Он не был душегубом. Душегуб на его месте взял бы плеть из рук охранника и, чтобы повеселить нижние чины, пустил бы кровь даже из этих обескровленных тел; брезгливо вздернул бы нос, вспомнив о том, что этих людей привезли ночью за сто тридцать миль в крытых фургонах для скота, по восемьдесят человек в каждом; выхватил бы револьвер и первую пулю пустил бы сам, чтобы начать забаву. Нет, ничего этого Цоссен не сделал. Офицер, он считал это ниже своего достоинства.
Он сделал нечто худшее, и я видел все.
Охранник что-то крикнул, когда один из трехсот вышел из строя и направился к обергруппенфюреру. Его не пристрелили на месте потому, что Цоссен поднял руку в перчатке, заинтересованный, что хочет от него этот голый человек. Когда-то ростом тот был выше Цоссена; еще и сейчас, хотя кости выпирали из кожи, он был широк в плечах. Эта партия узников долгие месяцы питалась одними корками и затхлой водой. Много времени прошло с тех пор, как они ели то, что можно назвать пищей…
Узник, пошатываясь, приблизился к арийцу и остановился, едва держась на ногах. От усилий, которые он проделал, чтобы преодолеть десять метров, дыхание со свистом вырывалось у него изо рта и ребра ходили под кожей, свисавшей дряблыми складками. Я слышал, как он спросил у Цоссена разрешения прочитать заупокойную молитву. Обергруппенфюрер не сбил его наземь ударом кулака за дерзость, как я ожидал. Он был офицером. Он только взглянул на часы, на мгновение задумался и покачал головой: “Некогда. Дорога очень плохая, а я хочу поспеть в Брюкнервальд к обеду”. Он подал знак штурмбаннфюреру, и пулеметы открыли огонь…
Гейнрих Цоссен. Я запомнил его.
Из простого чувства чистоплотности следовало бы оставить эти воспоминания при себе, но в 1945 году в качестве главного свидетеля обвинения в трибунале я был вынужден подробно изложить этот эпизод в числе многих других. Остальные были не лучше… Впоследствии отмечалось, что за все время моих показаний, тянувшихся в общей сложности пятнадцать недель, я держался внешне спокойно, был объективен и лишь однажды потерял контроль над собой, рассказывая о Гейнрихе Цоссене. Даже теперь, двадцать один год спустя, в Берлине, я был не в состоянии, придя в ресторан, открыть меню, в котором было это слово – «Mittagessen» – обед.
Поль молчал, понимая, что пошел с козырного туза. Цоссен находился в Берлине.
– Что ж, надеюсь, вы его схватите, – сказал я наконец.
Поль продолжал молчать, ведя свою игру.
– Но думаю, что вы ошибаетесь. По слухам, он находится в Аргентине.
Теперь мы заговорили оба, и я знал: он понимает, что выиграл.
– Его видели в Берлине неделю назад.
– Кто?
– Свидетель на процессе.
– Я могу поговорить с ним?
– Он “упал” с десятого этажа на следующий день после того, как сообщил нам об этом.
– Олбрихт?
– Да.
– Он мог ошибиться.
– Он хорошо знал Цоссена. Вам это известно.
– Значит, таково мое задание? Цоссен?
– Это лишь часть задания.
– Итак, вы предлагаете мне взяться за это…
– Да.
– …зная, что я хотел бы видеть его на скамье подсудимых. Не выйдет. Теперь их больше не вешают, – неожиданно для себя сказал я, хотя верил, что Поль говорил правду. – Однако, сообщите мне все сведения и не задавайте больше вопросов.
Он одобрительно молчал.
– Я измотался, понятно?
– Конечно. После шести месяцев…
– Не разговаривайте со мной так, словно вы сестра милосердия!..
Он вновь замолчал. Гул голосов под сводчатым потолком стал громче – зрители из фойе устремились в зал.
– Ладно, Поль, не тяните. Приканчивайте меня.
– Тысячи нацистов все еще проживают в Германии по фальшивым документам. Американское бюро генерала Гелена исподволь освободило сотни офицеров СС и вермахта, когда генерал Хойзингер продиктовал свои условия штабу НАТО, и с тех пор они реорганизовали германскую армию, которая является сейчас, пожалуй, самой многочисленной и хорошо вооруженной армией в Европе. Германская авиация по своей мощи в настоящее время превосходит британские воздушные силы. Германский генеральный штаб ведет секретные, направленные против НАТО, переговоры с Испанией, Португалией и африканскими странами; им созданы базы ракет типа “земля – земля”. Множество гитлеровских офицеров вернулись к власти и пользуются влиянием, заняв ключевые позиции как в гражданской, так и в военной сферах. Они получили свои нынешние посты несмотря на то, что их прошлая деятельность хорошо известна. В самом генеральном штабе активизируются реваншисты. Это убежденные нацисты, готовые на все, когда наступит подходящий момент. Если…
– Вам сообщили все эти подробности в Центре? – перебил я.
– Я не начальство, а такой же исполнитель, как и вы.
– Если я возьмусь – пока что еще не решил – за это задание, то не раньше, чем смогу убедиться в справедливости вашей аргументации. На это потребуется не один день. Я лично считаю, что Германский генштаб способен развязать войну с тем же успехом, что и ку-клукс-клан.
– Позвольте мне напомнить вам сказанные обвинителем от Соединенных Штатов на Нюрнбергском процессе слова: “Германский милитаризм будет хвататься за любую возможность, которая поможет ему восстановить силы для развязывания новой войны”.
– Нельзя начать войну без народа.
– Народ никогда не начинает войн. Войны всегда затевают политиканы и генералы. Десять лет назад – и всего лишь десять лет назад после окончания кровопролития – в честь Кессельринга был созван слет бывших фашистских солдат. Народ протестовал, но полиция разогнала демонстрантов.
– Народ все еще протестует, об этом свидетельствуют хотя бы процессы.
– Но теперь проведение процессов становится все более затруднительным. Военных преступников, признанных виновными, больше не вешают, зато свидетелей обвинения убивают. Времена меняются.
Я сидел, закрыв глаза. Огни в зале погасли. Поль молчал. Он хорошо понимал, что, когда желаешь убедить кого-либо, нужно делать паузы и давать собеседнику время на размышление.
– Все это политика, – неуверенно произнес я. – Оставьте ее себе.
Он не ответил.
– Я не утверждаю, Поль, что держу палец на пульсе истории или знаю, какое будущее ожидает человечество. Просто я чертовски устал. Вы ошиблись ложей, как я уже говорил…
Поль шевельнулся, и я открыл глаза. Откуда-то он достал небольшую папку из искусственной кожи. По-видимому, он прятал ее под пиджаком. Иначе я бы уже заметил ее. Он положил папку мне на колени.
– Это вам.
Я не прикоснулся к папке.
– Будь проклято ваше появление, Поль.
– Мы выделили человека, который будет прикрывать вас, – мягко произнес он.
– Мне не нужно прикрытие.
– А что будет, если вы окажетесь в тяжелом положении?
– Я сам из него выберусь.
– Знаете ли вы, какой вас ждет риск, Квиллер?
– А у КЛД было прикрытие?
– Да, но очень трудно уберечь человека от выстрела с дальней дистанции.
– Они разделаются со мной таким же способом, если уж до этого дойдет. Никакого прикрытия, Поль. И не вздумайте прикреплять ко мне людей без моего ведома. Я предпочитаю действовать в одиночку.
Запульсировала вена на ноге, предвестник судороги. Я шевельнулся, и папка скользнула на пол. Я оставил ее там, где она упала.
Заиграла музыка.
– Можете положиться на двух людей, – произнес Поль.
– Никаких людей!
– Один – американец, Фрэнк Брэнд; другой – молодой немец, Ланц Хенгель. Они…
– Пусть они оставят меня в покое.
– У вас есть связной…
– И связной мне не нужен.
– Ваш связной – я.
– Тогда и вы держитесь от меня подальше! Если уж я возьмусь за это, то только на своих условиях.
Они не должны были посылать этого Поля, ловить меня на крючок. Ублюдки… Чарингтон мертв – давай другого! Интересно, кого они найдут после меня? Шесть тяжелых месяцев – и теперь опять! И только потому, что я оказался под рукой, а в их распоряжении был крючок с наживкой. “Существует только один способ убедить его, – так, наверное, говорили они, стоя вокруг письменного стола в просторном лондонском кабинете, где пахло свежим лаком, – и этот способ – сказать ему, что Цоссен в Берлине”. И они задымили сигарами и послали за Полем.
Мне было безразлично, соответствовал ли истине монолог относительно возрождающегося фашизма или нет. Услышав про Цоссена, я не нуждался ни в каких других приманках. Поль зря тратил время.
Начиналась судорога, и я прополз на четвереньках обратно в ложу и сел в кресло, будто только что вернулся после антракта. Поль сделал то же самое и аккуратно обтер руки о колени. Я сидел с закрытыми глазами, размышляя.
Я понимал, что сам во всем виноват. Много лет я действовал сугубо конспиративно, как был обучен, поэтому, когда меня направили сотрудничать с федеральной комиссией “Зет” для выявления военных преступников и предания их суду Ганноверского трибунала, я не видел надобности вылезать на свет божий. Иначе мое лицо за эти полгода стало бы известно всем, в том числе и людям, вооруженным винтовками с телескопическим прицелом.
Однако это могло бы и не заботить меня, так как я ездил из Ганновера в Берлин и обратно с охраной в шесть человек, словно какой-нибудь премьер-министр. Но именно мои настояния на соблюдении конспирации и привели к тому, что я сам попался на крючок. После шести месяцев я знал Берлин как свои пять пальцев, как собственную физиономию, хотя сам не был известен в Берлине никому.
Не удивительно, что они остановили свой выбор на мне.
Некоторое время Поль, должно быть, думал, что я откажусь. Затем, поняв, что все в порядке, положил папку мне на колени. В ней, очевидно, содержалась информация, которую они могли мне предоставить: имена и фамилии, досье, разработки, указания – все, собранное в архиве Центра, полный и исчерпывающий анализ предстоящего поля действия. Но они обратились ко мне еще и по другой причине – потому что я знал больше их.
– Поль, – позвал я.
Он сидел, сложив руки на коленях, и смотрел на сцену. Он наклонился ко мне.
– Дайте указание, чтобы мой телефон не прослушивался больше. Если я услышу в трубке пощелкивание, я хочу быть уверенным, что это включилась противная сторона.
– Хорошо.
– И никакого прикрытия.
– Ладно.
– Связь как обычно – почта и биржевые бюллетени.
– Приемлемо.
Сцена начала заполняться действующими лицами, и музыка зазвучала громче. Я попросил у Поля его фотографию, и он протянул ее мне. Молния на папке открывалась бесшумно. Внутри находилась другая папка, черная, поменьше.
Это был меморандум. Между отпечатанными на машинке строками было начертано мое будущее, мой дальнейший образ жизни. Там ничего не говорилось о том, каким образом я могу умереть. Это был документ исключительно частного порядка…
Я сунул фотографию в папку и задернул молнию.

3. Снег

Снегопад прекратился. Укатанный колесами автомобилей, снег ледяным покровом сковывал мостовые. Автомобили двигались медленно и бесшумно. На Курфюрстенштрассе возле поваленной дорожной тумбы стояла разбитая машина. Несколько человек прицепляли ее к грузовику, чтобы отбуксировать. Ржавая вода текла из радиатора.
Над крышами домов нависло черное небо, и звезды казались небывало близкими. В такую ночь легко представить, что земля тоже является звездой, несущейся в безвоздушном мраке. Даже меховой воротник не защищал от этой мысли.
Я вышел из ложи за минуту до Поля. Спускаясь в толпе по главной лестнице, он уже не видел меня. Я стоял, прислонившись к стене, разглядывая его в зеркале над лестницей и сравнивая с фотографией. Проходя мимо театральной кассы, я попросил конверт, на улице сунул в него фотографию, надписал “Евросаунд” и без марки опустил в почтовый ящик на углу.
В хорошую погоду дорога до моего отеля заняла бы минут пятнадцать. Сегодня на это ушло полчаса. Ледяная корка похрустывала под ногами. Только четверо из моих стражей находились в поле моего зрения; держась в отдалении, они сопровождали меня от самого театра. Они хорошо несли службу, но, по существу, были бесполезны. Вся система такой охраны бесполезна. Предполагалось, например, что в театре я буду в безопасности, но ведь вместо Поля мог явиться и кто-нибудь из врагов, без особого труда пырнуть меня ножом, и ни один человек даже не заметил бы этого.
На Бюловштрассе были вывешены последние объявления. Заметив фамилию Петерса, я купил вечерние газеты. Эвальд Петерс являлся начальником личной охраны канцлера Эрхарда. Всего лишь месяц назад он ездил в Лондон для обеспечения безопасности канцлера на тот случай, если кому-нибудь вздумается швырнуть в канцлера гнилым помидором, когда тот приедет с официальным визитом в Англию. Сегодня его арестовали по обвинению в массовых уничтожениях евреев. Он являлся старшим офицером криминальной полиции ФРГ, ответственным за охрану канцлера, президента республики и государственных деятелей других стран, посещавших Бонн. Что знал о нем Эрхард? По-видимому, ничего. Недавно на партийном съезде вопреки определенному давлению он настоял на продолжении судов над бывшими военными преступниками и отверг настояния об амнистии, в результате которой многие нацисты были бы освобождены из тюрем. Если бы у него были подозрения в отношении своего главного телохранителя, он немедленно расстался бы с ним.
Петерс был арестован по настоянию комиссии “Зет”. Я уважал ее сотрудников за хватку. Внутри этой комиссии уже давно шли волнения. Ее задача состояла в том, чтобы выкорчевывать остатки нацистов, а среди руководства и во всех звеньях комиссии находились бывшие нацисты, поэтому с каждым новым арестом лояльные сотрудники все больше и больше рисковали своим служебным положением. Весьма странная организация.
Вчера арестовали Ганса Крюгера, западногерманского министра по делам беженцев. Обвинение: он был судьей особого военного нацистского трибунала в оккупированной Польше. Через несколько дней в газетах появится новое имя – полиция связывает сейчас концы порванной нити – Франц Ром, руководитель отдела регулирования дорожного движения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25