Но в то же время он панически боялся татар, чуть ли не ежегодно подвергавших его вотчину жестоким опустошениям, и этот почти суеверный страх перед Ордой был главной причиной всех его политических ошибок, столько зла причинивших Русской земле. Даже теперь, после Куликовской битвы, он не верил в то, что Москва способна успешно защищать Русь от татарских нашествий, а так как его княжество лежало на пути этих нашествий первым, –
Слово «поганый» означало тогда «язычник», как и латинское слово «ра^апиз», от которого оно происходит.
Олег Иванович не хотел рисковать. Он покорно принял разнос от ханского посла, оправдывался как мог и поклялся «всегда быть его пресветлому величеству, хану Тохтамышу, преданным слугой».
Простояв в Рязани четыре дня и получив от Рязанского князя богатые подарки для себя и для великого хана, повеселевший Ак-ходжа тронулся дальше. Но, миновав мордовские земли и вступив в пределы Нижегородского княжества, он сразу понял, что самое неприятное начинается только теперь. За постоянные грабежи и набеги здесь ненавидели Орду особенно лютой ненавистью, но, не в пример рязанцам, нижегородцы обычно в долгу не оставались, отвечая частыми мятежами и беспощадными избиениями татар, проживавших в Нижнем Новгороде или случайно там оказавшихся. Таким образом, особого страха перед Ордой тут и прежде не было, теперь же, – после победы на Куликовом поле, – все были уверены в том, что ее владычеству над Русью пришел конещ А потому появление вооруженного отряда татар, державших себя с еще большей наглостью, чем прежде, вызывало все общее негодование.
В первом же нижегородском селе Ак-ходжу встретили с такой открытой враждебностью, что он приказал бить плетьми всех мужчин, без изъятия, а село разграбить. Но во втором вышло еще хуже. Тут, при въезде татар, все продолжали заниматься своими обыденными делами, словно бы вовсе не видели ни самого посла, ни его треххвостого бунчука, ни нукеров.
Поведя вокруг сузившимися от гнева глазами, Ак-ходжа остановил их на коренастом мужике, который, совсем близко от него, стоя в шапке и спиной к послу, спокойно прилаживал к своему тыну новый кол, взамен старого, подгнившего. По знаку царевича ехавший за ним нукер подскочил к мужику и ловким ударом плети сбил с него шапку. Но тут произошло вовсе небывалое: мужик размахнулся колом и так огрел им нукера, что тот едва удержался в седле. На него сейчас же набросились четверо татар и, жестоко избив, со скрученными за спиной руками поставили перед послом.
– Как посмел ты, подлый раб, поднять руку на моего воина?! – закричал Ак-ходжа.
– Не стерпел обиды, вот и вдарил, – сплевывая кровь, ответил мужик, когда посольский толмач перевел ему слова царевича. – Пущай и не дерется: ноне мы Орде боле не подвластны.
– Не подвластны?! Сейчас ты это увидишь! Ты знаешь, что бывает за оскорбление ханского посла?
– Знаю, – ответил мужик, обращаясь к толмачу. – Смерти мне все одно не миновать, так скажи ты своему послу… – и он добавил такое, что толмач в растерянности уставился на него, не решаясь переводить.
– Что он сказал? – нетерпеливо спросил царевич.
– Он сказал… Я не могу повторить этого, пресветлый оглан!
– Говори! – в бешенстве крикнул Ак-ходжа.
– Этот грязный урус, да испепелит его Аллах своим гневом, очень плохо сказал про твою почтенную мать, пресветлый оглан…
Дерзкого мужика, по повелению Ак-ходжи, посадили на кол, всех остальных перепороли, село разграбили и сожгли. Пока занимались всем этим, – спустились сумерки, и отряд расположился на ночлег тут же, на опушке леса, в ста шагах от догорающей деревни.
Ночь прошла спокойно. Но наутро, когда отдан был приказ выступать, к царевичу явился один из десятников и доложил, что из его десятка исчезли два воина. Минуту спустя подошли еще двое и сказали, что у них тоже недосчитывается по одному человеку. Бегство из войска было в Орде крайне редким явлением, и потому Ак-ходжа сразу подумал другое.
– Наверное, всю ночь забавлялись с русскими женщинами и теперь спят где-нибудь в лесу, – сказал он. – Разыскать сейчас же этих похотливых псов и привести ко мне! Искали долго. Наконец в версте от опушки услышали стоны и на маленькой лесной поляне нашли всех четверых, посаженными на колья. Один их них еще смог рассказать, что ночью, когда он вошел в лес по своей надобности, его оглушили ударом по голове и принесли сюда. Остальное пояснений не требовало. Покарать за это было некого, так как ночью все жители сожженного села исчезли и Ак-ходжа хорошо понимал, что их теперь не найти в расстилающихся вокруг лесных чащобах. Он распорядился прикончить несчастных, чтобы прекратить их мучения, и трогаться дальше. Следующее село на пути движения татарского отряда оказалось покинутым жителями. Грабить в нем тоже было нечего потому, что крестьяне попрятали или унесли с собою весь свой скарб и угнали скотину. Приказав спалить село, Ак-ходжа продолжал поход. В этот день он миновал еще одну такую же безлюдную деревню, – велел сжечь и ее, –
а ночью у него снова убили двух воинов и у нескольких выпущенных на пастбище и стреноженных лошадей оказались перерезанными сухожилия.
Так, изредка продолжая встречать на своем пути покинутые населением деревни, Ак-ходжа ехал еще три дня. На ночлегах он теперь выставлял усиленную охрану, да и люди его научились осторожности, а потому никаких потерь в отряде больше не было. На четвертый день он подошел к укрепленному городку Курмышу, рассчитывая на его жителях отквитаться за все, но ворота города оказались запертыми. Тщетно Ак-ходжа, именем великого хана, требовал отворить их и впустить его в город, – со стен ему отвечали насмешками и бранью.
В ярости Ак-ходжа попробовал взять городок приступом, но был отбит, потеряв человек сорок убитыми. Понимая, что у него слишком мало сил и времени для осады, царевич, – пообещав еще возратиться сюда и стереть Курмыш с лица земли, – двинулся дальше, к Нижнему Новгороду, куда и прибыл два дня спустя, встреченный всеобщей враждебностью. От самого въезда в город до княжеского дворца толпа провожала татар оскорблениями и угрозами, на которые Ак-ходжа не решился ответить применением силы, сознавая, что это может привести к немедленной расправе с ним и с его людьми.
Весь накопившийся гнев он излил на Нижегородского князя. Тыча ему под нос ханскую пайцзу и топая ногами, посол перечислял все свои обиды и кричал, что едва возвратится он в Сарай, – оттуда двинется огромная орда, которая обратит Нижегородскую землю в пустыню.
Престарелый князь Дмитрий Константинович, никогда не отличавшийся мужеством и на своем веку немало претерпевший от татар, испугался не на шутку. Он сбивчиво и бестолково оправдывался, сваливая всю вину на Мамая, который дал себя побить Московскому князю, и на этого последнего, – своей победой подорвавшего уважение русского народа к Орде.
– В моей земле это еще ништо, – сказал он под конец, – одно озорство, не более. Вестимо, виновных я велю разыскать и покараю их так, чтобы другим неповадно было, и ты, пре-светлый царевич, на то обиды не держи. А вот поедешь дальше, сам увидишь, что будет в московских землях, – там народ вовсе потерял страх к татарам! Я тебя от чистого сердца упреждаю: лучше бы ты туда и не ездил, – перебьют в пути всех вас, до единого. А великому хану, да сохранит его
Господь на долгие годы, доведи, что выйти из его воли я и в мыслях не имею, и скажи, что Суздальско-Нижегородский князь первый ему на Руси слуга!
Но понадобилось еще много уговоров, покаяний и подарков, чтобы умилостивить посла. Наконец Ак-ходжа смягчился, сказал, что готов предать забвению все происшедшее и обещает князю ханскую милость, если он поклянется никогда не держать сторону врагов великого хана. Дмитрий Константинович, радуясь, что так дешево отделался, сейчас же дал требуемую клятву.
Однако, в связи со всем пережитым по дороге, – совет Нижегородского князя не ехать в Москву показался Ак-ходже весьма разумным. Но исполнить волю великого хана все-таки было нужно. Пройденный путь наглядно показал, что большой отряд татар на Руси привлекает к себе слишком много внимания и ненависти, а потому, перепоручив свою миссию одному из сопровождавших его князей и приказав ему взять с собою только десяток нукеров, сам царевич остался ожидать своего гонца в Нижнем Новгороде.
Через три недели его посланец благополучно вернулся назад, но ответ он привез совсем не такой, какого ожидал хан Тохтамыш: великий князь Московский ехать в Орду отказался наотрез и сказал, что ныне Русь дани никому не платит, но ежели с великим ханом у него наладится дружба, – подарки от случая к случаю присылать будет. С тем Ак-ходжа к осени и возвратился в Сарай.

ГЛАВА 17

Буди же вам всем, доброхотящим Росийскому царству, милость Божия и помощь от пречистыя Богородицы, чюдотворцев великих и от всех святых.
«Повесть о преславном Российском царстве»,
начала XVII в.
Выслушав известия, привезенные его послом, Тохтамыш понял, что привести Москву к повиновению можно будет только вооруженной силой. Но все же он не сразу решился на это: риск был очень велик. Сокрушительным поражением, нанесенным огромной орде Мамая, Московский князь с полной очевидностью показал нынешнюю мощь Руси. Удастся ли одолеть эту мощь ему, Тохтамышу, и не ожидает ли его самого участь Мамая и потеря всего, что с таким трудом было достигнуто?
«Правда, победа над Мамаем дорого обошлась Дмитрию
и его значительно ослабила. У него стало вполовину меньше воинов, но зато каждый из них теперь вдвое сильнее духом: они узнали, что можно побеждать Орду, и татар уже не боятся, как прежде, – это хорошо видно из того, что рассказывал Ак-ходжа. И каждый татарин, который это знает, будет сражаться хуже, чем раньше сражался, потому что он уже не верит в непобедимую силу Орды…» – так думал Тох-тамыш, которому в душе очень хотелось избежать этой опасной войны.
Но как избежать ее, не уронив перед всем миром своего достоинства, когда теперь все знают, что Московский князь отказал ему в повиновении? Если бы он согласился платить хотя бы малую дань, тем признавая перед другими свою зависимость от Орды, – иного бы хан и не требовал. Но того, что Дмитрий, – чьи предки полтораста лет были татарскими данниками, – захотел теперь стать таким же независимым государем, как и он сам, Тохтамыш, стремившийся возродить под своей властью великую империю Батыя, не мог снести. И чем больше он размышлял об этом, тем тверже укреплялся в мысли, что войны с Москвой все равно не миновать. А если так, – лучше начинать ее скорее, пока Московский князь не успел оправиться от потерь, понесенных в Куликовском сражении, и пока есть уверенность в том, что не все русские князья его поддержат.
Придя к такому решению, Тохтамыш, не теряя времени, начал готовиться к походу, стараясь учитывать все, что могло облегчить ему победу. Свой успех он строил не столько на численности войска, сколько на внезапности удара, а потому считал особенно важным, чтобы в Москве не догадывались о нависшей над нею угрозе. Хорошо зная, что у Дмитрия есть в Орде осведомители, от которых нельзя сохранить свои приготовления в тайне, Тохтамыш, приступив к сбору войска, искусно распространил слух, будто он готовит поход на Азербайджан. Это всем показалось правдоподобным: четверть века тому назад завоеванный ханом Джанибеком Азербайджан снова отделился от Орды во время царившей в ней многолетней разрухи, и было вполне естественно, что Тохтамыш хочет привести его к покорности.
Таким образом, об истинных намереньях великого хана даже в Орде знали только особо доверенные лица, в числе которых находился и Карач-мурза.
Новость эта была ему крайне неприятна. Он считал себя другом Руси и князя Дмитрия, а потому искренне радовался его победе над Мамаем. И вот теперь над Русью, – над ро-
диной его отца, – снова сгущались тучи страшной войны. Пусть сам он не примет в ней участия, – как поклялся когда-то митрополиту Алексею, – но разве это что-нибудь изменит? И разве не обещал он митрополиту еще и другое: где только возможно, отводить беду, грозящую русскому народу? Что же теперь делать? Предупредить князя Дмитрия о надвигающейся на него опасности? – Но при таком положении, как сейчас, это будет не только прямой изменой Тохтамышу, которому он тоже клялся служить честно, но и предательством по отношению к Орде, где он родился и вырос.
Запутавшись в этих противоречиях, Карач-мурза томился под гнетом тяжелых дум и не знал, на что решиться, не потеряв уважения к самому себе. И вдруг он вспомнил то, что сказал ему когда-то митрополит Алексей: «Всегда будь чист в делах своих и ничем недостойным себя не пятнай, ни на Руси, ни в Орде…» Вот золотые слова, достойные того, кто их произнес! И Карач-мурза, сразу приняв решение, отправился к Тохтамышу.
Начав с других дел, которые были ему поручены, он дождался минуты, когда разговор коснулся предстоящего похода, и промолвил:
– Да ниспошлет тебе Аллах удачу во всем, великий хан! Но если ты мне позволишь сказать то, что я думаю, – я скажу: человек, который желает себе удачи, должен поступать так, чтобы Аллаху было легче ему помочь.
– Разве ты думаешь, что я поступаю не так? – спросил Тохтамыш.
– До сих пор ты поступал так, что Аллаху было легко помогать тебе, и с его помощью ты достиг того, чего хотел. Но я думаю, что этот поход на Русь не принесет тебе пользы.
– Почему ты так думаешь?
– Недавно ты сам говорил: «Сделавшись повелителем Великой Орды, я должен стать сильнее Тимура, иначе он нас раздавит». Зачем же теперь ты хочешь ослабить свою силу ненужной войной с Московским князем?
– Почему эта война кажется тебе ненужной?
– Потому, что если даже ты победишь Московского князя, – что будет нелегко, ибо он очень силен, – ты выгадаешь много меньше того, что потеряешь.
– Что же, по-твоему, я выгадаю и что потеряю?
– Ты выгадаешь его внешнюю покорность, да в год несколько тысяч рублей дани, без которой легко можешь обойтись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29