Обращался в Wodolei 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Квиллер – 12
Библиотека остросюжетной литературы
Адам Холл
БЕГСТВО КВИЛЛЕРА
1. Дымок
Войдя, я сразу же почувствовал висящее в воздухе напряжение. Люди толпились в коридорах и слонялись вокруг радиорубки. Кродер стоял у дверей отделения кодов и шифров рядом с одним из криптологов, который под его взлетом вжался в стенку: голос Кродера резал несчастного как ножом: “Так какого черта вы не связались со мной по телефону? Меня не волнует, сколько было времени, и вам стоило бы это знать”. Я прошел мимо них и подумал: Господи, раз уж Кродер потерял свое хваленое хладнокровие, значит, произошла какая-то крупная накладка, и все валится из рук… что-то произошло, что-то случилось, и ты это чувствуешь. Но меня теперь больше ничего не волновало.
Ломан попросил встретиться с ним в его кабинете, но его не было на месте, так что мне пришлось присутствовать при разговоре Рэдклифа по телефону — он коротко бросал слова, и его лицо при этом свете было пепельного цвета…
— Фенсинг больше не числится на службе. — Глянув на меня, он коротко кивнул и продолжал говорить: — Нет, официально мы считаем это самоубийством.
Как бы там ни было, но он выдал эти слова; звучали они не лучшим образом, но, по крайней мере, честно — “больше не числится на службе” было одним из тех скромных эвфемизмов, к которым прибегают бюрократы с третьего этажа; почему бы им не писать о нас в своих справках просто как о “мёртвых”, когда кто-то из нас сгорает — неужели в этом есть что-то оскорбительное, что-то неприглядное, о чем нельзя сказать откровенно?
— Конечно, мы этим занимаемся. — Его бледные пальцы барабанили по столу. — Мы вызвали Ковача из Белграда и Джонса из Рима, и они пытаются найти Хокриджа через его оперативного начальника.
С плаща у меня стекали струйки воды — весь день дождило, паршивая весна, которая действует тебе на нервы; ради всех святых, чего ради им вызывать Джонса? В последний раз, когда я слышал о нем, Джонс ради нескольких крох информации вышел на связь с глубоко законспирированными агентами в Коммунистическом блоке, потому что у них были в красном секторе пять контактов, имеющих отношение к “Соболю-Один”, после чего оставил их “без надежного прикрытия”, как именовали подобные ситуации сопливые юмористы с третьего этажа.
— Нет, — продолжал Рэдклиф, — мы на него еще не вышли.
Пресытившись ожиданием, я вышел и двинулся по коридору в надежде найти где-нибудь Ломана, после чего прикидывал снова вернуться в кабинет, а если его там опять не будет, пошел он к черту. Но, выйдя на лестничную площадку, я увидел, что он стоит наверху, прислонившись к перилам, и с кем-то разговаривает. Внезапно он посмотрел вниз и увидел меня.
Я стоял, засунув руки в карманы плаща, и спокойно ждал. Если этот сукин сын хочет переговорить со мной, ему придётся обратить на меня внимание.
Вместе с ним был Калтроп, и они вдвоем спустились по лестнице.
— Прости, что не встретил тебя в кабинете, но тут черт-те что делается. — Ломан был невысок, щеголеват, и от него несло кремом для обуви; я мог пришибить его на месте одной левой, и он это понимал. — Давай зайдем куда-нибудь, идет?
Это “куда-нибудь” оказалось комнатой рядом с кладовкой, на двери которой не было ни номера, ни таблички с именем, — она ничем не отличалась от прочих дверей в этом неприметном здании. В ней никого не было; она предназначалась дня складирования вещей, до которых не доходят руки — полупустые коробки с папками, несколько потрепанных кожаных кресел, кофейник и чашки в мятой картонной коробке, чей-то велосипед со спущенными шинами и болтающейся цепью.
Закрыв двери. Ломан повернулся ко мне.
— Хорошо, что ты появился.
Я промолчал, не глядя на них. Я понимал, что Калтроп здесь на тот случай, если Ломану потребуется защита. Для этого он еще годился.
В комнате стояла тишина, нарушаемая только стуком дождевых капель за окном.
— Почему бы нам не присесть? — Калтроп двигался легко и небрежно, весь из себя такой жизнерадостный. Смахнув пыль с сиденья одного из кресел, он шлепнулся в него и, вытянув ноги, взглянул на меня с дружелюбной улыбкой.
Ломан тоже собрался было сесть, но остановился, заметив, что я не сдвинулся с места.
— Мы должны принести тебе свои извинения, Квиллер. Мы… э-э-э… глубоко сожалеем об обстоятельствах, которые вынудили тебя подать заявление об отставке, и выражаем глубокую надежду, что ты изменишь свое намерение. За окном все так же лил дождь.
— И вы не должны сомневаться, что по-прежнему среди друзей, как вы знаете, мы… — присоединился Калтроп.
— Друзей?
Ломан дернулся, хотя я даже не повысил голоса. Он тут же оправился, стараясь скрыть смущение от того, что позволил выдать свое состояние.
— Ох, да брось. Ты прекрасно знаешь, что каждый тайный агент должен быть готов к тому, что при соответствующих обстоятельствах его могут списать. Кроме того. Перед заданием ты, как обычно, подписал все соответствующие документы.
От вида его физиономии мне сделалось просто муторно, и, отвернувшись, я уставился на картину на противоположной стене, изображавшую амазонку в пурпурном одеянии и в шляпке с перьями. На верхней планке рамы валялась дохлая моль. Почувствовав, что готов к разговору, я повернулся к Ломану.
— Да, я подписал документы предписанной формы. Я произнес эту фразу тихо и спокойно, но он знал мое умение держать себя в руках, — даже если меня душила ярость, в глазах у меня ничего не выражалось. Не такого ли поведения они и ожидали от нас, неприметных исполнителей? Полный тотальный контроль над всеми действиями. Предполагалось, что в поле мы ведем себя как дохлые ящерицы, сливаясь с окружающей средой, а возвращаясь в Бюро, обретаем облик цивилизованных людей. Что мы и делали.
— Да, я все подписал. Кроме того, я разрядил бомбу. Знай я, что вы подложили ее для меня, я притащил бы ее с собой и разнес бы это гребаное здание на кусочки.
Развернувшись, Ломан неторопливо отмерил пару шагов, поблескивая лакированными носками туфель: короткие ручки сложены за спиной, и в манжетах тускло искрились черные агатовые запонки.
— Необходимость этого, — прошелестел он, — была согласована на самом высоком уровне, как ты догадываешься. Ставкой была судьба нации. Мы…
— Эта ставка присутствует всегда. Иных операций вы мне и не поручаете.
Он пожал плечами.
— Был риск, что ты сломаешься при допросе.
— У меня была капсула.
— Конечно, но мы не могли полагаться только на нее… — Он снова пожал плечами.
— Значит, будем и дальше использовать такие методы?
— Совершенно верно.
— Вам хоть известно, сколько заданий у меня за плечами?
— Я знаком с твоим опытом, но…
— Ты сам направил меня.
— Это верно.
Я шагнул к нему.
— И вы сочли, что я из тех бесхребетных слизняков, которые не рискнут раскусить капсулу с цианистым калием? В самом деле?
Треснувшее стекло в раме картины на стене задребезжало; этот невзрачный сукин сын опять дернулся, и внезапно я почувствовал к нему нечто вроде сочувствия, потому что он — неотъемлемая часть системы, которая в один прекрасный день может потребовать, чтобы Контроль, продумав все детали, приговорил к смерти первоклассного оперативника где-нибудь вдали от Лондона; и хотя у них и не будет стопроцентной уверенности в необходимости его гибели — но под страхом краха карьеры выбора у них нет, и труп его будет брошен где-то на вражеской территории, где с ним обойдутся как с падалью и выбросят на помойку крысам.
Но теперь им пришлось столкнуться кое с чем похуже, чем свидетели из Лондона — предполагаемый мертвец вернулся жив и здоров и бросает им в лицо жесткие обвинения.
— Мы должны делать то, — быстро сказал Ломан, — что должны.
На это я не ответил. Послышался мягкий спокойный голос Калтропа:
— На каких условиях, Квиллер, вы согласны вернуться?
— Ни на каких.
— Мы можем предложить более чем хорошие условия, Квиллер, — начал соблазнять Ломан. — Например, во всем, что касается связи, сигналов, контактов и прикрытия, решения будешь принимать ты и только ты.
Я опять промолчал.
— Включая ваше присутствие на стадии планирования операции, — ловко подключился Калтроп, — вместе с шефом Контроля. И конечно, — смущенной улыбкой он постарался смягчить грубость очередной приманки, — более чем соответствующее вознаграждение.
По стеклам стучал дождь.
— Насколько соответствующее?
Калтроп глянул на Ломана, который быстро ответил:
— Двойное.
— Что это вдруг заставило вас столь высоко оценить меня, учитывая, что еще недавно вы предполагали, что мои мозги будут размазаны отсюда и до России?
— Я не сомневаюсь, что Директорат придет к выводу — каковой уже сделали мы — что всегда сможем договориться об уровне компенсации. Кроме того, они… — нашелся Ломан.
— Дерьмо собачье. Вы думаете, что они попытаются снова купить меня?
— Я не стал бы столь откровенно…
— Если вы уйдете из Бюро, — торопливо вмешался Калтроп, — что вы будете делать? Об этом вы подумали?
— Не беспокойтесь, есть чем заниматься и вне этого паршивого заведения.
— Для такого, как вы?
— Да.
— Тебе нелегко будет найти себе место в жизни, — взял слово Ломан. — И если ты окончательно уйдешь, мы никогда не попросим тебя вернуться.
— Стыд и позор. — Я шагнул к нему, и, видно, в моих глазах было нечто, что заставило его отшатнуться. — На какое бы задание вы ни послали меня, вы никогда не сможете мне гарантировать, что не сделаете того же самого, что было, если вас к этому обяжут обстоятельства. И мне все время придется оглядываться, поджидая появления от вас какого-нибудь подонка с ножом или взрывчаткой. На этот раз не сработало. Я хотел бы знать, куда делись мои друзья, я никого из них здесь не застал. Они списаны, как должен был быть списан и я. — Подходя к дверям, я услышал скрип кожи — Калтроп поднялся из кресла.
— Квиллер?
Я повернулся и увидел, что он развел руки, как бы извиняясь.
— Прошу прощения.
Я с такой силой распахнул двери, что они с треском врезались в стену, когда я выскочил в холл.
Я пошел к черному выходу, чтобы избежать встреч, но Чарли увидел меня из дверей.
— А я думал, что с тобой уже все кончено. Я подошел к нему, чтобы он не вставал: последнее задание стоило ему размозженного бедра и парочки подобных же неприятностей.
— Просто обрубаю концы.
— Но ты никогда не сможешь быть уверен… — Обожженными пальцами он обхватил чайную чашку.
— В чем?
— Что они снова не попытаются.
— Вот это уж точно. — Коснувшись его плеча, я снова двинулся по коридору.
Мишлен спешила с папками досье и не увидела меня. Рядом с лестничной площадкой открылась дверь, из которой вышел Холмс; рассеянно пройдя мимо, он остановился и повернулся ко мне.
— Кто-то сказал что ты подал заявление об отставке.
— Да.
— Да у тебя просто крыша поедет.
— Это может быть интересно.
Через черный ход — узкую высокую дверь с козырьком — я вышел на Уайтхолл-стрит и прошлепал по лужам к машине, не оглядываясь на это здание. Сев в машину и включив двигатель, я погнал ее к западу через Кенсингтон и Сизвик на М—4; телефон был отключен и дворники стремительно разгоняли воду по стеклу; я отстегнул страховочный ремень и отбросил его на сиденье: дальний свет фар прорезал серую пелену дождя на пустынной дороге, а я гнал и гнал вперед, оставляя как можно больше миль между собой и Лондоном, и меня преследовал горький едкий запах сожженных мостов.
2. Червяк
— Не могу, — отказала она. — Утром я должна быть с иголочки.
— Ты улетаешь?
— К полудню. — Она поцеловала меня в последний раз, и пряди ее волос, прохладные и душистые, упали мне на лицо.
— Тогда почему бы тебе не остаться на ночь?
— В девять у меня собеседование. Я хочу попасть на рейсы “Конкорда” — ну не фантастика ли? На лацкане пиджака у меня будет карточка с именем, и, когда я буду идти через зал аэровокзала, все будут глазеть на меня. Тут речь идет о престиже. — Соскользнув с кровати, она оглядела комнату. — Где тут двери?
— Вон там. Туалет для гостей налево.
— Господи, я еле держусь на ногах. У тебя всегда так?
— Нет. Только из-за твоих поцелуев. Она стояла, глядя на меня сверху вниз, и в тусклом свете из окна тело ее чуть отсвечивало.
— Я всегда так целуюсь, но не предполагала, что ты превратишься в торнадо.
— Теперь можешь предполагать.
Она стояла, оглаживая бедра, и прикидывала, может, стоит остаться. Это было бы как нельзя лучше: я чувствовал себя очень одиноко.
— Откуда эти синяки? — Она только сейчас заметила их.
— Мертвая петая на машине.
— Она тебе дорого обошлась.
— Если останешься, я преподнесу тебе яичницу с беконом.
— Я бы и без нее осталась, но в любом случае я не могу. Завтра — решающий день в моей жизни. — По пути в ванную она бросила из-за плеча: — Но я остановилась в Лондоне.
Пока она была в ванной, странная мысль пришла мне в голову — может, стоит поискать кого-то в спутницы жизни, кого-то вроде этой девушки? Осесть на месте, начать какое-нибудь свое дело? Подобные идеи впервые посетили меня прошлым вечером, когда я возвращался в Лондон на взятом напрокат “Порше”, но они были странными и чуждыми для меня — не потому, что жена и нормальная работа не устроили бы меня, не дали бы чувства удовлетворения, а потому, что эти мысли из мира других людей, в котором мне не было места. У меня возникло ощущение, что кто-то чужой и незнакомый хочет обосноваться в моей черепушке, и если я потеряю неповторимость собственной личности, то кончу в психушке.
“Да у тебя просто крыша поедет.
Холмс. Но ведь, скорее всего, к этому я и иду. И ни женитьба мне не поможет, ни нормальная работа. Главное, я должен обрести полную свободу. Мира и покоя мне недостаточно: я хотел, чтобы в моей жизни присутствовал риск, доходящий порой до предельного напряжения, чтобы я ощущал зыбкую грань бытия. И такую жизнь ты никому не можешь предложить разделить.
— Чем ты займешься? — спросила она, выйдя из ванной.
— Расстался с одной работой и буду искать другую.
— Ты артист? — она наблюдала за мной в зеркале.
— Нет.
— В тебе есть что-то странное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42


А-П

П-Я