Ткнул перо в граненую чернильницу и радостно расписался: «М. Тухачевский».
Пункт второй приказа гласил: «Формирование института начать 25 сентября и закончить 1 ноября 1933 года».
Да не тут-то было...
21
Мой жизненный опыт убедил меня, что люди, не имеющие недостатков, имеют очень мало достоинств.
Авраам Линкольн
Победа! Победа! 31 октября принято постановление Совета Труда и Обороны № 104, в котором подтверждался приказ Реввоенсовета! 15 ноября вновь образованный РНИИ передали в ведение Народного комиссариата тяжелой промышленности СССР! Отныне у них свой институт!
После подвала на Садово-Спасской помещение института в Лихоборах на окраине Москвы представлялось Королеву царскими хоромами: двухэтажный корпус, к которому примыкал производственный цех. В цеху было полное запустение, по-кладбищенски белели бетонные фундаменты демонтированных машин: здесь размещалась лаборатория дизелей. В корпусе – натоптано, грязь, кучки какого-то домашнего мусора, девушки из ГИРД кричали, что обнаружили клопов. Королев помнил, каким был их подвал на Садовой, пожалуй, еще хуже. Ясно, что снова придется начинать на пустом месте, снова навалятся нескончаемые хозяйственные и организационные заботы. У пионеров науки и техники разные судьбы. Для великого Тихо Браге датский король построил целый научный городок – Ураниборг – столицу Урании, богини астрономии. Менделеев трудился в теплом уюте Петербургского университета. Эрнест Резерфорд обосновался в Кембридже, в прекрасно оборудованной Кавендишской лаборатории. Сергей Королев всю жизнь начинал с нуля: в 1931 году – ГИРД, 1934-м – РНИИ, в 1946-м – Подлипки и Капустин Яр, в 1955-м – Тюратам. Быть пионером – трудно, но во сто крат труднее создавать новое в условиях, мешающих создавать новое. Значит, придется останавливаться. Останавливаться, чтобы следующий шаг был шире.
Но ни облупленные стены, ни сиротские фундаменты станков, ни морозостойкие клопы в щелях не могли омрачить радости гирдовцев. Для них это было не просто новое помещение и не просто новая вывеска. Недавние мечтатели и энтузиасты, начавшие с самодеятельного кружка, переходили в промышленность. Они стали солидными, их признали, им поверили, они стремительно взрослели, превращаясь из увлеченных юношей в умудренных опытом мужей.
В начале декабря сняли клуб «Искра» на Сухаревской площади напротив института Склифосовского и устроили вечер в честь рождения РНИИ. На этот вечер и явился первый раз Королев с двумя «ромбами» в петлицах: он как заместитель начальника нового института был назначен дивизионным инженером. Два «ромба» – это по нынешным временам что-то вроде генерал-лейтенанта инженерных войск, а было генерал-лейтенанту двадцать шесть лет. В такие годы не гордиться «ромбами» чудовищно трудно.
На вечере раздавали почетные значки и подарки. Королев и Тихонравов получили высшую награду Осоавиахима – знак «ЗАОР» («За активную оборонную работу»), Горбунов и Пивоваров – значки отличников Осоавиахима, Щетинков и Авдонин – часы с торжественными словами на крышке, Победоносцев – значок активиста и тоже серебряный «Мозер». Иванова – именную готовальню. Сергей Смирнов ликовал особенно бурно: ему досталось кожаное пальто на меху и шерстяное кашне, – разве можно сравнить с готовальней.
На вечере рядом с Королевым сидел его будущий шеф – Иван Терентьевич Клейменов, назначенный начальником РНИИ.
Назначению этому предшествовали долгие размышления. Очевидно, обсуждалась и кандидатура Королева. Но предпочтение отдали все-таки Клейменову. Клейменов был кадровый военный, член партии, в недавнем прошлом – участник гражданской войны, конечно, он был ближе Тухачевскому и по возрасту и по жизненному пути, чем молодой Королев, который хоть и был теперь дивизионным инженером, но пороха-то не нюхал. Поэтому Тухачевский рекомендовал Орджоникидзе именно Клейменова. Если бы кто-нибудь тогда, в конце 1933 года, мог сказать Тухачевскому и Орджоникидзе, что этим они спасли от смерти будущего великого конструктора, они бы, на беду свою, не поняли этого. Они не могли знать, что пройдет совсем мало лет и ручательство Тухачевского, доверие Орджоникидзе будут равносильны смертному приговору.
Королев знал Клейменова недавно, с 1932 года, когда он стал начальником ГДЛ. Они встречались и в Ленинграде, и в Москве, на совещаниях у Тухачевского, ездили вместе в Нахабино, осматривали испытательные стенды и стартовые площадки первых ракет. Клейменов был спокойным, рассудительным. Открытое, простоватое лицо его, прямой взгляд выдавали в нем человека откровенного, бесхитростного. В суждениях его Королева иногда настораживала несколько наигранная армейская лихость, в которой было не столько смелости, сколько желания не углубляться и суть дела. Очень быстро можно было понять, что ракетной техники Клейменов не знает совсем. Однако на разных совещаниях Иван Терентьевич никогда и не встревал в обсуждения вопросов технических, в отличие от некоторых деятелей Военведа, высказывания которых в свое время доводили покойного Цандера до состояния, близкого к обмороку. А потом, если начальник какой-либо организации до тонкостей разбирается во всех ее делах, это, пожалуй, уже чересчур. Вполне достаточно, чтобы он не мешал тем, кто в этих делах разбирается. Кроме того, веселый «Постулат Роджерса» гласит: «Все невежды, но в разных областях». Пусть он простоват, но, безусловно, не глуп, а значит, можно было надеяться, что он сумеет узнать то, что не знает. А не знал он не потому, что не хотел, а потому, что не успел.
Иван Терентьевич был с Тамбовщины, родился в селе Старая Сурава Лысогорской волости. Отец его не крестьянствовал, а был сапожником – на селе человеком очень уважаемым, мать – портнихой. Быстрота ума Вани Клейменова замечена была уже в церковно-приходской школе, где его рекомендовали в гимназию. Учили бесплатно ввиду бедности. Когда началась первая мировая война, ему было шестнадцать лет и повоевать ему пришлось уже в Красной Армии. Сразу после гимназии в 1918 году попал он на первые Московские курсы командного состава, а уже через два месяца стал адъютантом военного совета 3-й армии. Очевидно, он был действительно очень смышленым пареньком, потому что уже в апреле следующего, 1919 года его отправили на четырехмесячные артиллерийские курсы при ВЦИК, откуда он ушел добровольцем на Восточный фронт. Возможно, этот штрих биографии начальника РНИИ и располагал к нему Тухачевского, который тоже воевал в Поволжье, Сибири и на Урале.
Время было такое, что жизнь Ивана Клейменова неслась, как горная речка в паводок, меняя русло непредсказуемо и стремительно. На фронте он вступил в партию, а уже в 20-м году был направлен учиться в Военно-хозяйственную академию. Ускоренный курс требовал, чтобы специалист с высшим (Академия!) образованием родился через девять месяцев – сколько же соленых солдатских шуток изобретено было по поводу этих девяти месяцев! Что уж это было за «высшее образование», одному богу известно, но факт налицо: Клейменов сразу же получает должность уполномоченного по снабжению 14-й армии, а потом даже заведующего секцией труда промвоенсовета Южного фронта.
Наконец, война кончилась, все фронты ликвидировали, и Иван Клейменов решил несколько притормозить жизнь, понимая, что все эти четырехмесячные курсы и девятимесячные академии – одна видимость, а чтобы жить достойно, надо получить образование настоящее. Он приехал в Москву и поступил на физико-математический факультет университета, что сделать было нетрудно, учитывая его происхождение «от сохи». Однако, едва начав учиться, был он по распоряжению Фрунзе из университета извлечен и направлен на инженерный факультет Военно-воздушной академии РККА.
Это была уже серьезная учеба, авиационную технику он постиг настолько, что, окончив академию – вторую за восемь лет, – командовал мастерскими НИИ ВВС. Здесь опять начала петлять его жизнь. В феврале 1929 года прикомандировали его к отделу внешних заказов при уполномоченном Народного комиссариата по военным и морским делам, который работал в советском торгпредстве в Берлине. В Германии прожил он более трех лет, подкормился, отдохнул, пообтерся среди фирмачей, внешнеторговцев и дипломатов, сам приобрел некоторые дипломатические навыки, впрочем, не утеряв на чужбине столь ценимую на родине солдатскую простоту и удаль.
В мае 1932 года его отозвали из Берлина. Сначала собирались назначить заместителем начальника Научно-технического управления гражданской авиации, потом забрать в ВВС и только в ноябре Тухачевский назначил его начальником ленинградской Газодинамической лаборатории.
Таким образом, весь ракетный стаж Клейменова не составлял пока и года. Иван Терентьевич понимал, что за этот короткий срок он не успел постичь всех тонкостей новой области техники, но разобраться в основных направлениях ее развития – должен и, что очень важно для руководителя, – выработать собственное мнение о перспективах дальнейшего развития этих направлений.
Признавая за Королевым технический опыт, он вовсе не собирался отдавать в руки своего заместителя бразды правления научно-технической политикой нового института и оставлять за собой лишь чисто хозяйственные и административные функции. Напротив, увидав весь тот разгром, который царил в здании РНИИ, и угадав в Королеве отличного организатора, он с первых дней их сотрудничества стал все энергичнее поручать ему именно хозяйственные хлопоты. Клейменову хотелось, чтобы к моменту переезда из Ленинграда ведущих сотрудников ГДЛ производство было бы уже налажено, и он настойчиво напоминал об этом Королеву при каждой встрече.
Когда Сергей Павлович представлял себе слияние двух организаций, он понимал, что трудности возникнут непременно уже потому, что у москвичей и ленинградцев было совершенно разное отношение к ракетам. В ГДЛ ракета – это средство совершенствования артиллерии, в ГИРД – это путь в космос. Да, ломка будет, конечно, но альтернатива возможна. Королев предполагал, что ленинградцы будут продолжать работу над реактивными снарядами, делать ускорители для бомбардировщиков, а Юрий Победоносцев из ГИРД дополнит их работы своими снарядами-прямоточками. Но не мыслил он планов РНИИ и без своей тематики. Он надеялся, что Тихонравов и сменивший Цандера Корнеев доведут до ума свои жидкостные двигатели. Возможно, им будет полезен опыт Глушко. Получив надежный ракетный мотор, он поставит его на планер, а со временем такой ракетоплан превратится в стратосферный самолет. Ему казалось естественным, что слияние двух организаций только поможет развитию уже сложившейся тематики исследований. И вроде бы так оно все и получалось. В постановлении Совета Труда и Обороны, подписанном Молотовым, в самом общем виде была названа тематика института, а сказать точнее – просто перечислены все возможные виды ракетной техники и известные способы ее применения: ракетные двигатели с твердым и жидким топливом, реактивные снаряды для наземных и воздушных установок, бескрылые и крылатые ракеты, ракетопланы и ракетные самолеты, разработки новых марок порохов и топлив, автоматических систем управления, баллистика, аэродинамика, теплообмен. Но теперь все это энциклопедическое перечисление надо было приземлить, конкретизировать, продумать структуру с учетом реальных людей. Однако едва Королев заводил обо всем этом разговор со своим новым начальником, Иван Терентьевич от него старался уйти. Он не возражал, а именно уходил. И сегодня на вечере в клубе «Искра» Королев снова стал допытываться, как представляет себе его новый начальник структуру будущего института.
– Ну что вы, Сергей Павлович, – пробовал отшутиться Клейменов. – Люди поют-пляшут, а мы с вами будем вести такие скучные разговоры...
– Иван Терентьевич, станочный парк нельзя создавать, не зная, что мы будем изготовлять...
– Станочный парк должен быть гибким. Вот мне в Берлине рассказывали, как на заводах «Ролс-Ройс» придумали...
– Нам пока далеко до «Ролс-Ройса».
– А так ли уж и далеко? И про Магнитку говорили – куда-де нам... Уходил, не хотел говорить. Но ведь разговора такого не миновать все равно. Хорошо, он поставит такие станки, которые нужны ему...
Переезжать в новое здание начали еще до Нового года, но дело шло медленно. Зоя Кожемякина на своей полуторке курсировала между Садово-Спасской и Лихоборами с предельной загрузкой: столы, стулья, шкафы, чертежные доски, архивы, горючее, фанера, краска, цемент, железо профильное и просто болванки, наконец, станки, моторы, приборы – короче, все хозяйство, накопившееся незаметно за два года в их подвале. Все это надо было погрузить, разгрузить, заранее прикинуть, где что будет стоять в новом помещении, решить, кто, где и с кем будет сидеть, выслушать множество частных пожеланий («только не у окна!», «только не в этой комнате, тут ужасный сквозняк...») и при всем желании всем угодить, непременно с кем-то поссориться – так мчались день за днем, и радости, и беды были мелкими, скучными, неинтересными, как домашние мухи.
Ленинградцев еще не было: не решили окончательно вопрос с их квартирами, но уже пополз шепоток: «Они сидят в своем Питере и ждут, когда мы тут для них все вычистим и вымоем...» Королев спрашивал Клейменова, когда приедут ленинградцы, Клейменов сказал, что надо организовать Ленинградский филиал и этим непосредственно занимается Лангемак.
– А что его организовывать? – спросил Королев. – Просто часть товарищей уедут в Москву, а часть останется, вот это и будет филиал...
– Вот вы какой быстрый, Сергей Павлович, – прищурился Клейменов. – Вот бы наши цеха с такой бы быстротой оснащались...
С цехами дело шло плохо. Небольшая группа рабочих и механиков «старичков-энтузиастов» из ГИРД удовлетворить нужды института не могла. Бывшие механики дизельной лаборатории тихо спивались от безделья, а некоторые из них разбрелись в неизвестном направлении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188