Грудь, бархатное тело, прелесть барынька. Послушайте, корнет, вы имеете представление, что есть женщина, были вы, голубчик, удостоены ее прелести? Что вы молчите, корнет? Отвечайте – были или не были? Ежели были, то что вы при этом чувствовали?
Корнет молчал.
– Ну и черт с вами, голубчик. Сохраняйте вашу девственность. Господа, я вижу вопросительные взгляды. Право же она прелестна и не только устами. Представьте, господа, ноги: щиколотки рюмочкой, выше щиколотки они расширяются… На колене родинка. Это, господа, доказательство ее неверности мужу. Пани Бронислава Малиновская… Каково, господа? Соблазнить такую даму…
– Это мег'рзкая ложь, – Гриневский встал.
– Как то есть ложь? – вскинулся гвардеец.
– Самым обыкновенным обг'разом, гнусная, оског'рбительная для женщины ложь.
– Но родинка, господа. Откуда бы мне знать родинку у этой дамы?
– Вы мег'рзавец.
– Я прошу удовлетворения.
– Но не пг'режде, чем вы получите пощечину, – Гриневский размахнулся и ударил гвардейца по лицу.
Ротмистр схватил Гриневского за грудь, но драчунов тотчас разняли.
Дуэль состоялась. Первым стрелял гвардеец и промахнулся. Ответным выстрелом Гриневский всадил пулю ему в плечо. Это была тяжелая, но не смертельная рана.
– Я стг'релялся, потому как нашел этого господина наг'рушившим пг'равила каг'рточной иг'ры. Честь дамы не должна быть пг'редметом досужих г'разговог'ров.
На следующий день утром Гриневский был взят под арест и посажен на гауптвахту. Его положение усложнилось оттого, что на пути в Петербург гвардеец скончался.
Всходы озимых в девяносто седьмом году осенью давали надежду на хороший урожай, если для того будет благоприятная весна.
1798 год в Одессе был знаменит тем, что здесь была открыта первая городская больница на средства, составленные преимущественно из штрафных денег за просрочку по векселям и подрядам. Бывший до этого при карантине штаб-лекарь Переславцев распоряжением Пустошкина был определен лекарем градским.
В том же 1798 году проживавшие в Одессе евреи составили кагал, избрав его старшиной ремесленника Фроима Уйшеровича. В уставе кагала они записали ввести среди евреев города порядок по своему закону: способствовать развитию полезных рукоделий, оказывать пособие неимущим вдовам и сиротам, вступаться за обиженных. Ознакомившись с уставом, контр-адмирал Пустошкин поставил на нем «Добро» и вывел свою подпись.
Зима 1798–1799 годов в Новороссийском крае была бесснежной и теплой. Стояли солнечные дни. В феврале степь покрылась травой, появились первые цветы и деревья выбросили почки. Прежде времени стали роиться дикие пчелы, прилетели птицы с полуденных краев: лебеди, утки, гуси, жаворонки и синички, заиграли в реках, озерах и в пресноводных лиманах стерлядь, осетры, сазаны, лещи и щуки.
На хуторах и в слободах старые люди говорили: не дай Бог ударит мороз – погибнет пропасть растений и животных, пропадут хлеба и урожай плодов древесных.
Беда пришла с другой стороны. Ни весной, ни летом не было дождей. Два – три раза набегали тучи, молниями полыхало и громыхало небо, но из большой хмары шел малый дождь. Пересыхала и трескалась земля. Начинались степные пожары. Море огня, пожирая сухую траву, со страшной скоростью распространялось по направлению ветра. В огне гибли целые овечьи отары, табуны обессиленных от бескормицы лошадей. Для спасения от степных пожаров пастухи использовали огонь выжигали достаточные полосы на приличном расстоянии от отар, чтобы остановить бушующее пламя. Делалось это с величайшей осторожностью. Прежде чем зажечь траву, намеченную полосу окапывали. Чтоб не дать огню слишком распространиться, его прибивали к земле сырою стороной овчины и вновь жгли, пока выжженная полоса не становилась достаточной для остановки степного пожара.
Едва-едва скудно заколосились хлеба – пришла другая напасть. На хуторах, в самом городе и во всем мире появились тучи черно-серых кузнечиков. Сами по себе крупного вреда они не причиняли, но были грозным предзнаменованием большой беды – саранчи, уничтожавшей на своем пути все начисто. Заголосили бабы на хуторах, истошно выли собаки по ночам. Мужики были мрачные. Добро бы у всех хлебный запас был как у Березовых или у Хвеська с Мотрей, известных своей крепостью в хозяйстве.
Учитывая недород, адмирал Пустошкин запретил купцам, как российским, так и иноземным, вывозить через Одессу хлебные припасы, в чем бы они не состояли.
В июле Одессу поразило еще одно божье наказание – сильное трясение земли. Значительная часть берега за новой крепостью, представлявшая собой крутую глинистую стремнину, обрушилась в море. Распались все непрочные, наспех поставленные строения. Спавший в одной хижине пьяный гультяй был придавлен насмерть. У Хвеська скособочилась клуня. Благо по неурожаю там не было хлеба на обмолот. Даже церковь святого Николая Чудотворца в одном месте от трясения дала изрядную трещину. Только Молдаванка осталась без всяких повреждений. Ее обыватели строили хаты более добротно. Стены хат и крышу они плели из крепкого хвороста и обмазывали глиной, перемешанной с лошадиным пометом. Щели между двумя стенками из хвороста они также набивали глиной. Таким хатам трясение земли было нипочем.
В церквах шли молебны, был и крестный ход с иконами и хоругвями. Юродивый мужик и баба – кликуша из исконных россиян-старообрядцев у адмиралтейской церкви святой Екатерины грозили народу напастями: народ-де забывает Бога, погряз в грехах тяжких, более думает о плотских утехах, чревоугодничает, богохульствует, имя Всевышнего треплет всуе, презрел благочестие. Юродивый показывал прихожанам гноящиеся раны под рубищем.
Это бесчинство, вселявшее в умы обывателей беспокойство, продолжалось, пока градоначальник по полицейской части Лесли не велел юродивого и бабу-кликушу доставить в острог как смутьянов и там сечь, пока они придут в доброе расположение духа.
Первого октября на Покрова Пресвятой Богородицы адмирал Пустошкин в отвращение голода распорядился открыть запасные хлебные магазины для раздачи зерна недостаточным обывателям.
Главным начальником в эту работу был назначен подполковник Кесоглу. Между тем в последние дни Параша была обеспокоена недомоганием мужа. Жаловался он на колику в боку, но чубук тянуть продолжал.
Нижегородского полка штаб-лекарь поставил Кесоглу пиявки, пустил кровь и велел сидеть дома, ни в какие работы не ходить. Афанасий Кесоглу лекаря, разумеется, не послушал. Да и мог он усидеть дома, когда во всем городе народ был в большом беспокойстве, когда были открыты запасные магазины для зерновых раздач. Он велел позвать соседа секунд-майора Константина Бацилли.
Этот Бацилли был мужиком дородным и довольно не лишенным ума, о чем свидетельствовали его суждения, равно высокий лоб и проницательные глаза.
Направились Кесоглу и Бацилли в пароконном экипаже к запасным магазинам. В один барачный этаж они тянулись за карантинной балкой. Здесь уже собралось большое скопище людей с фурами, биндюхами и шарабанами, в которые были впряжены волы, лошади и даже верблюды.
Народ волновался и шумел, требовал и угрожал. Градоначальник Лесли с полицейскими чинами, воинская команда из солдат Нижегородского полка едва сдерживали толпу, которая грозилась ворваться в магазины. От этого могло бы выйти большое неустройство. Зачинщиков и смутьянов возможно пришлось бы взять под караул.
Кесоглу велел своим грекам стоять смирно, не буйствовать – всем – де достанется.
Неизвестно – то ли от уговоров, то ли по какой иной причине, но Афанасию Кесоглу стало вовсе худо. Он схватился за бок, застонал и осел. При виде этого народ затих. Бацилли послал за лекарем.
Пока шел лекарь, Афанасий захрипел, лицо его покрылось смертельной бледностью, и он перестал дышать. Христиане сняли шапки и осенили себя крестом – двоеперстно, троеперстно и на пять перстов. Евреи и магометане по известным причинам креститься не могли, если бы они того и пожелали. Поэтому они стояли тихо осторонь, но в большом благоговении перед таинством смерти.
Хоронили Афанасия Кесоглу всем миром. Процессия духовенства, обывателей разных состояний и званий запрудила улицу от дома Кесоглу до греческой церкви, где отпевали покойника. После панихиды и отдачи воинских почестей гроб с телом усопшего опустили в церковное подполье на вечное упокоение. Столы для поминального обеда были выставлены во дворе дома Кесоглу.
Для Параши эти дни прошли как кошмарное сновидение. Она находилась в состоянии той отупелости и нечувствительности, которые внушали лекарям опасение за саму ее жизнь.
По ревизии оставленных покойником дел оказалось, что одних казенных взысканий на его имение числилось 19 тысяч рублей. Для возмещения убытков казне Новороссийское губернское правление наложило арест на его имущество в Тираспольском уезде. Из этого следовало, что Параша с малыми детьми осталась почти без средств.
После раздачи хлеба из запасных магазинов жизнь в Одессе вошла в обычное течение. В городе и в порту шли ремонтные и погрузочно-разгрузочные работы. Умножались мастерские, казармы для сухопутных войск и здания флотских экипажей, госпитали готовились к приему раненых. Россия вступала в войну с Францией на Средиземноморье.
Стоявшая у причалов Военной гавани эскадра из десяти крупных судов и тридцати канонерок готовилась к далекому переходу через Проливы.
30 декабря 1798 года в холодную штормовую погоду контр-адмирал Пустошкин прибыл в Одессу с двумя вновь построенными многопушечными кораблями.
Под Рождество эскадра Пустошкина из трех крупных кораблей, четырех фрегатов, одного корвета и мелких судов вышла в Средиземное море. При попутном ветре она менее чем за сутки преодолела расстояние до Босфора и, присоединив пять турецких военных кораблей разного назначения, появилась у Корфу, где и сошлась с эскадрой адмирала Ушакова.
18 февраля 1799 года русские суда двинулись на приступ французских укреплений острова. Командование десантом было вверено Пустошкину. За успешность в высадке солдат и матросов на берег и захват французских батарей Павел Васильевич был произведен в вице-адмиралы.
Померанцевый обоз с челобитной царю
В 1800 году положение Одессы изменилось к лучшему. Остановленные волей государя Павла Петровича работы по строительству порта и различных казенных зданий вновь пришли в движение. Заслуга в этом принадлежала магистрату. Отцы города долго сидели в магистратских палатах, думали о том, как им императорскую немилость обратить в расположение государя к Одессе. Неизвестно, как долго пришлось бы им так сидеть и думать, если бы бурмистру Ивану Тимошенко не пришла в голову замечательная мысль.
– А не послать ли нам, – предложил он, – царю гостинец?
После некоторого размышления городской голова купец Ларион Портнов эту мысль одобрил. Но опять же – что послать? Царь как никак. Было о чем подумать, чтоб большое дело не обернулось дурью.
– Надо послать ему померанцев, – решительно сказал бурмистр Федор Флогаити, более известный молчаливостью, не без ума, однако. – Померанцы в Российском государстве не растут. При дворе ежели и бывают, то редко. Поэтому и царю не зазорно принять такой подарок.
– Сколько тех померанцев должно быть? – Портнов вопросительно оглядел бурмистров.
– Три тысячи и притом отменных, – сказал Иван Тимошенко.
– Померанцы найдем, но как быть с послом? Кто решится на такое дело? А ежели его царское величество разгневается? Того и гляди послу не сносить головы, – Портнов глядел куда-то мимо бурмистров, хоть вопрос его был обращен к ним.
– Есть такой человек. Это унтер-офицер греческого батальона Георгий Роксомати. Человек он трезвый, довольно умен и к тому же смелый при громадной силе и сметливости. Перед Рождеством на него напали в степи волки, но он их всех переколотил палкой, хоть имел при себе ружье, – разрешил сомнения магистрата Иван Тимошенко. При этом он подумал, что не дурно бы и ему поехать в Петербург. Авось царь за померанцы какое отличие отвалит. Жена Ивана Тимошенко, Христина, уж больно донимала его, что неплохо при таких капиталах стать ему хотя бы коллежским регистратором.
– В помощь посланцу дадим надежных казаков – Микешку Гвоздева и полкового есаула Черненко. Они должно быть и дорогу в Петербург знают, а ежели кто задумал бы овладеть померанцами, отобьются, – заключил Портнов.
Магистрат одобрил его предложение к некоторому разочарованию Тимошенко.
Вскоре за этим последовало магистратское распоряжение карантинному начальнику господину надворному советнику Карпову: как скоро прибудут к здешнему порту апельсиновые фрукты, не допуская прежде к ним перекупщиков, повелеть привозителям, отобрав самого лучшего сорта три тысячи, отпустить на платежный баланс магистрату. Те фрукты доставить в магистрат при особом карантинного начальника донесении через одесского обывателя, известного на этот случай исправностью.
Распоряжение подписал городской голова купец Ларион Портнов.
Карантинный начальник отписал Портнову тем, что в прибывших в Одессу партиях померанцев вся наличность так перезрела, что нет никакой возможности уберечь те фрукты от согнития, отправляя их в далекий путь. Но вскоре-де начнут поступать померанцы не такие зрелые. Карпов ставил в известность Портнова, что у него – карантинного начальника – нету денег на заплату за померанцы иностранным негоциантам и всепокорнейше просил городского голову, чтобы тот ходатайствовал в магистрате о скорейшей присылке таковых.
Когда все устроилось и с отбором фруктов и с заплатой за них, в магистрате была составлена челобитная царю: «Ваше высочайшее Величество, Государь – царь наш, известный милосердием и справедливостью к подданным своим! Прослышали мы здесь – холопы твои, что ты малость захворал от великого усердия в государственных занятиях, а также возможно, что от простуды или еще от какой причины. Мало от чего хворают добрые люди, не исключая царей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49