Ни черта?! Раскромсал туфли, снял с Курбского белье. Голо. Ни тайного пояса, ни замшевых мешочков с алмазами. Неужели все его ценности в чемодане? Заглянул в бумажник, нашёл квитанцию камеры хранения.
Чемодан надо взять сейчас. С ним на судно не пройдешь. Можно успеть сделать пояс, пачки крупных купюр рассовать по карманам.
Да, он возьмет его чемодан. Скажет, что Леону Константиновичу нездоровится. «Меня знают – поверят. Тем более я чемодан понесу наверх, а не на улицу».
Джейран лихорадочно освежил холодной водой лицо, голову, причесался, спустился вниз. Подошёл к камере хранения, небрежно предъявил квитанцию.
– Не могу. Приказано только лично им вручить.
– Леону Константиновичу нездоровится. Что за чушь?
– Никакая не чушь.
– Вы меня знаете?
– Знаю. Но не имею права. Пускай гражданин Курбский позвонит мне.
Джейран с ненавистью смотрел на кладовщика.
– Вы идиот!
Кладовщик, пожилой человек с небольшой рыжеватой бородкой, зашумел:
– Это кто же идиот?! Чужой чемодан требует и ещё оскорбляет. Харитон Павлович, позови-ка дежурного постового.
Джейран понял – дело плохо и метнулся к администратору.
– Ангелина Ивановна… что за отношение?!
И был момент, когда Джейран, как ему казалось, мог спастись. Был. Ангелина Ивановна уже гневно спросила кладовщика:
– В чем дело? Чего грубите?
Но… с глубокого кожаного кресла, стоявшего в углу вестибюля, поднялся читавший газету Воробушкин. С другого кресла поднялся сержант в штатском.
– Позвольте, Ангелина Ивановна, сейчас разберемся.
Воробушкин взял в руки квитанцию. Джейран с возмущённым видом направился к лестнице, уже чувствуя, как страх – холодный комочек – сосет под ложечкой.
– Погодите, гражданин. Побудьте здесь, – тихо сказал Воробушкин.
Евгений Иванович многозначительно взглянул на штатского – смотри в оба. Затем снял кепку, поправил шевелюру, снова надел её и, ступая мягко со ступеньки на ступеньку, пошёл на второй этаж. Подошёл к дежурной:
– Восьмой номер у себя?
– Нет, – ответила дежурная. – Он в четвертом. И ключ у него.
Воробушкин постучал в четвертый. Никто не отвечал.
– Позвоните, пожалуйста, в четвертый номер, – попросил Евгений Иванович дежурную.
Дежурная позвонила. Никто не отвечал. Воробушкин спустился вниз, внимательно посмотрел на руководителя, получил одобрение, затем показал – ведите задержанного наверх. У дверей «люкса» Воробушкин сказал Джейрану:
– Откройте дверь.
– У меня нет ключа! – выкрикнул он и добавил глупейшую фразу: – Вы мне за это ответите!
– Откройте дверь! – ещё раз спокойно потребовал Воробушкин.
Дежурная хотела было спросить ключ у Джейрана, но, увидев его лицо, испуганно открыла дверь своим ключом. Евгений Иванович вошёл в номер, за ним Джейран и сержант.
В номере всё в порядке. На столике рядом с графином бутылка коньяку. Недопитая. На блюдце нарезанный лимон. Рядом карманный нож. Две рюмки. Да, две.
– Где вы взяли квитанцию? – спросил Воробушкин.
– Я уже сказал. Пойдёмте в отделение, там всё узнаете. Здесь я говорить не намерен. Здесь гостиница.
Дежурная (просто так, цело ли имущество) заглянула в спальню и вскрикнула. На кровати ничком лежало голое тело. Джейран рванулся к двери и побежал по коридору. Но его сжал в объятиях шедший навстречу Анатолий.
– Извините, что я вас немного задержал, – сказал Анатолий Джейрану.
Коста и Анатолий жили на том же этаже, и в этот вечер Анатолий действовал по заданию Воробушкина.
Затем Анатолий, уже на правах человека, содействующего милиции, вошёл вслед за сержантом в номер.
Воробушкин зажег свет и перевернул Курбского.
– Ага! – произнес старший лейтенант. Проверил пульс. Поднял руку «академика», отпустил её… Курбский был мертв.
Принесли его чемодан. Под вторым дном Евгений Иванович нашёл пачки долларов в крупных купюрах, царские золотые монеты, английские фунты и шесть тысяч советских рублей.
– Позвольте позвонить? – сказал Анатолий Воробушкину.
– Кому?
– Следователю прокуратуры Екатерине Турбиной. Кое-что может пояснить.
– Звоните.
Через пятнадцать минут в «люкс» вошла следователь Турбина. Увидела Джейрана, сидевшего в кресле в пижаме. Воробушкин тщательно прощупывал его костюм и тихонько подпарывал швы, извлекая оттуда крупные купюры. Пояс с алмазами редкой величины уже лежал на столе.
Напрасно Джейран несколько лет вынашивал, обмозговывал, корректировал план бегства. Напрасно конспирировал, хитроумничал, вел осторожный образ жизни. Ах как напрасно! Даже не вмешайся Евгений Воробушкин, Маврикий Каширин всё равно не ступил бы ногой на шведское судно. Нет.
И вчера и сегодня на пирсе (где стоял шведский лесовоз) за штабелями досок его терпеливо ждали трое сотрудников из специальной оперативной группы. И быстроходные катера пограничников ждали. Ждали все, кому положено. Коллеги тех, кто в студеную ночь мерз за штабелями, находились рядом, в гостинице.
Врач и Катя констатировали – Курбский отравлен.
Взяв с собой сержанта, Анатолия и трех дружинников, Евгений Иванович на машине помчался к дому Гаркушина. Машину остановили на перекрестке. К дому подошли тихо.
Гаркушин, как было условлено, ждал Джейрана у окна, не зажигая света… Во двор вошли Воробушкин и сержант. Анатолий и дружинники по указанию Воробушкина следили за окнами, выходящими на улицу. Евгений тихонько дернул дверь в прихожую. Закрыта. Постучал в окно Гаркушина. Молчание.
Рубщик мяса в эту минуту через люк в кухне уже пробирался на чердак. Оттуда ему ничего не стоит перемахнуть на соседнюю крышу. Этот ход был давно продуман.
Евгений прислушался, стукнула приставленная к люку лесенка.
– Не отходи от двери, – приказал Евгений сержанту и оглядел двор.
Понял – крыша примыкает к соседнему дому. Скорей на улицу и в соседний двор. Между крышами просвет не более полуметра. Оба дома разделяет забор. Едва Воробушкин взобрался на забор – раздался выстрел. Пуля попала в правое плечо Евгения Ивановича.
– Ребята! – крикнул Воробушкин. Прибежал Анатолий.
– Возьми пистолет. Беги, – он на соседней крыше! Анатолий побежал в соседний двор. Гаркушин успел прыгнуть с крыши на штабель колотых дров, но не удержался, упал. Его слабо освещал оконный свет соседнего дома.
– Бросай оружие! – крикнул Анатолий из-за угла дома, не выпуская Гаркушина из глаз.
Гаркушин лежал недвижимо. Подоспел раненый Евгений Иванович.
– Филимон, бросай пистолет! – крикнул старший лейтенант. – Всё равно не уйдешь!
Анатолий, сильно пригнувшись, быстро пробежал мимо штабелей дров и скрылся за углом сарая. В нём заговорила страсть горца-охотника. Гаркушин не двигался. Анатолий подобрал большой камень, швырнул его в Гаркушина. И попал ему в голову.
Гаркушин повредил ногу. До удара камнем он несколько секунд соображал, как ему одним рывком переброситься через забор, не помешает ли нога. После удара отбросил пистолет. Понял – через забор ему теперь не перемахнуть. Его стащили со штабеля.
Машина первым делом отвезла Евгения Ивановича в больницу. Гаркушина связали. Сержант вызвал вторую машину. С решетками. При обыске в квартире Гаркушина обнаружили портфель Джейрана с документами, за ним должен был прийти шеф.
К утру Гаркушин признался – ему прочитали показания Бура. Он узнал, что Бур выздоравливает и им предстоит очная ставка. Собственно говоря, Гаркушину некуда было деваться, он считал, что его погубил портфель Джейрана.
Анатолий вернулся в гостиницу в двадцать два тридцать. Позвонил в больницу.
– Как здоровье товарища Воробушкина?
– Кто говорит?
– Его товарищ. Мы с ним вместе задержали бандита.
– Ничего страшного. Недели через две будет здоров. Счастливо отделался.
– Раз счастливо, пойдём поужинаем, Коста, – обрадовался Анатолий. – Да, как ты думаешь, можно позвонить Кате, не слишком ли позднее время?
– Тебе всё можно, – сказал Коста.
Анатолий набрал номер телефона. Конечно, Катя ждала звонка.
– Толенька, телеграмма от мамы, утром вылетают из Москвы.
– Очень хорошо. Через неделю кончается мой отпуск.
– Но ты же будешь рядом… Да?
– Я и сейчас рядом с тобой.
– Поцелуй Косту за меня, – сказала Катя.
– Стану я ещё разбазаривать твои чувства. Пожму руку, с него хватит.
Анатолий аккуратно положил трубку, подошёл к Косте и торжественно протянул руку:
– Вместо поцелуя от Кати.
– Зачем, я надеюсь получить награду лично.
Раздался телефонный звонок.
– Коста? Привет! Это я – Алексей Сватов, из радио. Говорю из вестибюля. Я нашёл её!
– Кого?
– Тамару Мухину. Точно. Вернее – её разыскали комсомольцы Солатолки. Зовут Катей, фамилия Турбина. О, это целая история. Иду к вам, сейчас расскажу подробно.
Алексея Сватова встретили шумно, как первооткрывателя. Хлопали по спине, ласково глядели ему в глаза, чтобы не погасить его восторг. Нельзя же разочаровывать парня с золотым характером.
– Идём, Алеша, вместе поужинаем, – пригласил его Коста.
– Здесь, в «Интуристе», среди франтов? Лучше в «Северном».
– Согласны.
Снова зазвенел телефон.
– Добрый вечер. Извините… Это говорит Андрей Полонский, брат Бориса Ивановича Шпиля.
– Мы не знакомы, но слышали о вас… Катя Турбина обещала…
– Речь идёт как раз о Кате Турбиной. Мне позвонил из Сухуми мой друг, Яков Сверчок, он был у ваших в Акуа. Просил передать – Катя Турбина и есть Тамара Мухина.
– Позвольте, я назову вас просто – Андрей… Ваше сообщение – самая большая радость в нашей семье Эшба. Я и мой друг, Коста Джонуа, очень просим вас как нашего родственника. Сейчас трудно вам объяснить, каким образом мы с вами являемся даже близкими родственниками. Мы вас ждём у входа в ресторан «Северный»… Вы далеко от нас?
– Могу прибыть минут через десять – двенадцать.
– Ждём, дорогой Андрей, очень ждём. Анатолий положил трубку.
– Идём! – торопил Коста.
– Подождём три минуты. Может быть, ещё кто-нибудь позвонит насчёт Тамары Мухиной, – сказал Анатолий по-абхазски.
В коридоре гостиницы тихо. Никто из проживающих не догадывался, что произошло в «люксе» номер четыре два часа назад. Только дежурная по этажу зябко куталась в шерстяной платок.

* * *

Утром в гостиницу вошла Прасковья Тимофеевна и постучала в номер Анатолия и Косты. Они уже в который раз перечитывали телеграмму из Акуа:
«Тамара Мухина проживает Ломоносовск, проспект Виноградова, 214, квартира 26, фамилия Турбина. Это проверено. Ждите нас Ломоносовске привет Кате. Купальный костюм Коля получил. Привет Еснат».
– «Ждите нас». Неужели прилетят не менее восьмидесяти шести близких родственников?
– Человек десять прилетит, не сомневайся. Интересно, какой купальный костюм? – недоумевал Коста.
– Гримасы телеграфа. Позвонили на квартиру Турбиной.
– Катя будет дома после работы, – с душой, тепло ответила Наталья Мироновна.
Если бы трубка была из железа, она обязательно расплавилась бы от материнской теплоты. Пластмасса же менее чувствительна. Это известно.
Катя вернулась домой и обняла бабушку.
– Они ужинают у нас! Я очень рада.
– Какой из них?
– Бабушка?!
– Не крути. Не маленькая.
Что поделаешь с бабушкой, которая всё видит?
– С чуть печальными глазами.
– Анатолий. Я так и думала. Очень славный. Давай обедать.
– Не могу.
– Обедать, я кому говорю. Думаешь, если следователь, то я на тебя управу не найду.
Катя что-то ела, не вникая. Дважды рвалась к телефону.
– Погоди. Сядь. Я кое-что скажу тебе. Слушай, доченька. Двадцать лет мы молчали… Но наступил час. Твой отец и есть подполковник Мухин, Григорий Иванович, Герой Советского Союза. Так что Николай Мухин твой родной брат, сердечная ты моя.
После пятиминутных, самых теплых на свете слез и таких же взаимных объятий Катя наконец спросила:
– Бабушка… Как же так?
– Да, доченька. Клавдия – тебе не родная мать. Мы тебя из детского дома взяли.
Катя соединила ладони, опустила голову и медленно вышла из столовой. Упав на кровать, разрыдалась.
– Мама знает, что Коля мой брат? – спросила Катя, прижимаясь к Наталье Мироновне.
– Знает. Я сегодня вынула авиаписьмо из ящика. Они его видели в Сухуми.
– Всё равно, я ваша, ваша… дочь.
– Самая законная, мы тебя вырастили. Мы!
– Вспоминаю, я ещё маленькая была, ходила в детский сад, ко мне подошла женщина в белом платке и сказала: «А Клавдия Павловна тебе не родная мать, она тебя взяла из детского дома». Я тут же забыла об этом. Но иногда вспоминала. Расскажи мне всё, всё. Если бы ты видела Колю, какой парень. И какие великолепные люди его воспитали.
Сперва рассказывала Наталья Мироновна, потом Катя…

* * *

– Войдите, пожалуйста, – сказал Анатолий, не выпуская телеграмму из рук.
Увидев Прасковью Тимофеевну, улыбнулся:
– Я вижу, у вас приятные новости?
– Все узнали. Сто человек опросили комсомольцы. Нашли няню, она вместе с новой бабушкой Тамары отвозила её на проспект Виноградова, двести четырнадцать, квартира двадцать шесть. Её, Тамару, сейчас зовут Катя Турбина. Всё точно. Проверяли. Следователем работает.
Анатолий и Коста, по-рыцарски, не хотели огорчать душевную Прасковью Тимофеевну. Они искренне жали её руку, благодарили.
Коста молниеносно сбегал в универмаг и купил хрустальный графин для вина и такие же бокалы. Прасковья Тимофеевна испуганно замахала руками.
– Наш прадед Алиас Эшба, ему сто двадцать семь лет, зарежет нас древним кинжалом, если узнает, что мы не оставили вам подарок от нашей семьи, – сказал Анатолий.
– Будете в радостные для вас дни пить вино и вспоминать двух абхазцев, Анатолия и Косту, которых вы осчастливили. Приезжайте в Сухуми, отдохнете у нас. Вот адрес.
Зазвонил телефон. Анатолий сорвал трубку, – чуяла его душа, кто звонит.
– Толенька, родной… Беги к памятнику Петру Первому, знаешь где? Жду тебя. Одного.
– Бегу! Коста, отвези Прасковью Тимофеевну домой на такси, – приказал Анатолий.
На радостях Анатолий обнял Прасковью Тимофеевну, надел форменную фуражку, набросил на плечи плащ-палатку и вышел из номера.
И опять пошёл дождь. Два патрульных милиционера, шагая вдоль набережной, заинтересовались:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32