Он согласился, однако Фрэнсин понимала, что с каждой минутой он все с большим нетерпением ждет, когда же Грэтхен обо всем узнает.
Сегодня, сказала она себе, закрывая ресторан на ключ и направляясь к машине. Я остановлюсь ненадолго у больницы, проведаю Поппи, потом заберу дочку и, прежде чем малышка пойдет спать, скажу ей, что Трэвис – ее папочка.
Фрэнсин за несколько минут доехала до больницы и нашла на стоянке свободное место. Поставив машину, она поспешила в здание, понимая, что уже поздновато для посещения, но надеясь, что персонал позволит ей тайком и ненадолго пробраться к деду.
Няньки у поста кивнули ей, и она пробралась в комнату Поппи. Похоже, он спал. Черты его лица смягчились, во сне он казался каким-то незащищенным. Она села на стул, не желая будить его. Ей просто хотелось несколько минут провести с ним.
Она тихонько сидела, внимательно рассматривая его лицо. Странно, но я даже не знаю, сколько ему лет. Я всегда считала, что он очень старый, но теперь поняла, что ему не может быть больше шестидесяти пяти.
Он совсем не такой, каким я воспринимала его в детстве. Может, он и был слишком суров, но почти всегда справедлив. Он был неласковым, но ведь и я немало потрепала ему нервов, испытывая его терпение.
Наверное, мы были слишком похожи, слишком переполнены гордостью и слишком задиристы, чтобы раскрыть друг другу душу.
Поппи зашевелился, потер глаза, потом открыл их и поглядел на нее.
– Надеюсь, я не разбудила тебя? – сказала она, заранее готовясь к его атаке.
Он покачал головой и провел руками по своему лицу.
– Не разбудила. – Вид у него был немного отрешенный. Он снова потер руками лицо, словно пытаясь смахнуть с себя остатки сна. – Мне приснился сон.
– Надеюсь, хороший?
– И хороший, и плохой. – Он уставился на Фрэнсин, и взгляд его, казалось, проникал ей сквозь кожу в самую душу. – Мне снилась твоя мама.
– О… – Фрэнсин не знала, что сказать, не знала, чего ей ждать.
Он нахмурился.
– Придвинь-ка поближе свой стул. Нам надо поговорить, Фрэнни, девочка.
Фрэнсин придвинула стул ближе к кровати, спрашивая себя, что за неведомые земли ей предстояло исследовать.
– В моем сне твоя мама страшно злилась на меня. Она говорила, что я просто убил ее тем, что не рассказал тебе некоторые вещи, которые ты должна была знать. – Поппи покачал головой, и мягкая улыбка преобразила его лицо: оно стало таким прекрасным и светлым, каким Фрэнсин никогда раньше его не видела. – Твоя мама всегда была с норовом.
– Ты в первый раз говоришь о ней, – заметила она.
Поппи не сводил глаз с потолка.
– Я не мог раньше говорить. Мне было слишком больно. – Он снова поглядел на Фрэнсин, и его выцветшие голубые глаза засверкали от непролитых слез. – Она была моим единственным ребенком, светом моих очей.
Впервые Фрэнсин поняла глубину его потери. Когда она приехала в его дом, сердитая, тоскующая десятилетняя девочка, в тот самый миг он узнал, что его дочь погибла.
– О, Поппи, я никогда не думала… – Она взяла его руку.
С минуту он лежал неподвижно. Потом посмотрел на их руки. По щеке его скатилась слеза; он обхватил ее пальцы своими.
– Я был настолько поглощен своим горем, что не знал, как помочь тебе справиться с твоим, – сказал он.
И снова он внимательно посмотрел на нее.
– И тут приехала ты, – продолжал он, – миниатюрная копия моей малышки, и я никогда в жизни не был так напуган.
Она удивленно посмотрела на него.
– Напуган? Но почему?
Поппи улыбнулся и крепче сжал ее руку.
– Что я понимал в том, как растить детей? Когда твоя мама была маленькой, ее воспитанием занималась Делла. Но тут мы с тобой оказались вдвоем, и ты так нуждалась в человеческом тепле.
– Я просто хотела, чтобы ты любил меня, – сказала Фрэнсин хриплым от сдерживаемых слез голосом.
– Я боялся избаловать тебя, боялся, что социальные работники подумают, будто я не гожусь для того, чтобы воспитывать тебя. Старался не выказывать тебе свою любовь. Я был слишком подавлен ответственностью, тем, что должен был заменить тебе родителей.
Фрэнсин почувствовала, что то прошлое, которое она знала, внезапно разбилось на куски. Она никогда не рассматривала ситуацию глазами Поппи: эгоцентризм, свойственный юности, мешал ей это сделать.
Он улыбнулся.
– Конечно, с мисс Фасолинкой все намного легче. Я могу любить ее и не чувствовать за нее ответственности. Она твой ребенок, и тебе ее растить, а мне с ней можно быть просто Поппи.
– И ее так легко полюбить, а я на каждом шагу противодействовала тебе, – сказала Фрэнсин.
– Мы оба друг другу противодействовали. Но может, еще не поздно все изменить? – Казалось, он даже затаил дыхание в ожидании ее ответа.
Она нагнулась и обняла его. Дед гладил ее по спине, словно утешая. Целительное тепло разлилось по ее телу, проникло в самые глубины души и наполнило их светом и любовью.
– Я люблю тебя, Фрэнни, девочка, – прошептал Поппи. – Я всегда любил тебя.
– А я люблю тебя, Поппи.
– Ну а теперь отойди от меня, пока не задушила меня до смерти, – проворчал он.
Она со смехом смахнула слезы и села на стул. Инстинктивно она понимала, что они никогда больше не заговорят об этом. Как только Поппи покинет эту комнату, он снова станет сварливым и будет раздражать Фрэнсин, но навсегда сохранятся тепло и любовь, которые были сейчас обретены.
– Завтра они выпустят меня, – сказал он.
– А во сколько? Я приеду и заберу тебя.
Он покачал головой.
– Я уже договорился с Трэвисом, он приедет за мной. И тебе не придется тащить сюда мисс Фасолинку.
– Ты же знаешь, мы не отказались бы, – запротестовала Фрэнсин.
Он кивнул.
– Знаю, но дело уже сделано. За мной приедет Трэвис.
Фрэнсин пожала плечами и встала.
– Как хочешь. Так приятно, что ты скоро будешь дома.
– Фрэнни… насчет того, что ты уедешь из Купервиля. – Поппи нахмурился и задумчиво поджал губы. – Думаю, мне надо извиниться перед тобой, что я устроил тебе нелегкую жизнь. Я хотел, чтобы ты была счастлива, но если для тебя это означает жизнь в Нью-Йорке, то тогда поезжай. Только пиши мне почаще, позванивай да подзывай к телефону мисс Фасолинку.
Она нагнулась и поцеловала его в лоб.
– Я думаю, это все можно устроить, не беспокойся, мы не уедем, пока я не удостоверюсь, что ты снова на ногах.
– Доктор говорит, что я в прекрасной форме. Единственное, что мне нужно, так это добраться домой и поесть что-нибудь другое, кроме жидкой каши, которой они меня здесь пичкают.
Фрэнсин улыбнулась.
– Завтра, к твоему возвращению домой, мы соорудим особый обед, – пообещала она.
– Но не слишком беспокойся. – Он хитро улыбнулся. – Хотя горшочек с тушеным мясом и домашнее печенье наверняка меня развеселят.
– Договорились. – Она пошла к двери. – Увидимся завтра.
Он кивнул.
– Фрэнни, я люблю тебя.
Сердце ее подпрыгнуло, заполнив грудь нежностью и теплотой.
– И я люблю тебя, Поппи.
То же тепло продолжало греть ее, пока она ехала к Трэвису, чтобы забрать Грэтхен. На этот раз, когда уеду в Нью-Йорк, я буду знать, что любовь Поппи будет со мной. Я буду часто писать ему, и, уверена, он будет писать мне, каждое наше письмо будет хранить в себе частички той любви, которую мы обнаружили друг в друге.
Если бы с Трэвисом все было по-другому, я бы навсегда осталась здесь. А так для меня это будет слишком мучительно и больно.
Она была уверена, что Грэтхен нужно как можно больше времени проводить с Трэвисом и Поппи. Грэтхен очень повезло: в жизни малышки появились еще два любящих ее человека.
Она подкатила к фасаду дома Трэвиса и, не выключая двигателя, пошла к парадному крыльцу.
Он встретил ее у дверей.
– Входи. Она в гостиной, – сказал Трэвис и распахнул двери.
– Спасибо, что присмотрел за ней, пока я работала. Я очень ценю это, – сказала она и вошла в дом.
Трэвис пожал плечами, глядяна нее темными, холодными глазами.
– Так обычно поступают отцы. – Он пошел было в гостиную, однако заколебался, когда Фрэнсин взяла его за руку.
– Я собираюсь сегодня сказать ей.
Глаза его загорелись.
– Я должен присутствовать, когда ты ей скажешь?
Фрэнсин покачала головой.
– Нет, мне нужно это сделать самой.
Они вместе вошли в гостиную, где Грэтхен, растянувшись на полу, раскрашивала картинку.
– Привет, мамочка, – сказала она. – Я нарисовала котят. А теперь раскрашиваю их, а дядя Трэвис сказал, что повесит мою картинку на дверце холодильника.
– Я уверена, она будет здорово смотреться на холодильнике, – ответила Фрэнсин.
Она старалась не встречаться взглядом с Трэвисом.
– Я почти закончила, – сказала Грэтхен, снова занявшись работой. Она провела цветным карандашом по картинке, потом села. – Ну вот, – сказала она, чтобы подчеркнуть, что ее шедевр закончен.
Девочка встала и вручила цветной рисунок Трэвису.
– Это самая прекрасная картинка, которую я когда-либо видел, – произнес Трэвис, и от его слов Грэтхен засияла.
– Скажи Трэвису «спасибо», – обратилась к ней Фрэнсин. – Становится поздно: нам пора домой.
– Спасибо, дядя Трэвис. У меня был отличный день. – Она протянула ручонки и обняла его.
– Я рад, – ответил он. – У нас с тобой будет еще много чудесных дней. – Он обнял девочку.
Фрэнсин старалась подавить острую боль в сердце.
«Нет ничего страшнее боли от неразделенной любви», – подумала она мгновение спустя, когда вместе с Грэтхен подъезжала к дому Поппи.
Она была наполнена любовью к Трэвису, любовь эта не знала выхода. Сколько времени понадобится, чтобы любовь постепенно умерла? Пять лет, проведенные в далеком городе, не умертвили мою любовь к нему. Когда я, наконец, смогу думать о нем, видеть его и не желать его? И когда внутри у меня исчезнет эта глубоко запрятанная боль?
По крайней мере, если я уеду в Нью-Йорк, то между нами будет хоть какое-то расстояние. Я не буду каждый день видеть его, не буду больше замирать от его низкого, раскатистого смеха.
Возможно, в Нью-Йорке я встречусь с кем-нибудь, кто сможет уничтожить воспоминания о красивом фермере, который провел со мной ночь, полную страсти. Ночь, когда в летнем небе сияла полная луна.
Фрэнсин подождала, пока Грэтхен уляжется в постель. Личико девочки сияло от усердного умывания. Присев на край кроватки, Фрэнсин смахнула блестящую прядку волос со лба дочки, размышляя, с чего начать.
– Нам надо немного поговорить.
Грэтхен нахмурилась.
– Я сделала что-то не так?
Фрэнсин улыбнулась.
– Нет, что ты, милая. То, о чем я собираюсь с тобой поговорить, сделает тебя очень счастливой.
Грэтхен села, и лицо ее вспыхнуло от любопытства.
– Но что это, мамочка? Скажи мне.
– Ты знаешь, у большинства маленьких девочек есть мама и папа.
Грэтхен кивнула.
– У Мэри Элизабет из нашей группы есть три папочки. Один настоящий и два приемных.
– Ну, у тебя нет приемных, но зато есть настоящий.
– Правда? – широко открыла глаза Грэтхен.
Фрэнсин набрала побольше воздуха.
– Трэвис – твой настоящий папа.
– Он? – Грэтхен захлопала в ладоши от детского восторга. – О, я так счастлива! Я люблю дядю Трэвиса. – Она умолкла и, задумчиво нахмурясь, посмотрела на Фрэнсин. – Но я думала, что настоящие папы и мамы женаты. А почему получилось так, что ты не жената на дяде Трэвисе?
– Иногда настоящие папы и мамы женаты, а иногда – нет, – ответила Фрэнсин, стараясь не обращать внимания на боль в сердце.
– А я могу называть его папочкой?
Сердце Фрэнсин возликовало.
– Да. Я думаю, ему это очень понравится. А когда мы вернемся опять в Нью-Йорк, летом ты будешь приезжать к нему в гости.
– Я не хочу возвращаться в Нью-Йорк. – Нижняя губка Грэтхен угрожающе задрожала. – Мне нравится здесь, с Поппи и с дядей… с папочкой. Я хочу остаться здесь навсегда.
– Грэтхен, ты же знала, что мы приезжали сюда в гости и что наш дом в Нью-Йорке, – терпеливо увещевала ее Фрэнсин.
– Но я не хочу, чтобы мой дом был в Нью-Йорке, – ответила Грэтхен. Глаза ее наполнились слезами, и они заструились по щекам. – Я хочу, чтобы мой дом был здесь. Мне здесь больше всего нравится. И Красотке тут тоже нравится.
Девочка никогда не была плаксой, и ее слезы потрясли Фрэнсин. Грэтхен терла кулачками глаза и продолжала плакать.
Постепенно плач Грэтхен перешел в отдельные всхлипы, и наконец она посмотрела на Фрэнсин.
– Мамочка, мы тут нужны Поппи. А если я уеду, кто будет кормить кроликов? Кто будет веселить Поппи? Если меня здесь не будет, он разучится улыбаться.
Она села и выскользнула из объятий Фрэнсин.
– Ну почему мы не можем остаться здесь? У меня здесь мамочка, папочка и Поппи. А в грязном, огромном Нью-Йорке у меня никого нет.
Фрэнсин вздохнула.
– Я думаю, сегодня мы уже достаточно поговорили. Теперь тебе пора спать. – Она поцеловала Грэтхен в лоб.
– Теперь я, наверное, не засну, – возразила Грэтхен. – А если засну, то мне приснится плохой сон, – добавила она с оттенком жалости к себе.
Она закрыла глаза и, несмотря на свои слова, через несколько минут уже ровно засопела.
Фрэнсин разделась, натянула ночную рубашку. Вместо того чтобы лечь спать, она уселась на диван, задумчиво глядя на дочь, спавшую в своей кроватке.
Она хотела, чтобы Грэтхен выросла счастливой, чтобы ее окружали чистый воздух и любящие люди. И дочка напомнила ей, что здесь, в Купервиле, у нее были отец и Поппи. А в Нью-Йорке у нее одна мать, которая работает с утра до вечера, чтобы выжить.
Конечно, если мы останемся в Купервиле, то для Грэтхен это будет самое лучшее, что только можно вообразить, но для меня – самое мучительное.
Мне придется часто видеть Трэвиса, общаться с ним. И каждый раз, когда я буду видеть его и слышать его голос, у меня внутри все будет разрываться от боли, потому что он никогда не полюбит меня так, как люблю его я.
Мне придется положить на одну чашу весов мою боль, а на другую – счастье Грэтхен, и в этой борьбе не может быть никакого соперничества. Грэтхен всегда будет на первом месте.
Хуже всего то, что мне придется переступить через свою гордость и сказать всем, что я передумала. Она скользнула под одеяло и попыталась расслабиться. А может, я никому не буду говорить, что планы у меня изменились. Просто не уеду, и все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17