Глава VIII
Неожиданная встреча

– Я мог бы растоптать вас, как насекомое. Сломать, как былинку. По капле выдавить жизнь из вашего тела… Но я не сделаю этого. Я прощаю вас и предоставляю вам возможность свободно работать. Вы лишь потеряете возможность любоваться экзотикой и будете дышать не гнилым удушливым воздухом, а чистым, профильтрованным. Короче говоря, в наказание я заключу вас в лабораторию на три года. А затем – катитесь ко всем чертям! За каждый день этого заключения вы получите тройную плату. Знайте: вы будете работать. Будете!.. Наибольшим злом для вас станет запрещение пользоваться интегратором. Смотрите же – не гневите меня. Все… Смит, проводите мистера Петерсона.
Джек Петерсон слушал Харвуда молча, тупо глядя под ноги. Его ничто не волновало, ничто не беспокоило. Удивительная апатия, охватившая его после неудачного покушения на босса, приглушила порывы и надежды. Заключение – пусть так. Лишь бы оставили в покое.
Безразличный взгляд Петерсона скользнул по черным кассетам с фотокопиями рукописи немца Вагнера. Восемь, кассет на сумму восемьсот миллионов долларов, – фу, какая чушь!.. Вот они лежат на столе у Харвуда, – круглые пластмассовые коробочки, ничем не примечательные, ненужные, как детские игрушки.
– Пойдемте! – Смит извлек из кармана пистолет, тронул Джека за плечо и отступил назад. – Не вздумайте бежать. Рука у меня твердая.
Джек молча двинулся к выходу.
– Нет. Налево, – командовал Смит. – Теперь – прямо!
Через потайной ход они вышли из лаборатории Харвуда и начали петлять по бесконечным переходам, туннелям, лестницам. Казалось, что Смит нарочно вел Петерсона самым длинным путем, чтобы запутать, сбить с толку.
Как-то незаметно они очутились в лаборатории. Первая, вторая, третья комната… Моторы и трансформаторы… Станки и радиоприборы. Стекло, никель, медь. Все – немое, холодное, неподвижное… Неслышно открывались двери, пропускали двух людей и автоматически закрывались вновь. И сзади тишина, и впереди тишина. Мертвая, прозрачная, как вода подземного озера.
Вот окончилась и лаборатория. Смит завел Петерсона в небольшую, хорошо обставленную комнату и скомандовал:
– Лягте на кровать. Лицом вниз. Так.
Послышались его шаги, затем легкий шорох и все стихло. Петерсон поднял голову, огляделся – Смит исчез.
Каждый заключенный прежде всего должен обследовать свою камеру, и Джек сделал то же самое: заглянул во все закоулки, поинтересовался содержимым шкафов и – столов. Потом подошел к двери. Она свободно открылась.
Передняя. Санитарный узел. Снова дверь – в коридор. Все залито ровным розоватым светом люминесцентных ламп.
Петерсон прошелся по коридору – сорок шесть шагов – и остановился у крайней двери. Открыл ее.
Какой-то кабинет. Книги, письменные принадлежности, аналитическая машина. На большом столе – интегратор. А за столом, в глубоком мягком кресле, какая-то бесформенная масса, нечто похожее на груду грязного белья. Но нет, это человек. Вот поднялось его одутловатое лицо, раскрылись водянистые выпученные глаза. Послышался хриплый голос:
– Кто?
Джек подошел ближе, сел на край стола и сказал:
– Я.
– Кто?
– Джек Петерсон.
Груда мяса шевельнулась, посопела носом:
– Надзиратель?
– Заключенный.
– Тогда – хорошо. Ты долго не протянешь. Погибнешь. Но прежде станешь таким, как я. Который час?
– Десять.
– О, хорошо! – чучело оживилось, протянуло руку к интегратору, включило его и натянуло «радиошлем» на абсолютно лысую голову.
Пока разогревались лампы прибора, Джек внимательно изучал незнакомца. Каждое движение этого человека было замедленным, словно силы мышц не хватало, чтобы оживить тело. Тусклый, безразличный взгляд. Ни капли – интеллекта… Кто же это?
Незнакомец настраивал интегратор. Все ближе и ближе на экране сходились две зеленые линии… И одновременно с этой грудой мяса происходили необъяснимые изменения: движения толстяка стали энергичнее, заблестели глаза, выпрямилась фигура.
Нет, это было уже не чучело!.. В кресле перед Петерсоном сидел пожилой плотный мужчина со взглядом жестоким и властным.
Джек с оторопью следил за странным превращением. А мужчина закричал:
– Кто вас учил садиться на стол?! Прочь отсюда!.. Гм, Петерсон! Кто такой Петерсон?!. Х-ха, помню!.. Жалкий слепой щенок, вы должны ползать передо мной на коленях, ибо я, я, спас вам жизнь!.. А на бумаги, измятые вашим глупым задом, вы должны смотреть как на святыню!.. Там расчеты конструкции, перед которой этот интегратор не более как игрушечная сабля против атомной бомбы. Прочь отсюда! И не появляйтесь, пока я вас не позову. Я – Вагнер! Понятно?
Джека Петерсона как вихрем смело со стола. Он не испугался крика, нет! Но перед ним был изобретатель интегратора, к тому же лишенный свободы!
– Простите, профессор! – пробормотал он смущенно. – Я даже не подозревал, что… Когда я прочел вашу рукопись…
– Прочли рукопись?! – пронзительно взглянул на него Вагнер. – Я слышу, как бьется ваше лживое сердце. Вы – шпион Харвуда, но шпион бездарный. Прочь!
Пожав плечами, Джек вышел из комнаты. Возбуждение, охватившее его минуту назад, вновь сменилось безразличием. Что ж, пусть так. Не все ли равно в конечном счете, кто изобрел интегратор?
Не из любопытства, а просто чтобы куда-нибудь себя деть, он зашел в соседнюю комнату. Это был такой же кабинет, как и у Вагнера, но чуть поменьше.
Джек сел к интегратору, хотел надеть «радиошлем», но неожиданно открылась дверь, и на пороге появился невысокий худощавый мужчина средних лет.
– Вы ошиблись, – сказал он сухо. – Ваш кабинет рядом.
– Прошу прощения.
Джек выключил интегратор, поднялся и направился к двери, но, взглянув на худощавого еще раз, остановился. Этого человека он где-то видел.
– Простите, мы с вами не знакомы?
Мужчина поклонился:
– Фогель. Петер Фогель.
– Немец?
– Да.
– Странно… А я – Джек Петерсон.
– Чему вы удивляетесь?
– Да просто… просто мне показалось, что я встречался с вами.
– Вполне возможно, – Фогель скользнул безразличным взглядом по его фигуре и направился к столу.
– Извините.
«Безразличный ко всему, неприятный человек! – думал Петерсон, направляясь в свою комнату. – Что и говорить: немец, да к тому же, вероятно, гитлеровец. Вот такие в концлагерях замучили сотни тысяч людей»…
Он остановился, задумался… Может быть, он и впрямь встречался с Фогелем в концлагере?.. Очень уж знакомы эти серые холодные глаза и скептическая улыбка. И сдержанность движений. И энергичная походка спортсмена… Но вместе с тем есть в этом человеке и что-то неожиданное, незнакомое, пожалуй, даже несвойственное ему… Неужели просто удивительное сходство двух разных людей?
– Фогель… Петер Фогель… – бубнил Джек, расхаживая из угла в угол. И вдруг стукнул себя по лбу а интегратор?! При помощи этого прибора можно вспомнить все, что видел когда-либо хоть раз!
Петерсон включил интегратор. И как только на экране зашевелились зеленые змейки, неясные воспоминания вмиг приобрели четкость и выразительность.
Да, он встречался с Фогелем раньше. Но… Но то был не Фогель, а…
И в памяти Джека Петерсона возникло:
…Начало мая 1945 года. Норвегия. Тромсе-фиорд. Подземная гидроэлектростанция, приспособленная гитлеровцами для добывания «тяжелой воды».
Проработав свыше двух лет в удушливой, отравленной атмосфере электролитического цеха, Джек Петерсон заболел суставным ревматизмом, да еще в такой острой форме, что даже гитлеровские врачи вынуждены были положить больного в госпиталь, – на территории лагеря, конечно.
Перед концом второй мировой войны положение в Тромсе-фиорд стало тревожным. Среди заключенных распространился слух, что «тяжелая вода» нужна гитлеровцам для создания чрезвычайно сильного взрывчатого вещества, грамм которого якобы может разрушить самый большой город мира, – Нью-Йорк, например.
Это были первые намеки на атомную бомбу, которую так и не успели создать немцы. Неизвестно, как могли просочиться эти слухи в полностью изолированный концлагерь, – возможно, их распространяли сами фашисты, чтобы поддержать настроение своих солдат, но заключенные теперь поняли, почему так часто и настойчиво над Тромсе-фиорд кружатся самолеты.
Ни одна бомба не упала еще на подземный завод, – бомбардировщики методически разрушали близлежащие села, – однако кто мог бы поручиться, что основной бомбовый удар не будет направлен точно в цель?
А тут еще с севера все явственнее начал слышаться гул артиллерийской канонады, – поговаривали, что там высадился и направляется на Тромсе десант союзников.
Больные в госпитале концлагеря потеряли сон и спокойствие. Каждый из них пламенно желал скорейшего освобождения… и боялся тех страшных минут, когда гитлеровцы в последнем пароксизме попытаются истребить всех заключенных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26