кое-кто был уже погружен в скотский ступор.
Среди последних был больший и сильный громила, который неким образом привлек наше внимание.
Мы думали, что ничем не рискуем, разговаривая по-английски; и, насколько я помню, мы вынуждены были беседовать во весь голос. Лу заявила, что этот человек — тоже англичанин.
На первый взгляд он явно спал; но когда, наконец, оторвал от стола свою голову, то вытянул ручищи и потребовал выпить по-итальянски.
Он осушил свой стакан одним глотком, после чего неожиданно подошел к нашему столику и обратился к нам по-английски.
Мы моментально распознали по акценту, что изначально этот тип был более или менее джентльменом, но его лицо и голос рассказывали долгую историю падения. Должно быть он катился под откос много лет — давно достиг дна, и открыл для себя, что там ему живется легче всего.
На свой скотский манер он нам симпатизировал: он предостерег нас, что наши маски могут стать источником опасности; любой видит нас насквозь, и сам факт, что мы их надели, мог быстро вызвать подозрение в неополитанской башке.
Он заказал еще спиртного, и выпил за Короля и Державу с некой угрюмой гордостью за свое происхождение. Он напоминал мне опустившегося англичанина, описанного Киплингом.
— Да не бойтесь вы, — успокоил он Лу. — Я не допущу, чтобы вас здесь обидели. Такой-то персик? Только не наложите от страха в штаны!
Это замечание повергло меня в безумный гнев. Пусть этот тип проваливает к чорту!
Он мгновенно это заметил, и зловеще ухмыльнулся с жутким смешком.
— Все в порядке, мистер, — сказал он. — Никто не хотел никого обижать, — и, обняв Лу своей лапой за шею, попытался ее поцеловать.
Секунду спустя я был на ногах и двинул его правой в челюсть. Удар сбил его со скамьи и он растянулся на полу.
Мгновенно поднялся шум. Все мои былые боевые инстинкты тотчас прорвались на поверхность. Мне тотчас же стало ясно, что мы накануне того самого скандала, которого нам столь мудро советовал избегать Фекклз.
Целая толпа — мужчины и женщины — повскакивали с мест. Они напирали на нас, точно охваченный паникой рогатый скот. Я замахнулся моим револьвером, как кнутом. Волна отхлынула назад, точно бурун, когда он разбивается о скалу.
— Прикрой меня сзади! — крикнул я Лу.
Едва ли она нуждалась в подсказке. В критический момент в ней вспыхнул дух истинной англичанки.
Удерживая толпу стволом и взглядом, мы пробивали себе дорогу к выходу. Один человек поднял стакан и намеревался его бросить, однако padrone [хозяин — ит.] вынырнул из-за стойки и одним ударом обезоружил его.
Стакан разбился об пол. Атака на нас выродилась в град угроз и воплей. Мы очутились на свежем воздухе, а также в объятиях полдюжины полицейских, которые набежали с обоих концов улицы.
Двое из них прошли в распивочную. Гам затих, словно по волшебству.
И затем мы выяснили, что находимся под арестом. Нас допрашивали на бойком, возбужденном итальянском. Ни я, ни моя возлюбленная не понимали ни слова из того, что они нам говорили.
Из притона вышел сержант. Он показался нам человеком интеллигентным. Он сразу же понял, что мы были англичане.
— Inglese? — поинтересовался он. — Inglese?
И я ответил мощным эхом: «Inglese, Signore Inglese», — будто это улаживало все дело.
Среди англичан на материке распространена иллюзия, что дескать факт английского подданства позволяет им творить, что вздумается. И в этом есть доля правды, потому что обитатели Европы твердо убеждены, что все мы — безобидные сумасшедшие. Поэтому нам и разрешается целый ряд поступков, которые европейцы ни на миг не потерпели бы со стороны предположительно разумной персоны.
В данном случае, я почти не сомневаюсь, что будь мы в подобающей нам одежде, нас бы вежливо проводили до гостиницы, или посадили бы в автомобиль без дальнейшего шума, кроме, возможно, нескольких поверхностных вопросов, с целью произвести впечатление на подчиненных сержанту людей.
Но поскольку все было не так, он недоверчиво покачал головой.
— Arme vietate [оружие запрещено] , — произнес он торжественно, указывая на револьверы, которые все еще находились в наших руках.
Я попытался объяснить ему суть приключения на ломаном итальянском. Лу вела себя куда более благоразумно, воспринимая всю эту историю, как глупую шутку, и исходя пронзительным истерическим хохотом.
Что до меня, то кровь моя кипела. Я не собирался терпеть вздор от этих проклятых итальянцев. Несмотря на кровь римлян, которая является законной гордостью их древнейших фамилий, мы всегда как-то уже инстинктивно думаем об итальянце, как о черномазом.
Нет, мы не называем их «дагос» или «уопс», как это делают в Соединенных Штатах, добавляя неизменный эпитет «грязный»; но чувствуем тоже самое.
Я начал задирать сержанта; и этого, конечно, было вполне достаточно, чтобы нарушить равновесие в игре не в нашу пользу.
Нас скрутили. Сержант сказал отрывистым тоном, что нам следует пройти в комиссариат.
Два порыва боролись во мне. Первый — это перестрелять их как собак, и скрыться; а второй — уподобиться заблудившемуся ребенку, и пожелать, чтобы появился Фекклз и вытащил нас из этой неприятности.
Итак, нас увели в полицейский участок и бросили в разные камеры.
Даже и не пытаюсь описать ту кипящую ярость, что не давала мне заснуть всю ночь. Любые попытки соседей проявить сочувствие отвергались мною с обидой и раздражением. По-моему они инстинктивно догадались, что я попал в беду не по своей вине, и спешили по-своему грубовато проявить доброту к незнакомцу.
Наихудшим в этом деле было то, что нас обыскали и отняли нашу опору, дорогую бутылочку с золотым верхом! С ее помощью я мог бы легко привести себя в состояние, когда все это показалось бы смешным, как это уже случалось так часто раньше; и в первый раз я познал жуткий спазм сердца, который вызывает воздержание.
И это был пока только намек на дальнейший кошмар. Во мне было достаточно вещества, чтобы продержаться какое-то время. Но даже при таком положении вещей, состояние было довольно скверное.
Я чувствовал полнейшую беспомощность. Я начал раскаиваться, что отвергал попытки сокамерников пойти мне навстречу. Я приблизился к ним и пояснил, что я «Signor Inglese» у которого «molto danaro» [много денег — ит.] ; и если кто-нибудь сделает одолжение и угостит меня щепоткой кокаина (это я показал жестом), то он не останется без благодарности, и это не просто слова.
Меня сразу же поняли. Они сочувственно посмеялись, прекрасно понимая, что это за случай. Но, как обычно бывает, никто не ухитрился протащить что-нибудь в камеру. Не оставалось ничего другого, кроме как дожидаться утра. Я лежал на скамье, ощущая себя жертвой все более и более острого раздражения.
Часы проходили, точно шествие наследников Банко перед глазами Макбета; и голос во мне продолжал повторять: «Макбет зарезал сон, Макбет больше никогда не будет спать!»
Я испытывал жуткое тревожное ощущение, словно меня выследил некий невидимый враг. Меня обуял совершенно беспричинный гнев на Фекклза, как если бы это по его вине, а не по моей собственной, я попал в этот переплет.
Вы можете счесть это странным, но я так и ни разу не подумал о Лу. Мне было все равно, страдает она или нет. Мой ум всецело занимали только мои личные физиологические ощущения.
Сразу по прибытии комиссара, меня проводили к нему. Похоже, они решили, что наше дело представляет важность.
Лу уже находилась в кабинете. Комиссар по-английски не говорил, и переводчик в эту самую минуту был также недоступен. Она выглядела абсолютно несчастной.
Удобств, чтобы привести в порядок свой туалет, у них не имелось, и при свете дня наш маскарад выглядел смехотворно.
Волосы Лу спутались и были грязны. Цвет лица был желтоватый, с вкраплениями нездоровой красноты. Глаза мутные, налитые кровью. Под ними появились темно-фиолетовые круги.
Меня крайне разозлил ее непривлекательный вид. Уже потом мне в первый раз вдруг открылось, что я и сам, наверное, не похож на Принца Уэльсского в День Дерби!
Комиссар был коротенький субъект с бычьей шеей; очевидно выскочка из народной массы. Соответственно он обладал преувеличенным чувством своего значения.
Он говорил с нами почти грубо, и явно презирал нашу неспособность понимать его язык.
Что до меня, то боевой дух покинул меня полностью. Все, на что я был годен, это назвать наши имена тоном школьника, вызванного к директору и апеллировать к «Consule Inglese».
Клерк комиссара похоже всполошился, услыхав, кто мы такие, и заговорил со своим начальников быстрым приглушенным голосом. Нам попросили написать наши имена на бумаге.
Мы показалось, что мы выберемся отсюда со всеми приличиями. Я был уверен, что «Сэр» не может не подействовать, а «Кавалер Креста Виктории, Рыцарь Британской Империи» вряд ли не произведут впечатления.
Я ни капли не сноб; но я был искренне рад, что в кой веки раз, являюсь важной персоной.
Клерк с бумагой выбежал из кабинета. Он тут же вернулся, весь сияя, и предложил вниманию комиссара одну из утренних газет, проводя пальцем по строчкам со сдерживаемым восторгом.
Мой дух воспрянул. Какой-нибудь параграф светской хроники явно подтверждал нашу личность.
Манеры комиссара сразу же изменились. Его новый тон не был совсем уж дружелюбным и сочувственным, но я приписал это его плебейскому происхождению.
Он что-то сказал насчет «Consule», и направил нас в приемную. Клерк показал, что нам придется ждать здесь — сомнений не было — прибытия консула.
Прошло не больше получаса; но он показался вечностью. Нам с Лу нечего было сказать друг другу. Мы только и чувствовали, что невыносимое желание поскорее убраться от этих дряных людишек, снова попасть в «Калигулу», принять ванну, съесть обед. Но прежде всего — успокоить свои нервы доброй и крепкой дозой героина и несколькими щедрыми порциями кокаина.
ГЛАВА X
МЫЛЬНЫЙ ПУЗЫРЬ ЛОПНУЛ
Мы поняли, что наши беда позади, когда в приемную продефилировал высокий, загорелый джентльмен во фланелевом костюме.
Мы инстинктивно вскочили на ноги, но он не обратил на нас никакого внимания, только взглянул краем глаза и скривил свой рот в курьезном компромиссе между улыбкой и знаком вопроса.
Клерк с поклонами проводил его в кабинет. А мы все ждали и ждали. Мне было совершенно непонятно, о чем они могли там разбираться так долго.
Но вот, наконец, солдат у дверей поманил и нас. Вице-консул сидел на софе в отдалении. Склонив голову на бок, он бросал проницательные пристальные взгляды, и настойчиво кусал ноготь большого пальца, словно находился в состоянии крайне нервозной растерянности.
На меня нахлынуло чувство полнейшего унижения. То был преходящий, лихорадочный всплеск, но после него я стал еще слабее.
Комиссар развернулся в своем кресле к нашему спасителю, и что-то сказал, что очевидно означало: «Пожалуйте открыть огонь».
— Я — здешний вице-консул, — начал тот. — И, как я понимаю, вы настаиваете, что вас зовут Сэр Питер и Леди Пендрагон.
— Они самые, — мой ответ был жалкой попыткой казаться небрежно-развязным.
— Не сомневаюсь, что вы меня простите, — промолвил вице-консул, — если я скажу, что на взгляд среднего итальянского чиновника вы не совсем подходите для этой роли. Паспорта у вас с собой?
Уже одно присутствие английского джентльмена возымело положительный эффект и помогло мне взять себя в руки.
Я сказал, с большей, чем прежде, уверенностью, что наш агент организовал нам показ в Неаполе некоторых зрелищ, о которых обычный турист ничего не знает, и в порядке избежания возможного беспокойства, он же порекомендовал нам надеть этот маскарад — и так далее, вплоть до того, чем закончилась эта история.
Вице-консул улыбнулся — снисходительно, как мне показалось.
— Признаться, кое-какой опыт у нас имеется, — произнес он неспешно, — когда молодые люди, наподобие вас, попадают в разного рода неприятности. Нельзя ожидать от каждого знания всех хитростей; и кроме того, если я правильно понимаю, вы совершаете свадебное путешествие.
Я подтвердил этот факт с несколько смущенной улыбкой. Мне пришло в голову, что парочки молодоженов традиционно были предметом беззлобных насмешек со стороны людей в менее блаженном положении.
— Совершенно верно, — ответил вице-консул. — Сам я не женат, но несомненно это весьма впечатляет. Кстати, как вам понравилось в Норвегии?
— В Норвегии? — переспросил я, полностью изумленный.
— Ну да, — повторил он. — Как вам понравилось в Норвегии; климат, cеледка, тамошние люди, ее фьорды и глетчеры?
Тут должно быть закралась какая-то большущая ошибка.
— Норвегия? — повторил я не своим голосом.
Я был на грани истерики.
— Я ни разу в жизни не бывал в этих местах. И если это что-то вроде Неаполя, то я не желаю их видеть!
— Это гораздо более серьезное дело, чем вы думаете, — парировал консул. — Если вы не в Норвегии, то где же вы?
— Как это где, я — здесь, черт побери, — огрызнулся я с очередной слабой вспышкой гнева.
— Позвольте спросить, с каких пор? — прозвучало в ответ.
Тут он меня и поймал. Я понятия не имел, как долго я не был в Англии. Даже на пари я не смог бы ему назвать, какой сегодня день или месяц.
Меня выручила Лу.
— Завтра будет ровно три недели, как мы покинули Париж, — сказала она достаточно определенно, несмотря на слабый и утомленный тон ее голоса, в глубине которого были слышны раздражение и страдание. Я с трудом признал в нем те богатые и глубокие оттенки, которые пленили мое сердце, когда она декламировала свою превосходную «Литанию» в «Курящем Псе».
— Мы провели здесь два дня, — продолжила она, — в отеле «Музео-Палас». После чего остановились в «Калигуле» на Капри; и наша одежда, паспорта, деньги и все остальное находится там.
Я не мог не обрадоваться той легкости, с какой она вышла из критического положения; ее практичный здравый смысл, ее память на детали, что так важно в делах, пускай мужской темперамент и рассматривает их как необходимое неудобство.
Все эти качества абсолютно необходимы в случае бюрократической неразберихи.
— Вы совсем не говорите по-итальянски?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48