Впоследствии вы меня уважать не будете. Ну а теперь бросьте меня подзуживать и ешьте. И скажите, вы поручили кому-нибудь сделать рисунки для пригласительных билетов на бал? Я знаю одного очень талантливого молодого художника-графика и рекомендую вам его. А что, если в качестве почетных гостей пригласить для начала одного из всемирно известных мотогонщиков и главу знаменитой фирмы шампанского?
Глава 7
Морган вылил остаток игристого вина в бокал на длинной ножке, а Клодия повертела бокал между пальцами, прикидывая, много ли выпила, но ей стало очень легко и все равно сколько. Теперь она знала, что Морган соблазнит женщину и без спиртного. Он и без дополнительных средств обходится великолепно!
Она держалась совсем иначе, нежели две недели назад: когда они сидели на балконе квартиры у Восточного залива, она смотрела на вино из морозильника гостиничной корзины с подозрением и неприязнью.
Но и тогда, и сейчас подозрение оказалось необоснованным.
А потом он ловко заставил ее забыть чувство униженности, пустившись оживленно обсуждать ее идеи, а некоторые браковать, и она поневоле была вынуждена спорить, а не думать о покорности, к которой он ее принудил.
И снова Клодия не могла унять колотившееся сердце, когда ненароком коснулась его руки, указывая ему на какой-то параграф в бумагах, и, взглянув снизу вверх, увидела, как он, сузив глаза, изучает ее, а совсем не предмет их разговора.
Сегодня он опять успешно применил такую же тактику, сосредоточиваясь на деталях, и тем самым отвлек ее от того, что на этот раз они сидели у него на балконе, а обед приготовлен не в гостиничной кухне, но его домоправительницей.
Закуска оказалась вкуснейшей, панорама, открывавшаяся из его дома на вершине холма, – грандиозной, а дела – превосходно решены самым профессиональным образом. В общем, Клодия была настолько уверена в себе, что чувствовала себя способной справиться с чем угодно – даже с Морганом Стоуном.
Все относительно гонок выстраивалось как нельзя лучше, и она охотно допускала, что это во многом обусловлено настойчивым участием Моргана. Хотя в делах он преуспевал, порой доходя до жестокости и требуя высокого профессионализма от тех, кто работал с ним и на него, он был столь же требователен и к себе. Впервые столкнувшись с Морганом-дельцом, Клодия убедилась, что одним из слагаемых процветания его фирмы являлось стремление Моргана к совершенству в сочетании с его личным воздействием на подчиненных, преданных ему, даже если с ним не соглашались.
Только два раза она мельком увидела деспотичного самодержца, к которому в юности Марк питал такую неприязнь. Оба раза – у него в кабинете, когда Морган вышел из себя, как сочла Клодия, по пустякам, но он увидел в этом недопустимую попытку подорвать его авторитет.
У нее осталось впечатление, будто Моргану доставляло удовольствие орать, расхаживать взад-вперед, шваркать разными предметами о письменный стол – совсем капризный мальчишка. И несомненно, в обоих случаях он казался веселым, освеженным, ободренным, как будто взрыв этот снял внутреннее напряжение, видимо составлявшее неотъемлемую часть его сложной индивидуальности. А по кривой ухмылке первой из подвергнутых распеканию жертв она поняла, что хорошо знающие его служащие привыкли не принимать подобные выходки всерьез.
Усвоила ценный урок и она. Чтобы заставить Моргана слушать, лучше возражать, а не прибегать к оправданиям, хотя бы самым уважительным.
Как бы Клодию ни интриговали эти проникновения в его характер, она и на единый миг не изменяла твердому решению: не давать опасную волю своему любопытству. Она больше ни разу не приглашала его к себе на новую квартиру, даже на скромное новоселье, и ни разу не принимала его приглашения, не удостоверясь, что носят они чисто деловой характер.
Но все-таки этот критерий оказался поразительно растяжимым, и за последние две недели Морган ухитрился почти через день находить веские основания для их встреч. И во время этих встреч познакомил ее со многими влиятельными горожанами, способными оказаться полезными не только для теперешнего проекта, но и для будущего. Ему даже удалось добыть ей приглашения на два посольских приема с коктейлями, и она была бы дурой, если бы отказалась, даже если приходилось терпеть Моргана в качестве кавалера. Там Морган представал перед нею совсем иным – изысканно учтивым, почти как вельможа, что скрывало его обычную прямолинейность: ведь многих политических деятелей и воротил он называл просто по имени.
Вскоре Саймон похвалил ее за ловкость и быстроту, с какими она вошла в веллингтонский высший свет, а в пятницу, когда исполнилось две недели событию, которое Клодия насмешливо называла своим нечестивым союзом, передал ей, что ее планы произвели столь сильное впечатление на руководство отеля, что оно пожелало усилить степень участия, став, если возможно, спонсором одного из водителей автомобилей, стартующих в гонке.
Это, разумеется, потребовало дополнительного совещания с Морганом, но он не смог в тот день выкроить время и предложил перенести встречу на завтра. Клодия была до того обрадована перспективой нового достижения, что не отнекивалась, когда он добавил, что его уик-энды, как правило, ненарушимы, но, если ему не придется ехать в деловую часть города, он согласен на компромисс. Все подробнейшие данные о гонщиках – у него дома, на его персональном компьютере, включая данные о претендентах на полное или частичное спонсорство, и все эти данные – к ее услугам.
С болью сознавая, что она обходит ею же самою установленные правила ради удовлетворения своего непослушного любопытства, Клодия согласилась, но одолжила один из гостиничных автомобилей: безопаснее знать, что можно уехать, когда захочешь.
– Еще бутылку?
Клодия сосредоточила блуждающие мысли и увидела, что бокал ее снова пуст.
– А мы что-нибудь празднуем?
Это был наводящий вопрос, и Морган разумно отказался довести его до искусительного завершения. Он поднял бокал.
– Только наступление еще одного долгого, ленивого летнего уик-энда. Поверите ли, раньше я работал во все часы, учрежденные Богом? Это было прежде, чем я понял, что медленно каменею в башне из слоновой кости, воздвигнутой моим самомнением. Я отдалялся от простых радостей жизни. Я старел и в то же время находился в плену эгоистичного честолюбия моей молодости: получить столько денег и власти, дабы делать все, что пожелаю, и плевать на все. И ни разу не задумался, а чего же именно я так отчаянно желаю.
– Вы, по-моему, и теперь достаточно уверены в своей значимости, – не удержалась Клодия, но смягчила едкость нерешительным вопросом:
– А когда же вы поняли – чего же именно?
– Места, где я дома, кого-то, с кем чувствуешь себя дома, – горестно улыбнулся он. – Пожалуй, можно сказать – быть любимым ради меня самого. Пошло, но правда. – Он посмотрел в бокал, и улыбка завяла на его искривленных губах.
– Конечно, если считать, что твое «я» более достойно ненависти и презрения, чем любви, очень трудно уговорить себя, что попытку перемениться к лучшему вообще стоит предпринимать. Я не религиозен, но в глубине души и вправду верю: что посеешь, то и пожнешь, особенно в том, что касается человеческих взаимоотношений. И также верю, что погибели предшествует гордость и падению – надменность, а у меня и первые и вторые были монументальны.
Горькие нотки насмешки над собой в его голосе насквозь пронзили ее отзывчивое сердце, и внезапно, с ужасающей ясностью, Клодия поняла, что он пытается ей сказать. Это она послужила причиной перемены его взглядов и образа жизни. Вслепую, от боли ударив его, она раз и навсегда изменила в нем что-то очень важное. Ее опрометчивый варварский поступок вынудил его построить свой новый образ – вокруг лжи.
Он увидел в ее глазах исполненное ужаса понимание и принял его за что-то иное.
– Вы как будто не верите мне, Клодия, и имеете на это полное право, но, уверяю вас, я совсем не тот, каким был два года назад. Ну ладно, иногда у меня случаются рецидивы. Я человек, – поправился он, и его стремление к беспощадной честности было до боли очевидно. – Но в общем-то, одолел моих демонов, которые заставляли меня топтать чужие мечты. Знаю, что вы, вероятно, подумали, будто я бездушно отмахнулся от того, что произошло в тот день, и даже не дал себе труда вновь о вас подумать. Но я думал. И думаю. Я не вторгался в вашу жизнь и не пускал в нее Марка, ибо верил, что вы этого хотите, что это для вас – менее мучительная альтернатива. Но если бы с вами стряслись какие-либо неприятности, я бы об этом знал – и помог бы вам. Однако вы не удостоили меня и таким малым покаянием. Вы очень хорошо устроились.
– А как… а как бы вы узнали, если бы мне понадобилась помощь? – неровным голосом спросила Клодия, и от вновь осознанной виновности по телу ее поползли мурашки.
– Я попросил одного друга в Окленде время от времени проверять, как вы. Ничего назойливого – только самое главное, – быстро уверил он, заметив у нее во взгляде внезапное отвращение. – Увидеть, что вы ни в каком смысле не бедствуете – есть ли у вас работа и выглядите ли вы счастливой.
То, что он все время следил за нею, пусть небрежно и непостоянно, вызвало у нее странный озноб. Пока он сражался против своих демонов, она пряталась от своих. И до сих пор прячется.
– Вы уверены, что не хотите еще вина? – спросил он, и она поняла, что поднесла бокал ко рту, скрывая дрожь губ.
– Ах, нет… спасибо, нет. Э-э-э… может быть, кофе.
Ранее она воспользовалась компьютерами и с помощью Моргана выбрала в объекты спонсорства для отеля идущего в гору гонщика, уроженца Новой Зеландии. А теперь не мешало бы исчислить доли шальной смеси вины и алкоголя в жилах.
Морган собрал пустую посуду, извинился и понес ее внутрь, в прохладные помещения, выложенные терракотовыми плитками. Клодия прищурилась от косых солнечных лучей над сверкающими водами гавани и попыталась утишить свой непокойный дух совершенной красотой, раскрывшейся перед ее взором.
Беленый железобетонный дом Моргана, шедевр современного зодчества, как бы вырастал из утеса, балкон, где они сидели, изгибался над головокружительным обрывом, опускающимся к Морскому шоссе.
Опершись о шероховатые перила, Клодия подняла голову, давая теплому солнцу омыть ей лицо и голые руки. Когда пасмурным утром она вышла из дому, на ней был мягкий вязаный жакет, а теперь она радовалась, что под ним находилось желтое платье с короткими рукавчиками. Гладкие, обработанные сушилкой волосы то забивались под маленький стоячий воротничок, то вылетали наружу, пока в сторону моря веял легкий ветерок, ничем не похожий на свирепые ветры, которыми славился Веллингтон.
Отсюда ей ясно открывались неровные бухточки, изрезавшие берега гавани с востока. Налево она видела узкую деревянную полоску Ист-борнского причала, дерзко вонзающуюся в море, с грузно покачивающимся паромом. А на том берегу, на западе, плотно пригнанные здания центра ютились под холмами, рывком встающими позади: они образовывали устремленные ввысь городские предместья, которые так поразили Клодию, когда ей впервые довелось посетить одну-две вертикальные на вид улицы и заметить, каким образом домовладельцы ухитрились устроить подъездные дорожки к домам – такие, что волосы дыбом вставали. Вспомнив это, она улыбнулась.
– Как видите, немного лености всем полезно. На солнце у вас очень довольный вид.
Возвращение Моргана с кофейным подносом застигло ее врасплох, но, когда он непринужденно уселся и разлил кофе, от его совсем недавней строгости и серьезности не осталось и следа. В черной тенниске и сшитых на заказ белых джинсах он выглядел весьма по-столичному.
– Или вы не рады, что пришли? Мы ведь ладим, не так ли? За эти две недели вряд ли даже одну резкость друг другу сказали.
– Но это потому… – Клодия запнулась, а он устроился в кресле поудобнее.
– Потому – что?.. – подхватил он, предлагая ей продолжать, а глаза – почти того же цвета, что и покрытое солнечной рябью море за его спиной.
– Потому, что вы старались… поладить, – нехотя призналась она.
– Поладить? – На ее нерешительность в выборе слов он ответил насмешливой мимолетной улыбкой.
– Вы были приятны, – с еще большей неохотой уточнила она, сознавая, что смешинки у него в глазах привлекают ее больше, чем следует.
– Только приятен? Должно быть, я сдаю, – пробормотал он. – А я-то думал, что был совершенно обворожителен.
– У меня большая практика распознавать обворожительных мошенников, – сказала Клодия и чуть не обожгла язык, прежде чем вспомнила, что обычно добавляет в горячий кофе молоко.
– Это когда вы жили с Нэшем? Наверно, в том положении, в каком был он, неизбежно известное количество подлипал, которые надеются урвать некую толику его обаяния…
По крайней мере уж ее-то он не относит больше к психопаткам, каких на гонках полным-полно!
– Крис любил большие компании. Любил толпы, вечеринки.
– А вы – нет, – проницательно заметил он.
– Я этого не говорила, – возразила она, чувствуя, что напрасно заподозрила укор в его словах. – Я была молода, влюблена в знаменитого человека. Я любила развлекаться, заводить новые знакомства. Мы бы могли отправиться куда угодно, и нас бы завалили приглашениями…
– В это вы и влюбились – скорее в его славу, чем в его суть?
– Вообще-то, когда мы познакомились, я и не знала, что он знаменит, – огрызнулась она. – Крис приходил в себя после несчастного случая и скрывался от журналистов. Поэтому остановился в сельской гостинице моих родителей. Прожил там три недели.
– А когда уехал?
Она посмотрела на него с вызовом.
– Я уехала с ним.
И, несмотря на все последующее, ни разу об этом не пожалела. Останься она в узком, засоренном мирке родителей, она так бы и не узнала истинную ценность жизни. Детство ее было поразительно унылым. Казалось бы, все ранние годы она провела в безнадежных попытках снискать одобрение родителей, они же были убеждены, что похвала есть поощрение греховного тщеславия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22