Посмотрим, откажется ли он после этого слушать вас!
Мутные глаза Геринга оживились.
— Пожалуй, Кроне, это покрепче того, что мы делали до сих пор… Но пока он выдерживал все. Из чего они сделаны, эти коммунисты?.. Они не такие же люди, как мы, Кроне.
— Другие, экселенц…
— Другие?.. Пока я буду занят на лейпцигском процессе, его заставят до конца понять, что значит быть похороненным заживо! Я сломлю его! Сломлю, чего бы это ни стоило!..
Геринг сжал кулак и хотел ударить по столу, но движение вышло вялым, лишённым силы. Голова его стала клониться на грудь. Он поднял на Кроне помутившийся взгляд.
— Извините… я… на минуту…
Он с усилием встал и, волоча ноги, поплёлся к маленькой двери в дальней стене кабинета.
Кроне сквозь дым папиросы посмотрел на широкую ссутулившуюся спину Геринга. Закинув ногу на ногу, он пустил к потолку несколько правильных колец дыма и, прищурившись, следил за тем, как кольца поднимались, делались все шире, расплывчатей, потом тонкой стремительной струйкой пронзил сразу несколько колец. Ещё мгновение полюбовался тем, как они расходятся в неподвижном воздухе, и ленивым движением руки разогнал дым.
Его взгляд остановился на маленькой двери, за которой скрылся Геринг. Почему-то с особенной яркостью стояла перед глазами его спина: ссутулившаяся, во внезапно обвисшем, ставшем непомерно широким, как пустой мешок, мундире… Странно, как это раньше Кроне не приходило в голову: ведь сама судьба даёт ему в руки могучее средство воздействия на психику Геринга. Разве нет на свете каких-нибудь более совершенных наркотиков, чем кокаин, которым злоупотребляет «наци No 2»?.. Разве нельзя прибрать его к рукам, дав ему нечто, от чего наркоману так же трудно отказаться, как от опия человеку, втянувшемуся в этот порок?..
Эта неожиданная мысль так увлекла Кроне, что он даже забыл о папиросе, и столбик пепла рос на ней, грозя вот-вот обвалиться на брюки Кроне. Мысль о том, что нужно немедленно написать кое-кому, потребовать присылки самого сильного и затягивающего наркотика, какой только существует, давать этот наркотик Герингу такими дозами, чтобы постоянно держать его в зависимости от себя, не открывая ему ни названия, ни источника яда… Да, это может оказаться более крепкой цепью для министра, чем даже золото, которое он так любит, но которое ему может дать всякий, у кого его больше, чем у тех, на кого работает Кроне…
Когда Геринг вернулся, его поступь снова была твёрдой. Он держался прямо, его движения были театрально широкими.
Хотя Геринг понимал, что Кроне отлично знает, зачем он уходил, тем не менее он сделал вид, будто тот ничего знать не может:
— Заработался я, милый Кроне, начались головокружения… переутомление… Итак?..
— Ещё одну минуту, экселенц. Не кажется ли вам, что с Беллом пора кончать?
Геринг порывисто откинулся в кресле.
— Вы с ума, сошли!..
— Ничуть.
— Белл — моя личная связь с Гевелингом.
Кроне мог бы ответить, что он знает все: и то, что подозрительный авантюрист Белл нужен Герингу не столько в качестве «связи» с английским нефтяным магнатом Гевелингом, сколько в качестве источника получения средств на личные расходы генерала, выходящие за пределы государственных ассигнований; отлично знает, что именно он, Белл, был организатором огромного мошенничества с подделкой советских червонцев, которое должно было сделать его участников миллионерами, но совсем некстати было раскрыто, знал многое другое из тёмного прошлого и настоящего господина министра внутренних дел Пруссии. Но вместо всего этого он только скромно сказал:
— Знаю.
— Так какого же чорта!
— Эта линия связи становится опасной.
— Я не имею другой.
— Если Гевелингу будет нужно, он найдёт её и без Белла.
Всегда самоуверенное лицо Геринга отражало сейчас растерянность.
— Это ужасно, Кроне… Белл вполне мой человек.
— Вы уверены? — многозначительно произнёс Кроне.
Геринг встревоженно подался корпусом к собеседнику:
— Что-нибудь узнали?
Но Кроне уклончиво ответил вопросом на вопрос:
— Что он знает о поджоге?
Геринг потёр висок, как бы вспоминая:
— Вы думаете, он?..
Кроне кивнул:
— Болтает лишнее!
Геринг снова встал из-за стола и в волнении прошёлся.
— Тем не менее он может мне ещё понадобиться.
— Но значительно раньше он наделает вам уйму хлопот.
Геринг вскинул на собеседника взгляд, в котором можно было прочесть тревогу, смешанную с неприязнью.
— Что же вы предлагаете? — нехотя спросил он.
Кроне пожал плечами, как бы желая сказать: «Словно вы сами не знаете».
Геринг взял в руки лежавший на столе хрустальный шар и в задумчивости погладил его поверхность. В хрустале отразилось его лицо, растянутое в стороны так, что оно утратило человеческий облик. Несколько мгновений Геринг удивлённо смотрел на этого урода с непомерно раздувшимися щеками, потом покосился на Кроне и с отвращением отодвинул шар.
— Делайте. Только… не нашими руками.
— Разумеется.
По мере того как беседа удалялась от официальных тем, в тоне Кроне исчезали нотки почтительности.
— Все? — помолчав, спросил Геринг.
— Ещё одно небольшое дельце: вам не следует принимать у себя этого «прорицателя» Гануссена.
Геринг развёл руками и поднял плечи.
— Честное слово, Кроне, вы скоро создадите вокруг меня пустоту. Чем вам помешал Гануссен?
— Он пророчествует только в тех случаях, когда имеет надёжную предварительную информацию.
Геринг рассмеялся:
— Тем вернее его предсказания!
— Было бы лучше, если бы они не так точно сбывались… Вспомните, как он предсказал пожар рейхстага и как это использовали наши враги.
— Да, вышло не совсем хорошо.
— А если я вам скажу, что теперь он предсказывает казнь болгарских коммунистов?..
— Он недалёк от истины.
— Но если учесть, что международные круги и тут свяжут его с вами?
— Это действительно лишнее… Пожалуй, спиритические сеансы Гануссена пора прекратить.
— Вот и все мои дела, — сказал Кроне.
Он поднялся, намереваясь откланяться, но Геринг его остановил.
— Пойдите-ка сюда, Кроне! — Геринг с видом заговорщика поманил Кроне к стоявшей в нише витрине с альбомами, на крышках которых были изображены гербы прусских городов. Это были подарки магистратов своему министру внутренних дел. Геринг отпер горку и показал Кроне на огромный альбом с художественно выполненной на фарфоровом переплёте эмблемой Любека.
— Ну-ка, берите!
Кроне не без труда вынул из витрины тяжёлый альбом, замкнутый массивною золотою скобой, которую Геринг отпер своим ключом.
— Ну-ка, ну-ка! — торопил он Кроне, но видя, что тот медлит, сам откинул крышку. Вместо панорамы Любека, которую ожидал увидеть Кроне, ему предстала порнографическая картина.
Геринг с хриплым смехом переворачивал толстый картон альбомных листов.
— Каково?.. А вы ведь, наверно, думали, что и это — «почтительнейшее» подношение! Нет, мои молодцы взяли это при аресте бургомистра, которому было больше семидесяти лет, а?!
Геринг водрузил альбом на место и тщательно замкнул витрину.
— Каково, а! — повторил он, протягивая на прощание руку. Кроне почувствовал в своей ладони горячие, вспотевшие пальцы.
На месте исчезнувшего за дверью Кроне бесшумно выросла фигура адъютанта.
— Свидетели по делу о пожаре, экселенц, — доложил он, подавая список.
Под первым номером значилось: «Профессор доктор Поссе. Эксперт по пожарам».
Геринг исподлобья уставился на несмело вошедшего тощего старика и, не здороваясь, усадил его в кресло повелительным движением руки. Поссе в страхе глядел на министра; его руки лежали на коленях, словно силясь остановить дрожание складок отутюженных полосатых брюк. Геринг взял одну из лежавших на столе папок. В ней были фотокопии с черновых набросков, которые делал для себя Димитров, готовясь к процессу. Геринг нашёл список свидетелей обвинения с пометками Димитрова. Это были лаконичные, но исчерпывающие характеристики.
«Леберман — вор и морфинист; Кунцак — вор и преступник против нравственности; Вилле — фальшивомонетчик; Вебер — взяточник; Гроге — психопат…»
Геринг посмотрел на сидевшего напротив него старика и подумал: «Интересно, что написал бы Димитров об этом…»
— На допросе ван дер Люббе показал, что он бегал по залу рейхстага с куском горящей занавески. Может ли это иметь значение? — спросил Геринг у Поссе.
— Никакого.
— По-вашему, занавеской нельзя поджечь дом? — с нескрываемым неудовольствием сказал Геринг.
— Поджечь можно даже спичкой! Но поджечь — не значит сжечь, — сказал старик и, подумав, добавил: — Вообще ход мыслей ван дер Люббе мне непонятен. Ведь если бы он действительно хотел устроить пожар, то не стоял бы с факелом на балюстраде, не бегал бы с ним мимо окон и вообще не стал бы вести себя так, словно хотел привлечь к себе всеобщее внимание, и в первую очередь, внимание пожарных. Одним словом… мне кажется…
Поссе хотел сказать, что, по его мнению, ван дер Люббе вёл себя, как последний идиот, что кто-то подучил его сделать все, чтобы привлечь внимание публики к залу рейхстага, которого он не мог поджечь. Но под устремлённым на него тяжёлым взглядом Геринга старик говорил все медленней, тише и, наконец, умолк совсем.
— Может быть, — насмешливо проговорил Геринг, — вы и вообще не уверены в том, что ван дер Люббе хотел поджечь рейхстаг?
— Совершенно верно.
Геринг захлопнул папку, и его широкая мясистая ладонь тяжело легла на обложку.
— Вы плохой эксперт, господин Поссе… — в голосе министра снова появилась хрипота, как при разговоре с тюремным чиновником, — предлагаю вам: не позже завтрашнего дня представить точное описание действий, какие, по вашему мнению, должен был бы совершить ван дер Люббе, чтобы поджечь рейхстаг один, без помощников.
— Экселенц… — попробовал было возразить старик, но Геринг перебил:
— Да не забудьте, что все предварительные приготовления были сделаны тремя болгарами и Торглером: горючие вещества и все такое…
— Господин министр!..
Геринг не слушал:
— Завтра в двенадцать вы представите мне записку на утверждение. Потом я прикажу вас допустить к заключённому ван дер Люббе, чтобы вы могли его проинструктировать.
— Господин министр… — заикаясь, в отчаянии пролепетал Поссе, но Геринг даже не остановился.
— Я делаю вас ответственным за эту часть показаний ван дер Люббе.
Поссе привалился к спинке кресла и закрыл глаза. Геринг нажал звонок.
— Следующего!
Старика под руки вывели из кабинета.
Геринг принял суровый вид, готовясь встретить очередного свидетеля, но в кабинет поспешно вошёл адъютант:
— Господин рейхсминистр Гесс!
Гесс появился, не ожидая приглашения, и жестом отослал адъютанта. Бегающий взгляд его маленьких, глубоко запавших глаз насторожённо, но как бы мимоходом, остановился на Геринге, по хмурому выражению лица которого нельзя было сказать, что появление Гесса доставляет ему удовольствие.
Он выжидательно молчал.
Гессу пришлось заговорить первым:
— Фюреру не нравится возня, которую вы с Геббельсом затеяли вокруг болгар.
— Не нравится фюреру… или вам? — иронически спросил Геринг.
Гесс повторил с ударением:
— Фюреру не нравится…
Но Геринг не дал ему договорить и раздражённо крикнул:
— Вечно вам что-нибудь не нравится!
Гесс презрительно усмехнулся:
— Где ваша былая хватка, Геринг?
Геринг молча вытянул руку, и его кулак угрожающе сжался. Но на Гесса этот жест не произвёл никакого впечатления.
— Поймите: на процессе мы должны схватить за горло не этих болгар, не Торглера…
Геринг, хвастливо ударив себя по карману, перебил:
— Этот у меня уже вот здесь!
— …Не Торглера, а коммунистическую партию! И не только коммунистов Германии, а всех, во всей Европе, во всем мире! — Гесс угрожающе надвинулся на Геринга. — Фюрер вам не простит, если вы провалите процесс!
Геринг обеими руками упёрся в стол и оттолкнулся от него вместе с креслом.
— О чем вы думали раньше, когда я предлагал перестрелять их всех, прежде чем они улизнули в подполье?!
Но Гесс внезапно переменил тон и спокойным, неторопливым голосом проговорил:
— Я привёз субъекта, которого вы сами давно могли вовлечь в это дело.
Геринг отёр лоб, покрывшийся крупными каплями пота.
— Кого ещё? — процедил он сквозь зубы.
— Помните Карнаве?
— Депутат рейхстага?
— Бывший коммунист. Суд может его допросить в качестве свидетеля. Публика поверит тому, что он знает программу и систему борьбы коммунистов.
— Таких типов у меня самого сколько угодно, — похвастал Геринг.
— Погодите, — остановил его Гесс. — Александер говорил с Седовым. Троцкий ручается за Карнаве. Он покажет под присягой, что коммунисты замышляли вооружённый переворот. Покажет, будто поджоги и покушения на руководителей германского государства стояли в их плане.
— Вы… говорили уже с Карнаве? — недоверчиво спросил Геринг.
— Да.
— И он действительно согласен рассказать на процессе все это?..
— Все, что мы прикажем!
Геринг прошёлся по кабинету, потирая висок.
— Давайте его сюда!
4
Выйдя из подземки у Штеттинского вокзала, Рупп остановился. Он не знал, куда повернуть — налево или направо. Он сделал вид, будто рассматривает журналы, развешанные на газетном киоске, и подождал, пока мимо него не прошёл Лемке. Пропустив его настолько, чтобы не потерять в толпе, Рупп последовал за ним.
Лемке повернул направо, дошёл до угла и свернул в узкую Кессельштрассе. Это удивило Руппа. Он знал, что их цель — тюрьма Старый Моабит. Туда короче всего было бы пройти по Инвалиденштрассе, до уголовного суда. Эту дорогу Рупп помнил по тому времени, когда ему приходилось ходить сюда с матерью, пытавшейся узнать судьбу его исчезнувшего отца. Это были ещё времена Брюнинга и Папена. С тех пор тут, кажется, ничего не изменилось: та же прямая стрела улицы, те же шупо на перекрёстках, тот же редкий поток автомобилей и пешеходов. Разве только вот штурмовики перестали ходить посреди улиц, топоча сапожищами и горланя песни. Они теперь смешались с толпою. Впрочем, от этого они не стали менее ненавистны Руппу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13