Пусть знает, что я для неё по мере сил потрудился. А сверх того вот ещё что: шведский главнокомандующий Левенгаупт издал на русском языке манифест и разослал его повсюду. Правительница строжайше приказала этот манифест задержать, чтобы народ не узнал о нём. Вот я и достал один листик. Тут важные дела прописаны, и вам об этом манифесте непременно следует знать. Вот и всё. Скажите об этом матушке, а уж за ней не пропадёт!
Шетарди передал манифест Жанне. Прочтя его, она сказала по-французски:
– Это действительно очень важный документ, который нам надо обсудить!
Тогда Шетарди, внимательно посмотрев на Ваньку, сказал:
– Я передам её высочеству всё, что вы для нас сделали. Но помимо того от нас никто не уходит без награды. Мы ничего не обещаем, а просто даём. Вот! – он кинул шпиону кошелёк, и Ванька, поймав его на лету, сразу оценил по весу кошелька щедрость новых друзей.
Когда Ванька ушёл, Жанна передала маркизу содержание манифеста. Левенгаупт извещал русских, что шведы пошли войной не на русских, а за русских, что Швеция воюет не против русского народа, а против правительства, состоящего из чужестранцев и подавляющего всё русское. Кроме того, Левенгаупт объявлял, что в рядах шведских войск находится принц Голштинский, внук Петра Великого, имеющий все права на русский престол. О Елизавете Петровне не было ни слова!
– Вот ответ Швеции на упрямство царевны! – с досадой сказал маркиз. – Конечно, с одной стороны, это очень хорошо, так как у правительницы нет ни малейших оснований обвинять царевну. Но, с другой стороны, это ясно указывает на то, что Швеция связала принца Голштинского рядом обещаний, а потому хочет обязательно провести его кандидатуру. Этот манифест – откат Швеции от Елизаветы!
– Я сейчас же пойду к ней и постараюсь убедить её! – сказала Жанна.
Но её ноги подкосились, пережитые волнения сказались, и она была вынуждена опуститься в кресло кабинета маркиза, куда они вышли после разговора с Ванькой.
– Нет, вам надо сначала отдохнуть, а потом мы отправимся туда вместе. Ба! – вдруг вскрикнул посол, заглянув в окно и увидав подъезжавшую Любочку. – Да мы сейчас узнаем какие-нибудь новости! Ну, так одно к одному! Впрочем, сначала надо распорядиться судьбой Жана.
Шетарди позвонил Пьеру и, приказав ему взять двух надёжных слуг, отправился с ними в потайную комнату. Теперь было безопасно открыть секрет тайного хода, так как им уже не придётся пользоваться. По приказанию посла Жана отнесли в чулан, и там он был оставлен под надёжной защитой двух слуг. Затем маркиз поспешил в свои частные апартаменты, где его уже ждала Любочка.
– Милый Жак, – защебетала девушка, – я к тебе только на одну минуточку. Мне страшно некогда…
– Но ты узнала что-нибудь важное и поспешила ко мне для сообщения? – сказал маркиз, целуя Любочку.
– Ну, я не думаю, чтобы это было важно; но ведь ты просил сообщать тебе обо всём, что делается под большим секретом. Ты знаешь, сегодня вернулся из Англии Финч…
– Да, я знаю это.
– Он привёз из Англии договор, по которому Англия обязуется гарантировать Брауншвейгской династии трон; Россия же за это вступает в союз с Англией…
– Любочка! – вскрикнул Шетарди. – И ты ещё сомневаешься, важно ли это? Да ведь это очень важно – понимаешь ли? – ужасно, страшно важно! Ты меня прости, но я должен покинуть тебя. У меня очень серьёзное дело…
– У меня самой немного времени, но всё-таки я не рассчитывала, что дело обойдётся одним холодным поцелуем! – возразила Любочка, надувая губки.
– Любочка, душечка, – взмолился маркиз, – приезжай завтра, и я посвящу тебе весь вечер. Но сегодня ты уж не обижайся!
Любочка упорхнула.
Шетарди прошёл к Жанне и сказал ей:
– Если вы отдохнули, то нам нужно идти. Я действительно узнал кое-что очень важное, от чего могут взлететь на воздух все наши планы!
По дороге Шетарди тщательно обдумывал положение. Он ясно видел, что ему уже нельзя настаивать на прежних условиях, а надо теперь же прийти к определённому соглашению с царевной, пожертвовать всем, чем можно, потому что иначе всё дело погибнет.
Елизавета Петровна тоже не могла не признать, что сообщения, привезённые ей маркизом, грозят большой опасностью её замыслам. Но какова же была её радость, когда Шетарди сказал ей:
– Я не напрасно клялся стать верным рыцарем моей царевны и лучше пожертвовать жизнью, но не останавливаться ни перед чем, чтобы возвести её на трон. Поэтому будь что будет! Пусть моё правительство сочтёт меня изменником перед родиной, но, чтобы облегчить вашему высочеству решение, я отказываюсь от первоначальных требований!
– К чему же сводятся теперь последние? – с бьющимся от радости сердцем спросила Елизавета Петровна.
Те условия, которые назвал маркиз, были вполне приемлемыми. Главным образом они сводились к упрочению французского влияния и аресту ряда лиц из немцев; Остермана, Миниха, Линара, Юлии Менгден и многих других. Затем цесаревна должна была обещать предоставить Франции кое-какие торговые преимущества и сделать незначительные уступки Швеции. Всё это было принято, и тут же назначили день переворота. Ввиду того, что надо было сначала успеть известить Левенгаупта о состоявшемся решении и дать ему уверенность, что со вступлением на престол Елизаветы Петровны военные действия будут прекращены, переворот назначили в ночь на первое января 1742 года.
Но неисповедимы пути судьбы: иной раз случай делает в один миг то, что люди замышляли и проверяли годами!
XIX
МОМЕНТ НАСТАЛ
Семён Кривой немало был поражён, что Жан Брульяр не явился на свидание, о котором предупредил через одного из указанных ему младших агентов. Когда же и в следующие дни о Жанне не было слышно, Кривой отправился наводить справки в посольстве. Но там ему сказали, что лакей Жан пропал несколько дней тому назад и о его судьбе ничего неизвестно.
Семён принялся разыскивать следы пропавшего. Он узнал, что в день исчезновения Брульяр кутил с Ванькой, и потянул к ответу последнего. Но Ванька притворился крайне изумлённым, когда узнал, что Жан пропал, и сообщил, что они тогда здорово выпили с Жаном, оба напились и лакей жаловался ему, будто его заподозрили в передаче важных сведений.
– Наверное, влопался, бедняга, – с сокрушением докончил он.
Кривой ничего не сказал на это, только опять с недоброй улыбкой посмотрел на Каина.
Прошло недели две. Линар слал из-за границы письмо за письмом и заклинал правительницу принять меры против Шетарди, цесаревны Елизаветы и Лестока. Действительно, в воздухе чувствовалось что-то недоброе.
Не один раз правительница выходила из себя и при встречах во дворце с царевной накидывалась на неё с горькими упрёками. Но Елизавета Петровна каждый раз просила сказать ей, в чём же, собственно, можно обвинить лично её? Если Шетарди интригует, пусть потребуют его отозвания. Виноват Лесток? Так почему же его до сих пор не арестовали и не пытали?
Правительница сама понимала, что пыткой Лестока можно было добиться многого, но вместе с тем сознавала и то, что если действительно Елизавета Петровна замышляет что-либо злое, то как только Лестока арестуют, её партии не останется иного исхода, кроме открытого выступления, чтобы попытаться спасти себя хоть этим. А ей во что бы то ни стало хотелось задержать взрыв до полного окончания войны.
В своей растерянности Анна Леопольдовна дошла до того, что однажды посоветовалась даже с мужем. Она изложила ему всё дело, объяснила, почему опасно арестовать Лестока или вообще лиц, близко стоящих к цесаревне, и спросила, не придёт ли ему что-нибудь в голову?
Принц посоветовал вызвать Кривого как человека, уже несколько лет державшего в своих руках нити политического сыска. Анна Леопольдовна согласилась на это и была очень благодарна мужу за совет, когда переговорила с Семёном. Кривой произвёл на правительницу очень выгодное впечатление своей рассудительностью, проницательностью, лаконической меткостью суждений. Он посоветовал подождать до поры до времени с Лестоком, а начать с Ханыкова. Капитан славился своими кутежами, не раз бывало, что он исчезал на недели, пьянствуя с цыганками. Если его заманить в ловушку, незаметно арестовать, то его не хватятся, и этот арест не вызовет волнений в полку. Анна Леопольдовна ухватилась за эту мысль и приказала сейчас же привести её в исполнение.
Но если Кривой произвёл благоприятное впечатление на правительницу, то разговор с правительницей, напротив, произвёл на старого злодея самое угнетающее впечатление. Как-то сразу Кривому стало ясно, что действительно рано или поздно брауншвейгцы будут, должны, не могут не быть свергнуты и изгнаны.
Дни Брауншвейгской династии сочтены – да, это Семён ясно видел. Всё равно: казнят или постригут царевну Елизавету, заманят принца Голштинского, – но брауншвейгцам несдобровать. Россия взволнована, народ недоволен, в дворянстве и армии идёт сильное брожение. Не будет действительных претендентов – явятся самозванцы, не будет последних – выищется какая-нибудь новая дальняя родня Петра Великого. Всё равно в неумелых, слабых, недостойных руках брауншвейгской четы скипетр не удержится!
Но что же будет тогда с ним, с премудрым Семёном? Ведь со времени первой катастрофы он дал себе слово ни за что ни в чём не попадаться? А вступи теперь на престол Елизавета Петровна, так несдобровать тогда ему!
Но вдруг царевна не замышляет ничего серьёзного? Об этом надо было бы узнать… Может, и впрямь Ханыков проговорится? Так или иначе, а арестовать его надо. Надо будет сейчас же приказать Ваньке Каину…
Кривой вдруг остановился посреди улицы, поражённый новой мыслью.
Да не сообразил ли Каин того же самого, что только теперь пришло в голову ему, Кривому? Не потому ли и терпят они неудачу за неудачей, что Каин перекинулся на другую сторону? Но если это так, значит, дела цесаревны Елизаветы обстоят хорошо, потому что Ванька зря не будет служить кому бы то ни было!
Придя домой, Семён первым делом вызвал к себе Каина.
– Ну, брат, – сказал он ему с таинственным видом, – настал наконец момент, когда ты сразу можешь отличиться. У меня имеется к тебе поручение от самой правительницы. Ты должен арестовать двух важных лиц: её высочество царевну Елизавету и её врача Лестока!
– Да мыслимое ли это дело? – вскрикнул Ванька.
– Очень мыслимое, – ответил Семён. – Слушай! Царевна каждый год ездит в день Введения во храм Пресвятой Богородицы в Никольский монастырь. Двадцать первое через несколько дней, наверное, она и в этом году туда поедет; да и с чего бы ей и не поехать, раз каждый год ездит? Возвращается она оттуда поздно вечером. Вот на обратном пути ты подстережёшь её, запрячешь в глухой возок да и увезёшь в Петропавловскую крепость. Только и всего. Тех из сопровождающих, кто добровольно не сдастся, убить! Ты похаживай около дворца. Как узнаешь, что царевна выехала, так беги ко мне, я тебе дам всё нужное. А когда это спроворишь, тогда за Лестока примешься. Каждую среду доктор ходит в ресторан Иберкампфа, на Миллионной. Он там кутит с земляками. Возвращается он поздно и навеселе. Вот ты подстережёшь его, накинешь мешок на голову – да и делу конец!
– Будет сделано, – ответил Ванька.
Отпустив его, Кривой вызвал двух других агентов и поручил им незаметно для Каина следить двадцатого и двадцать второго ноября за царевной и Лестоком. Если заметят, что они вышли из дома, так сейчас же надо отыскать Каина и передать ему, что распоряжение отменяется, но до того ни единого слова ему не говорить. Распорядившись затем подготовкой ловушки для Ханыкова, Кривой стал выжидать дальнейших событий.
В канун Введения Ванька явился к Кривому и с унынием заявил, что царевна в этом году отказалась от поездки в монастырь.
– Уж коли не везёт, так не везёт, Семён Никанорович! – сокрушённо вздохнул Ванька.
Кривой только улыбнулся.
– Ну, авось завтра с доктором счастливее будешь! – сказал он.
Но оказалось, что и тут Ваньке «не повезло»: и Лесток почему-то отказался на этот раз от обычного посещения излюбленного ресторана!
И опять Кривой ничего не сказал, только улыбнулся…
Двадцать третьего ноября Ханыков попался в расставленную ему ловушку. Заснул он в объятиях нововосшедшей звезды петербургского полусвета, девицы Эльзы из Гамбурга, а проснулся в какой-то тёмной каменной конуре. Долго не мог понять Ханыков, что с ним такое случилось. Наконец, когда залитые спиртом мозги несколько прояснились, он сообразил, что его «новоселье» является камерой при Тайной канцелярии.
Место было таково, что наводило на весьма печальные размышления. Но Ханыков только свистнул и стал с философским спокойствием выжидать, что будет дальше.
Вплоть до двадцать пятого ноября он оставался в полнейшей неизвестности относительно своей дальнейшей судьбы, а двадцать пятого утром его вызвали к допросу.
Допрашивали его в самом застенке. Один палач разжигал жаровню, другой подтачивал зубья разных адских инструментов, третий испытывал дыбу. Картина была не из весёлых, но на спокойное настроение Ханыкова она нисколько не повлияла.
«Ну что же, умереть так умереть, – подумал он. – Ничего! Немного пожито, зато здорово! Будет чем на том свете землю помянуть!»
Шаховской приступил к допросу, но оказалось, что со смелым капитаном было не так-то легко сладить.
На обычные вопросы о звании, чине и летах Ханыков отрезал:
– Да будет вам, князь, дурака ломать! В первый раз, что ли, меня увидели? Сами не хуже меня знаете, кто я такой. А вот вы мне сначала скажите, по какому такому праву меня арестовали и в чём меня обвиняют?
– В своё время узнаете, – сухо ответил князь Шаховской.
– Ну, так и я в своё время на ваши вопросы отвечать буду, – отрезал Ханыков и повернулся спиной к Шаховскому.
Князь даже зубами заскрипел от бешенства. Будь на то его воля, то скоро бы молодчик заговорил иначе. Но правительница строго приказала с пыткой подождать до тех пор, пока не будут арестованы другие соучастники. Она решилась с тяжёлым сердцем пойти «ва-банк»:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109