Я лишь пригубил бокал и сразу вернул его на стол.
— Так в чем же дело, Рич? Нашел что-то новенькое?
— Ага. — Ричард отправил в рот еще несколько кусков прожаренного мяса. — Помнишь, барышня Габрова упорно настаивала на том, что прилетела в мед-Центр на флайере?
— Сегодня она напоминала о нем. Спрашивала, не копал ли ты в этом направлении.
— Умгу… — протянул Ричард. — Это ты ей сказал, что я помогаю тебе, или она сама узнала?
— Сама. Она очень умная девушка.
— Чертовски умная, — охотно подтвердил Ричард. — По сравнению с ней мы полные идиоты. Она долго терпела нашу тупость, но наконец не вытерпела и решила, что без ее подсказки мы не обойдемся. Вчера поздно вечером я получил весьма любопытное письмо без обратного адреса. Отследить его маршрут по сети мне не удалось, все концы были умело обрублены, но лично у меня нет никаких сомнений, кто его автор.
— Она?
— Безусловно. Письмо было коротенькое, всего два предложения. В нем мне советовали обратить внимание на эксперта по фамилии Сверчевский, который еще на начальном этапе следствия был неожиданно исключен из группы, занимавшейся убийством доктора Довганя, а вскоре после этого переведен в другой департамент. Я довольно быстро выяснил, что он уже не работает в полиции: месяц назад он уволился и сейчас заведует одной из лабораторий на орбитальной базе Сицилианского Корпуса, куда его давно пытались переманить. Я решил не терять времени даром, сел на ближайший челнок и полетел на орбиту, чтобы переговорить с этим Сверчевским. Гм-м… Для пущей важности я сварганил судебную повестку от твоего имени — мне не хотелось поднимать тебя среди ночи. Надеюсь, ты не сердишься?
— Не сержусь, — ответил я. — И что же он тебе рассказал?
— О, много интересных вещей! При виде повестки Сверчевский решил, что нам все известно, и мне даже не понадобилось тянуть его за язык. Он пел как соловей и, самое главное, признал существование записи о полете барышни Габровой из Национального парка в медцентр. Она села в флайер без десяти четыре, а вышла из него в шестнадцать двадцать одну. Короче, стопроцентное алиби.
— Значит, — еще не до конца веря услышанному, промолвил я, — она не лгала? Она действительно невиновна?
— Ай, брось! — отмахнулся Ричард. — Конечно, виновна. Вне всяких сомнений, это она укокошила доктора — но предварительно состряпала себе алиби.
— Запись сфальсифицирована?
— А что же ты думал! Даже не одна, а две записи — и о том, как она прилетела в парк часом раньше и как улетела обратно. Однако фальшивка была сделана настолько профессионально, что оказалась не по зубам экспертам из отдела убийств. Тут нужна была помощь специалистов моего профиля…
— Погоди! — взволнованно перебил я. — Почему же этих записей нет в деле?
— Вот к этому я и веду. Потерпи немного, Как я уже говорил, подделка была безупречна, видеоизображение не содержало никаких «швов» и «накладок» — скорее всего, для монтажа подозреваемая использовала реальные записи своего полета по тому же маршруту, сделанные несколькими днями раньше, а впоследствии уничтоженные. Доказать фальсификацию такого высокого уровня можно лишь путем тщательного анализа ближайшего сетевого окружения в поисках следов несанкционированных операций с файлами. Однако заместитель прокурора Богданович решил, что это слишком сложно и ненадежно, и попросту распорядился изъять неудобные для пего записи из базы данных.
— Боже правый! — потрясение воскликнул я. — Следствие занималось сокрытием улик?!
— Совершенно верно. И не просто сокрытием, а подтасовкой. Их извиняет только то, что они не сомневались в виновности барышни Габровой. Именно поэтому эксперт Сверчевский согласился молчать, хотя и был категорически против таких методов ведения следствия. К тому же он испытывал нечто вроде чувства вины — считал себя в ответе за то, что не смог установить факт подделки и тем самым толкнул Богдановича на служебное преступление. А тот, я думаю, никогда бы не пошел на это, если бы не одно обстоятельство — скорая отставка нынешнего городского прокурора в связи с уходом на пенсию, Богдановича считают главным претендентом на эту должность, однако конкуренты дышат ему в затылок, и он опасался, что в случае провала такого простого и очевидного дела ему не видать этого назначения как собственных ушей.
— Невероятно! — произнес я, залпом выпив все вино из бокала. — Просто не могу представить, что… А Сверчевский готов дать показания?
— Да. Насколько я понял, он честный и порядочный человек, попавший в крайне неприятную ситуацию. Он не решался заявить о манипуляциях с уликами, так как тем самым погубил бы своего начальника, а вдобавок посодействовал бы оправданию преступницы, чья вина не вызывала у него сомнений. С другой стороны, молчание было ему в тягость, действия Богдановича противоречили всем его представлениям о правосудии. В конце концов Сверчевский больше не смог работать в полиции и уволился. А когда появился я с повесткой, он уже был готов во всем сознаться. У него, кстати, сохранились копии тех злополучных записей.
— Где они?
— У меня.
— А Сверчевский?
— Тоже. Я отвез его к себе домой и поручил заботам жены. Он хотел сразу пойти к судье и во всем покаяться, но я все же убедил его подождать до завтра. Боюсь, тебе не удастся придержать этого свидетеля в рукаве, чтобы предъявить его в психологически подходящий момент. Придется действовать в лоб.
Я налил себе еще вина и задумчиво посмотрел сквозь полный бокал на свет.
— Теперь это не имеет значения, Рич. Дело уже выиграно.
— Ты так думаешь?
— Я не просто думаю, я это знаю. Фальсификация со стороны обвинения одной из улик автоматически ставит под вопрос и все остальные улики, а по закону любое сомнение должно трактоваться судом в пользу обвиняемого. Наше процессуальное право очень строго в этом отношении. Даже если моя подзащитная будет осуждена, апелляционный суд отменит приговор и освободит ее с формулировкой «в виду противоправных действий обвинения». Ведь это почище всяких там процедурных нарушений — а сколько заведомо виновных людей было оправдано из-за несоблюдения мелких формальностей. Что же касается повторного расследования… — Я покачал головой. — Не припомню в нашей уголовной практике такого случая, когда после прекращения дела или отмены приговора суда человека вторично привлекали бы к ответственности за то же самое преступление. В принципе это возможно, но на деле невыполнимо. И совершенно не важно, сумеет ли следствие установить факт подделки тех записей. Это уже вопрос не доказательств, а чистой процедуры.
— Если тебя интересует мое мнение, то нет, не сумеет, — сказал Ричард, — Теперь уже никто не сумеет, даже я. К самим записям не придерешься — тут я целиком доверяю выводам специалиста, каким является Сверчевский; ну а вторжение в базу данных, если оно произведено умелым хакером, можно обнаружить лишь по горячим следам. К тому же там после твоей клиентки уже поработали ребята из отдела убийств, — а в сети они ведут себя как медведи на пасеке. Так что теперь это гиблое дело. Я рассеянно отпил глоток вина.
— Послушай, Рич. А может… — Я замялся и, кажется, покраснел. — А может ли быть так, что эти записи — настоящие?
Он удивленно посмотрел на меня.
— А тогда пистолет с пальчиками твоей клиентки, получается, ненастоящий? И окурок с ее слюной. И комлог, по которому она звонила секретарше. Да, конечно, я понимаю: после того, как обнаружилось, что следствие сокрыло часть улик, мало того — прибегло к подтасовке, ты можешь утверждать перед присяжными, что и остальные материальные доказательства сфальсифицированы. При таких обстоятельствах я бы, пожалуй, голосовал за невиновность барышни Габровой — но не потому, что считаю ее невиновной, а из-за наличия тех самых сомнений, которые должны трактоваться в пользу обвиняемого. А еще — чтобы государство не зарывалось. Если сейчас оно осудит действительно виновного человека, прибегнув к незаконным методам, и это сойдет ему с рук, то дальше оно станет подтасовывать улики против тех, кто только кажется ему виновным. — Ричард умолк и быстро слопал последние куски шашлыка, запив их большущим глотком вина. Затем удовлетворенно откинулся на спинку кресла и закурил. — Такова моя позиция как гражданина. Но если меня спросят как полицейского, могли ли быть сфальсифицированы улики, указывающие на виновность твоей клиентки, то я без колебаний отвечу «нет». Не могли и не были. Она в самом деле укокошила доктора — и теперь выйдет сухой из воды, благодаря дремучей глупости и карьеризму Богдановича. Гм-м… Хотя я совсем не удивлюсь, если окажется, что факт подделки тех записей изначально был недоказуем. Сверчевский говорит, что она гениально подготовила себе алиби. Настолько гениально, что потом расслабилась и сваляла дурака с остальными уликами. Ей чуть не удалось совершить идеальное преступление… А впрочем, почему «чуть»? Ведь удалось же!
Я горько вздохнул и выпил оставшееся в бокале вино. Поморщился. Встал из-за стола, сходил к стойке бара и вскоре вернулся обратно с бутылкой водки.
Ричард пораженно уставился на меня:
— Игорь, ты что?!
— Будем праздновать завершение дела, — с напускным весельем ответил я, — А что — гулять так гулять!
В тот вечер я так напился, что бедному Ричарду пришлось тащить меня домой на собственном горбу…
Наутро я проснулся совершенно разбитый, с адской головной болью и тяжестью в желудке, однако таблетка антиабстинента вернула меня в человеческое состояние. Успешно избежав объяснения с дочерью по поводу своей вчерашней пьянки, я слетал к Ричарду домой, забрал из-под его опеки эксперта Сверчевского и вместе с экспертом отправился в Нью-Ванкувер, чтобы одним ударом покончить со всем этим делом.
Как я и ожидал, мое заявление о противоправных действиях обвинения произвело эффект разорвавшейся бомбы. Богданович пытался протестовать, но делал это слишком неубедительно — он сразу понял, что его карта бита, и уже, наверное, представлял себя перед Большим жюри отвечающим на весьма нелицеприятные вопросы. Судья Савченко отклонил все его возражения и разрешил мне вызвать свидетеля.
Сверчевского и вправду не пришлось тянуть за язык. Он чистосердечно признался в своих и чужих грехах, ничего не скрывая и не предпринимая ни малейших попыток обелить самого себя. Сидевшая рядом со мной Алена слушала эту покаянную речь со странной смесью радости и недоверия. Раз за разом она тихо шептала что-то вроде: «Я же говорила вам! Я же говорила…» И слова эти, со всей очевидностью, были адресованы мне.
Когда Сверчевский закончил говорить, судья Савченко задал ему несколько вопросов, затем потребовал передать в распоряжение суда копии записей и объявил в заседании трехчасовой перерыв. Я был готов к такому решению, поэтому сразу после его оглашения извинился перед Аленой, сославшись на срочные дела, и под этим предлогом позволил конвоирам немедленно увести ее в комнату для обвиняемых. Сейчас у меня не было ни малейшего желания обсуждать с ней случившееся и выслушивать от нее дежурные заверения в невиновности, теперь уже подкрепленные показаниями Сверчевского.
Минут за двадцать до истечения времени перерыва меня разыскал по комлогу пристав и сообщил, что судья хочет поговорить со мной. Когда я пришел в судейский кабинет, там уже находились Богданович и его шеф, городской прокурор Тейлор. Богданович запальчиво убеждал судью, что показания Сверчевского не стоят и выеденного яйца, а предъявленные им записи — фальшивка от начала до конца. Тейлор угрюмо молчал и смотрел на своего подчиненного с таким видом, словно у того на голове росли ослиные уши.
Заметив меня, судья Савченко жестом прервал монолог Богдановича, предложил мне сесть, а потом сказал.
— Теперь мы можем поговорить серьезно. В присутствии защитника я хочу услышать от обвинения четкий и однозначный ответ: располагает ли оно убедительными доказательствами того, что предъявленные суду копии записей из базы данных Управления общественного транспорта являются сфальсифицированными?
Богданович выразился в том смысле, что все остальные улики неопровержимо свидетельствуют об этом и что подсудимая ни, как не могла находиться в флайере, если в то самое время убивала доктора Довганя, — и прочее, и прочее. Терпеливо выслушав его, судья посмотрел на Тейлора:
— А вы что скажете, советник? Тейлор устало пожал плечами:
— Я лишь два часа назад узнал об этом безобразии, — он бросил испепеляющий взгляд на Богдановича, — и еще не успел составить определенного мнения.
— Однако вы имели возможность переговорить с членами следственной группы, — строго заметил судья, — Что они вам сказали?
Прокурор немного помолчал.
— Боюсь, — неохотно признался он, — доказательства имеются лишь косвенные, основанные на других уликах.
— Вы прекрасно понимаете, что этого мало. Такую ситуацию закон трактует достаточно определенно: если в деле присутствуют взаимоисключающие улики, суд должен отдавать предпочтение тем, которые свидетельствуют в пользу обвиняемого. Инструктируя присяжных, я четко разъясню им это положение закона: они должны будут отвергнуть всю цепь ваших доказательств и на основании представленного защитой алиби оправдать подсудимую. Если же они, вопреки логике и руководствуясь тяжестью других улик, признают ее виновной, мне придется отменить их вердикт как необъективный и неправомерный. Возможно, другой судья, имеющий определенные политические амбиции, на моем месте предпочел бы оставить вердикт в силе и вынести соответствующий приговор, который непременно будет опротестован судом высшей инстанции. Однако я не привык прятаться за спины присяжных и уклоняться от принятия непопулярных решений. Вам все ясно, советник?
— Да, ваша честь.
— Поэтому я не вижу особого смысла тратить деньги налогоплательщиков на процесс с заранее определенным исходом, — продолжал он. — И если защита потребует закрытия дела, я буду склонен согласиться с ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52