..
Уилсон почувствовал, что у него внутри произошли какие-то перемены. Ему казалось, что рана куда-то пропала, а в животе осталась только дырка и что можно засунуть пальцы в эту дыру и ничего там не найти. Мутными глазами он смотрел на своих товарищей. На какое-то мгновение его зрение сфокусировалось, и он ясно их разглядел. Лицо Гольдстейна вытянулось, скулы торчали, нос походил на клюв. Радужная оболочка глаз в покрасневших веках приняла болезненный ярко-голубой цвет, а русая борода стала рыжеватокоричневой и грязной, закрывая собой тропические язвы на подбородке.
Риджес же походил на загнанное животное. Его крупные, тяжелые черты лица вытянулись более обычного, рот был раскрыт, нижняя губа отвисла. Дышал он тяжело и шумно.
Уилсону хотелось сказать им что-нибудь приятное. «Ведь они такие славные ребята, — думал он. — Их никто не заставлял тащить меня так долго».
— Я благодарен вам, ребята, за все, что вы сделали для меня, — пробормотал он. Но это было не то, что ему хотелось сделать. Он должен им что-то подарить. — Послушайте, ребята. Я все собирался наладить самогонный аппарат, только беда в том, что мы никогда не бываем подолгу на одном месте. Но я его сделаю. — Он ощутил прилив энергии, последнюю вспышку ее, и, пока говорил, верил себе. — Никаких денег не надо, если есть самогонный аппарат. Сделай его — и пей сколько пожелаешь. — Сознание покидало его, и усилием воли он старался вернуть его. — Но я обязательно сделаю его, как только мы вернемся назад, и дам каждому из вас по полной фляге. По фляге — бесплатно.
На их вытянутых лицах не появилось никакого выражения, и он покачал головой. Пообещать им лишь это было слишком мало за то, что они сделали.
— Ребята, я позволю вам пить сколько пожелаете и в любое время, когда захотите. Только скажите мне — и у вас будет выпивка. — Уилсон верил всему, что говорил, и жалел лишь о том, что еще не сделал своего аппарата. — Сколько пожелаете...
Его живот опять куда-то провалился. Он почувствовал острую спазму и, теряя сознание, что-то проворчал, чувствуя, как его всего переворачивает. Язык вывалился у него изо рта, он сделал последний хриплый вздох и скатился с носилок на землю.
Они положили его обратно на носилки. Гольдстейн поднял руку Уилсона и стал искать пульс, но его пальцы были слишком слабы, чтобы удержать руку. Он уронил ее и начал водить указательным пальцем по запястью руки Уилсона, но кончики его пальцев онемели, и он ими ничего не чувствовал. Тогда он просто осмотрел его.
— Я думаю, он умер.
— Да-а... — протянул Риджес. Он вздохнул, подумав словно в тумане, что следовало бы помолиться.
— Как же так. Только что... говорил, — произнес Гольдстейн, пытаясь оправиться от шока.
— Нам, пожалуй, пора трогаться, — пробормотал Риджес.
Он тяжело поднялся и начал надевать лямки носилок на плечи.
Гольдстейн заколебался было, а затем последовал его примеру. Подхватив носилки, они потащились к отлогому берегу реки, вошли в мелководье и двинулись вниз по течению.
Они не думали о том, что несут труп и что в этом есть что-то странное. Они привыкли брать Уилсона с собой после каждой остановки, и единственное, что они понимали, было то, что необходимо нести его. Ни один из них даже по-настоящему не поверил, что Уилсон умер. Они знали это, но не верили. И если бы он опять закричал «Пить!» — они бы не удивились. Хотя даже обсуждали, как поступят с ним, когда вернутся. Во время одной из остановок Риджес сказал:
— Когда мы вернемся, мы похороним его по-христиански, потому что он раскаялся.
— Да.
И все же смысл этих слов не доходил до их сознания. Гольдстейн не хотел признать, что Уилсон умер; он просто ни о чем не думал и продолжал идти вперед по мелководью, то и дело поскальзываясь на плоских гладких камнях. Есть вещи, понять которые и осознать слишком страшно. Этот случай был из таких.
Риджес тоже был в замешательстве. Он не знал толком, испросил ли Уилсон прощения за свои грехи, но ухватился за мысль, что если сможет донести его и похоронить по-христиански, то Уилсон возвратится в лоно господне. И Гольдстейн, и Риджес были искренне разочарованы тем, что пронесли Уилсона так далеко, а он взял да и умер по дороге. Им хотелось бы выполнить свое задание до конца.
Очень медленно, намного медленнее, чем раньше, они продвигались вперед, шлепая по воде и волоча раскачивающиеся носилки.
Над ними переплелись кустарник и деревья, а река, как и раньше, являлась своеобразным тоннелем в джунглях. Их головы поникли, ноги отказывались сгибаться, словно боясь переломиться в коленях. Теперь, отдыхая, они оставляли Уилсона наполовину погруженным в воду и сами распластывались тут же, возле носилок.
Они уже были почти без сознания. Их ноги то и дело цеплялись эа камни на дне реки. Вода была холодной, но они едва ли чувствовали это, ковыляя по тускло освещенному тоннелю и машинально следуя по течению реки.
Собрав остатки сил, они спустились со скалистого порога высотой по грудь человека на другой плоский порог. Риджес спустился первым и, стоя в пенящейся воде, ждал, пока Гольдстейн передаст носилки и сам соскочит вниз. Теперь они должны были идти по более глубокой воде, достигавшей бедер, носилки же плыли между ними. Прижимаясь к берегу, они снова вышли на мелководье и продвигались вниз, спотыкаясь и падая; вода готова была смыть тело Уилсона с носилок. Без отдыха они не могли пройти и нескольких футов; их рыдания и всхлипывания сливались с шумом джунглей и терялись в журчании воды.
Риджес и Гольдстейн были привязаны к носилкам и трупу. Если они падали, то, поднявшись, сразу устремлялись к трупу Уилсона и приходили в себя лишь тогда, когда вытаскивали его из воды, хотя еами чуть не тонули. Они сейчас не думали, как поступят с ним, когда достигнут конца пути; они даже не помнили, что он умер. Эта ноша стала для них жизненной необходимостью. Мертвый, он оставался для них таким же живым, как и прежде.
И все же они потеряли его. Они подошли к тому месту реки, где Хирн переправлял на другой берег виноградную лозу. За истекшие четыре дня ее смыло, поэтому держаться при переходе по быстро несущейся через пороги воде теперь было не за что. Но едва ли они сознавали грозящую им опасность. Они вошли в стремнину, сделали три или четыре шага, и их сбило с ног водоворотом. Носилки вырывались из ослабевших пальцев, а лямки тянули Гольдстейна и Риджеса вниз по течению. Они барахтались и кувыркались в ревущей воде, скользя по камням, задыхаясь и захлебываясь, отчаянно пытаясь освободиться от носилок, встать на ноги, но течение было слишком бурным. Почти захлебнувшиеся, они отдались во власть течения.
Ударившись о скалу, носилки сломались, послышался треск брезента. Носилки еще раз ударились о скалу и развалились пополам, лямки соскользнули с их плеч, а их самих, полузадохнувшихся, вода пронесла через самую страшную часть порога. Шатаясь, они едва добрались до берега.
Они остались одни...
Это медленно доходило до их затуманенного сознания. Осознать по-настоящему случившееся они не могли. Минуту назад они несли Уилсона, а сейчас он исчез. Их руки были пусты.
— Он пропал, — пробормотал Риджес.
Они пошли искать его вниз по реке, постоянно проваливаясь и падая, но вставали и продолжали идти. Там, где река круто поворачивала, перед ними возникало открытое пространство, и вдали за следующим изгибом реки они заметили тело Уилсона.
— Идем, мы должны поймать его, — проговорил Риджес слабым голосом. Он сделал шаг вперед и упал лицом в воду. С большим трудом поднялся и двинулся снова.
Они дошли до другого изгиба реки и остановились: дальше река терялась в болоте. Тонкая полоска воды виднелась лишь в середине, а по обеим сторонам тянулись заболоченные участки. Труп Уилсона уже вынесло туда, и он затерялся где-то в камышах и болоте. Потребовалось бы много дней, чтобы найти его, если он еще не затонул.
— Ох! — простонал Гольдстейн. — Он пропал.
— Да, — пробормотал Риджес.
Он шагнул вперед и снова упал в воду. Вода приятно плескалась по его лицу, и ему не хотелось вставать.
— Ну, поднимайся, — сказал Гольдстейн.
Риджес начал плакать. С трудом он заставил себя сесть и продолжал плакать, уткнувшись головой в сложенные руки; вода обтекала его бедра и ноги. Гольдстейн, пошатываясь, стоял над ним.
Неожиданно Риджес грубо выругался. Он не ругался так со времени своего детства, а сейчас ругательства одно за другим так и сыпались с его языка. Уилсона не похоронят по-христиански, ну и ладно, какое это имеет значение. Главное другое. Они так долго несли свою ношу, а под конец вода взяла и унесла ее, смыла, и все. Всю свою жизнь он трудился, ничего не получая за это. Его дед, отец и сам он вели постоянную борьбу с неурожаями и беспросветной нуждой. А что им дал их труд? Что на этой земле получает человек за свой труд в поте лица? Ему пришло на ум это изречение из Библии, которую он ненавидел всю жизнь. Сейчас Риджесу было так горько, как никогда. Это несправедливо. Однажды они вырастили хороший урожай, но он погиб от страшного ливня. Воля господня... Внезапно он возненавидел бога. Какой же это бог, если в конце концов он всегда обманывает тебя?
Обманщик и насмешник!
Риджес плакал от горечи, от несправедливости, от отчаяния; плакал от изнеможения и крушения надежд, от открывшейся ему истины, что все бессмысленно.
Гольдстейн стоял рядом, держась за плечо Риджеса, чтобы сохранить в воде равновесие. Время от времени он шевелил губами, потирал дрожащими пальцами свое лицо. У него не было слез. Он стоял возле Риджеса с тяжелым чувством человека, узнавшего, что тот, кого он любил, мертв. В этот момент он не испытывал ничего, кроме смутного гнева, глубокой обиды и полной безнадежности.
— Пойдем, — пробормотал он.
Риджес наконец поднялся, и, шатаясь, они медленно побрели по воде, чувствуя, что уровень ее снижается до колен. Река расширялась и мельчала. Галька под ногами сначала сменилась илом, а потом появился песок. Они миновали изгиб русла и за ним увидели солнечный свет и океан...
Через несколько минут они добрались до побережья. Несмотря на усталость, прошли еще несколько сот ярдов. Находиться слишком близко к реке было как-то неприятно.
Как бы по взаимному молчаливому согласию, они растянулись на песке ничком и лежали неподвижно, уткнувшись головой в руки, а солнце согревало им спину. Была середина дня. Им ничего не надо было делать, только ждать возвращения взвода и десантного судна, которое должно было их подобрать. Они потеряли свои винтовки, рюкзаки и продукты, но не думали об.этом. Сейчас они были слишком измучены.
Они лежали так до вечера, слишком обессиленные, чтобы сдвинуться с места, ощущая блаженную радость отдыха и солнечного тепла. Они не разговаривали. Их недовольство было направлено теперь друг против друга, ими овладела тупая и раздражающая ненависть, какая бывает у людей, переживших вместе что-то унизительное. Время летело, они то впадали в полузабытье, то приходили в себя и снова погружались в сон, просыпаясь с ощущением тошноты, которая появляется после долгого лежания на солнце.
Гольдстейн наконец сел и потянулся к своей фляге. Очень медленно, как будто делал это впервые в жизни, он отвинтил крышку и поднес флягу ко рту. Только теперь он понял, как сильно ему хочется пить. Вкус воды вызвал у него исступленное восторженное чувство. Он заставил себя пить медленно, опуская флягу и снова поднося ее ко рту для каждого глотка. Когда она была наполовину опорожнена, он заметил, что Риджес наблюдает за ним, и почему-то сразу понял, что у Риджеса воды не осталось.
Риджес мог пойти к реке и наполнить свою флягу, но Гольдстейн понимал, что означало это «пойти». Он был так слаб. Мысль, что надо подняться и пройти хотя бы сотню ярдов, была мучительной, и Гольдстейн не мог даже подумать об этом. И Риджес, должно быть, чувствовал то же самое.
Гольдстейна охватило раздражение. Почему Риджесу не хватило предусмотрительности и он не сэкономил воду? С упрямой решимостью он снова поднес флягу ко рту. Но вкус воды стал неожиданно противным. Гольдстейн почувствовал, как она нагрелась. Он заставил себя сделать еще один глоток. Затем, сгорая от стыда, протянул флягу Риджесу:
— На. Хочешь пить?
— Да.
Риджес пил жадно. А когда почти опорожнил флягу, взглянул на Гольдстейна.
— Мне не надо, пей до конца, — тихо сказал Гольдстейн.
— Завтра нам придется поискать в джунглях какой-нибудь еды, — молвил Риджес примирительно.
— Я знаю, — кивнул Гольдстейн.
Риджес слабо улыбнулся:
— Мы с тобой как-нибудь поладим.
13.
Когда Рот сорвался в пропасть, взвод был потрясен. Целых десять минут люди стояли неподвижно на каменистом выступе, тесно прижавшись друг к другу и от испуга пе могли двинуться дальше. Всех охватил непередаваемый ужас. Они словно прилипли к скале, пальцами цеплялись за трещины в ней, а ноги у них подкашивались. Крофт сделал попытку привести их в чувство, но люди пугались его команд, пугались его голоса, как собаки пугаются сапога хозяина. Вайман рыдал в нервном припадке, рыдал тихо, тонким монотонным голосом, с которым сливались голоса остальных — ворчливые выкрики, или слабый стон, или истеричная ругань, столь беспорядочные и бессвязные, что люди едва ли сознавали, что именно они издавали их.
Наконец они смогли овладеть собой настолько, чтобы продолжать путь, но шли теперь страшно медленно, не решаясь сдвинуться с места перед самыми мелкими препятствиями, и исступленно цеплялись за скалистую стену всякий раз, когда выступ в скале снова сужался. Через час Крофту удалось вывести их из ущелья. Выступ расширился и шел через хребет; за ним не было ничего, кроме другого глубокого ущелья и другого обрывистого ската. Он привел их на дно ущелья и начал было новый подъем, но солдаты не последовали за ним. Один за другим они распластались на земле, глядя на него бессмысленно и тупо.
Почти стемнело, и Крофт понимал, что не сможет больше заставить их идти: они были слишком измучены и напуганы, и мог произойти новый несчастный случай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105