В голове Пенделя жену и самого близкого друга объединяла общая судьба — помере того как молчаливая оппозиция все шире раскидывала свои щупальца, собирая под свои знамена студентов-диссидентов, христиан и просто добропорядочных панамцев, живущих по ту сторону моста. Иными словами — весь цвет бывших обитателей Зоны, тайком собиравшихся по двое-трое на улицах Бальбоа после наступления темноты.
Никогда прежде Пендель не был так близок к жене и одновременно — отстранен от нее, как теперь, когда они шагали по жизни рука об руку. Иногда он с ужасом осознавал, что чувствует свое превосходство над нею. Потом спохватывался, что это вполне естественно — ведь он знает о ее жизни в несколько раз больше, чем она сама. Ему одному ведомы все ее секреты, он маг и волшебник, он тайный агент, засланный в стан врага. И целью его является этот монстр — Конспирация, ключи от которой находятся в руках у наиболее преданных и посвященных членов молчаливой оппозиции.
Нет, что правда, то правда, порой маска слетала с Пенделя, и верх над здравым смыслом брало актерское тщеславие. И он твердил себе, что делает Луизе большое одолжение, прикасаясь ко всему, чем бы она ни занималась, волшебной палочкой истинного творца. Спасает ее. Разделяет с ней ношу. Защищает ее физически и морально от обмана и всех связанных с ним неприятных последствий. Бережет ее от тюрьмы. Избавляет от тяжких раздумий и сомнений. Дает ей возможность вести спокойную и здоровую совместную жизнь, вместо того чтоб биться и мучиться в раздельных камерах или говорить друг с другом только опасливым шепотком. Но затем маска возвращалась на место, и перед ним снова возникала она: его бесстрашный агент, его товарищ по оружию, отчаянно преданный, как мы уже знаем, всему, что связано с цивилизацией.
Движимый неукротимым стремлением исполнить свой долг перед Луизой, Пендель уговаривает ее пригласить Дельгадо на ближайший уик-энд и сам вывозит ее утром за город: на маленький пикник, только ты да я, Лу, вдвоем, как раньше, когда еще не было ребятишек. Он договаривается с Окли, что те отвезут детей в школу и обратно, садится в свой внедорожник и везет жену в Гамбоа, их любимое место на холме под названием Плантейшн Луп, куда ведет проложенная еще американскими военными дорога. Вьется, точно змея, отливающая металлическим блеском, среди густых лесов, и ведет к горному хребту, что является частью континентального водораздела между Тихим и Атлантическим океанами. От него не укрылся символический смысл выбора места: перешеек, высота, с которой прекрасно видны окрестности, их маленькая и столь любимая, вверенная отныне их попечению Панама. Совершенно неземное местечко, продуваемое ветрами и расположенное скорее уж ближе к садам Эдема, чем к двадцать первому веку, несмотря на унылый, выкрашенный кремовой краской металлический ангар высотой не меньше шести футов, ради которого, собственно, и строилась эта дорога. Некогда здесь проводилось подслушивание то ли китайцев, то ли русских или японцев, а может, никарагуанцев и колумбийцев. Теперь же база считалась официально закрытой… Хотя, как знать, возможно, ради интриги ее устройства могли и ожить в присутствии двух шпионов, работающих на британскую разведку и забравшихся сюда в поисках утешения и отдохновения от повседневных тягот и риска.
Раскинувшие крылья стервятники и орлы плыли над их головами в бесцветных неподвижных небесах. В просвете между деревьями виднелись склоны зеленых холмов и долина, тянувшаяся до самой Панамской бухты. Было всего лишь восемь утра, но пот лил с них градом, когда они возвращались назад, к внедорожнику, за чаем со льдом в термосе и пирожками с мясным фаршем, ее любимыми, которые Пендель приготовил еще накануне вечером.
— Нет ничего лучше такой жизни, Лу, — весело заметил Пендель, забравшись рядом с женой на переднее сиденье, мотор был включен, и во всю мощь работал кондиционер.
— Какой такой?
— Да вот этой. Нашей. Мы много трудились, и это окупилось. У нас есть все. Дети. Мы. Да мы просто процветаем!
— Что ж, рада слышать, что ты счастлив, Гарри. Пендель решил, что подходящий момент настал.
— Знаешь, вчера в ателье мне рассказали одну страшно занятную историю, — нарочито легкомысленным тоном начал он. — О канале. Что якобы в верхах тайно обсуждается старый японский план, так мне, во всяком случае, сказали. Уж не знаю, проходил ли он через вашу комиссию или нет.
— Какой еще план?
— О прокладке нового канала. На уровне моря. С захватом устья реки Каймито. Проект оценивается в сто миллиардов долларов. Уж не знаю, правда это или нет.
Луиза явно не обрадовалась такому повороту разговора. «Знаешь, Гарри, я что-то не пойму. К чему было тащить меня сюда, на вершину холма, чтоб повторять какие-то дурацкие слухи и сплетни о новом японском канале. Это абсолютно аморальный, экологически опасный план, к тому же явно антиамериканский и противоречит условиям договора. Так что от души надеюсь, что, когда мы вернемся и ты встретишься с типом, который тебе это наплел, ты посоветуешь ему не распространять подобные идиотские провокационные слухи, нацеленные на то, чтоб сделать будущее канала еще более неопределенным».
На секунду Пенделем овладело отчаяние, он едва не зарыдал в голос, оттого, что его план потерпел полный провал. Вот так всегда. Я хотел взять ее с собой, а она не пошла. Предпочла свою маленькую проторенную дорожку. Неужели не понимает, что брак — штука двухсторонняя? Или супруги полностью поддерживают друг друга, или каждого из них ждет полный провал. И он надменно заметил:
— Просто на сей раз все было обставлено особой секретностью, и лично я ничуть не удивляюсь, что ты ничего не слышала. Переговоры проводятся в самых верхах, все эти люди держат рот на замке и встречаются тайно. А японцы, так те вообще не желают слушать никаких аргументов, когда речь заходит о канале. Кстати, и твой любимый Эрни Дельгадо тоже участвует, так мне сказали. Лично. Чему я тоже ничуть не удивляюсь. Потому что никогда не питал к Эрни тех теплых чувств, которые питаешь ты. И през увяз в этом дельце по уши. Теперь становится ясно, где он провел те несколько часов во время дальневосточного турне, когда вдруг ускользнул от прессы.
— През?… — недоуменно переспросила она.
— Президент.
— Панамы?…
— Ну, уж ясно, что не Соединенных Штатов, дорогая!
— Почему ты называешь его «през»? Так его называет только мистер Оснард. Не понимаю, к чему тебе подражать этому самому мистеру Оснарду.
— Она на грани, — доложил по телефону той же ночью Пендель. Говорил он еле слышным голосом — из боязни, что линия прослушивается. — Дело уж больно ответственное. Она сомневается, годится ли для него. И потом есть вещи, которых она не хочет знать.
— Какие еще вещи?
— Она не говорит, Энди. Решает, думает. Беспокоится об Эрни.
— Боится, что он возненавидит ее?
— Боится, что она возненавидит его. У Эрни тоже рыльце в пушку, как и у всех остальных. И этот его имидж — мистер Чистюля, это всего лишь фасад. «Предпочитаю кое-чего не видеть и не слышать вовсе», — так она мне сказала. Ее слова. Она собирается с духом.
Следующим вечером, по совету Оснарда, он отвез ее пообедать в «Ла Каса дель Мариско», за любимым их столиком у окна. И она вдруг заказала омара, что немало его удивило.
— Я же не из камня сделана, Гарри. У меня тоже бывают настроения. Я меняюсь. Я такое же человеческое существо, как все. Или ты хочешь, чтоб я всегда ела только креветок и палтуса?
— Господь с тобой, Лу. Заказывай что угодно, лишь бы ты была довольна.
«Она созрела», — решил он, наблюдая за тем, как жена ловко расправляется с омаром.
— Рад сообщить вам, мистер Оснард, сэр, что второй костюм, который вы у меня заказывали, готов, — говорил наутро Пендель по телефону, установленному у него в мастерской. — Отглажен, сложен, упакован, как полагается, и ждет встречи с вами. А я в самом скором времени жду от вас чека.
— Замечательно. Когда мы все встретимся? Просто сгораю от нетерпения примерить его.
— Боюсь, что «все» не получится, сэр. Нет, встретиться, конечно, можно, но… момент еще не настал. Я снимаю мерку, я занимаюсь раскроем — словом, делаю все самостоятельно и единолично.
— Как прикажешь это понимать, черт побери?
— Это означает, что я сам и доставляю заказ. Никого не допускаю к этому делу. Только вы и я, и никаких третьих лиц, никакого стороннего вмешательства. Я говорил с ними неоднократно, но они пока что не стронулись с места. Вся сделка ведется только через меня, иначе никакой сделки. Такова их политика, нам остается только сетовать.
Встретились они в баре «Коко», в Эль Панама. Пендель разразился пылкой речью:
— Такова ее мораль, Энди, я же предупреждал! Она непреклонна! Нет, она очень уважает тебя, и ты ей нравишься. Но она всегда проводит четкую линию. Одно дело — честь и повиновение мужу. И совсем другое — шпионить за своими коллегами, работать на британского дипломата, в то время как сама она американка. И тут уже не принимается во внимание факт, что ее начальничек предает самые священные для нее понятия. Можно назвать это лицемерием, но таковы уж женщины! «Никогда даже не упоминай об этом мистере Оснарде! — говорит она мне вдруг. — И не смей приводить его домой, и не рассказывай о нем детям, он их отравит. Никогда не говори ему, что я согласилась сделать эту ужасную вещь, о которой ты просил, иначе уйду в молчаливую оппозицию». Вот такие дела, Энди. Говорю тебе честно и прямо, теми же самыми словами, как бы ни казалось это обидным. Когда Луиза уперлась, ее не сдвинуть даже бомбардировщиком «Стелз».
Оснард забросил в рот гость орешков кешью, откинул голову на спинку кресла и начал жевать.
— Лондону это не понравится.
— Придется скушать, ничего не поделаешь. А куда им деваться, Энди?
Оснард задумчиво продолжал жевать. «Да. Деваться им некуда, — мрачно согласился он».
— И подписывать она тоже ничего не станет, — добавил после паузы Пендель. — Так же, как и Мики.
— Умная девочка, — жуя, пробормотал Оснард. — Ладно. Зарплата ей будет начисляться с начала этого месяца. И убедись, что все расходы на нее учтены. Машина, электричество, отопление. Хочешь еще выпить или обойдемся?
Луиза была завербована.
На следующее утро Пендель проснулся с сильнейшим ощущением раздвоенности, ничего подобного за долгие годы борьбы за выживание, мелких уловок и хитростей он еще не испытывал. В него словно вселился не один, а сразу несколько человек. Причем некоторые были вовсе незнакомы ему, а кое-кто явился из прежней жизни — то были надзиратели и товарищи по заключению. Но все, сколь ни покажется странным, были на его стороне, шли вместе с ним в одном направлении, разделяли его великую цель.
— Похоже, что наступает нелегкая неделя, Лу! — крикнул он жене через занавеску в душе. Это был первый пробный выстрел в начавшейся кампании. — Масса звонков, новые заказы. — Луиза мыла голову. Она очень часто мыла голову, иногда по два раза на дню. А зубы чистила раз по пять, не меньше. — Играешь сегодня в теннис, дорогая? — как можно более небрежным тоном осведомился он.
Она выключила воду.
— В теннис, дорогая? Сегодня у тебя игра, да?
— Ты хочешь, чтоб я пошла играть?
— Но сегодня четверг. В ателье клубный вечер. Мне всегда казалось, что по четвергам ты играешь в теннис. С Джо-Энн.
— Ты хочешь, чтоб я играла в теннис с Джо-Энн?
— Я просто спрашиваю, Лу. Ничего не хочу. Только спрашиваю. Мы же знаем, ты хочешь держать себя в форме. И тебе это здорово удается.
Так. Теперь досчитать до пяти. Два раза.
— Да, Гарри. Сегодня я действительно собиралась играть в теннис с Джо-Энн.
— Вот и правильно. Вот и хорошо.
— Приду домой после работы. Переоденусь. Потом поеду в клуб и буду играть в теннис с Джо-Энн. Корт зарезервирован с семи до восьми.
— Что ж, передавай ей привет. Она славная женщина.
— Обычно Джо-Энн играет два сета по полчаса каждый. Первый для тренировки удара слева, второй — для удара справа. Ну а для ее партнера все, соответственно, наоборот. Если, конечно, он не левша. Чего про меня никак не скажешь.
— Ясненько. Понял.
— А дети поедут в гости к Окли, — добавила она. — Будут есть там эти чудовищные чипсы, от которых толстеют, пить эту омерзительную колу, от которой разрушаются зубы, смотреть всякие мерзости по телевизору и ползать по их грязному полу — все в целях налаживания отношений между двумя семьями.
— Что ж, хорошо. Спасибо.
— Не за что.
И она снова включила душ и принялась снова намыливать волосы. Потом вдруг резко выключила.
— А после тенниса, поскольку сегодня четверг, я собираюсь посвятить себя работе. Планировать и организовывать встречи сеньора Дельгадо на следующую неделю.
— Понимаю. И расписание у него весьма плотное, насколько я слышал. Впечатляет.
Отдерни эту чертову занавеску. Пообещай ей, что отныне будешь настоящим. Но реальность никогда не была любимым предметом Пенделя. По дороге в школу он напевал «Цель моя возвышенна и славна», и детям казалось, что отец их пребывает в самом радужном настроении. Войдя в ателье, он вдруг увидел все как бы чужими глазами. Новые синие ковры и мебель изумляли своей роскошью. Впечатляли также «Уголок спортсмена» в стеклянной клетушке Марты и новая, сияющая позолотой рама портрета Брейтвейта. Чьих это рук дело? Моих! Его восхитил аромат свежесваренного кофе и вид свежей студенческой листовки с выражениями протеста, лежащей у него на письменном столе. Около десяти вечера звонок звонил уже почти непрерывно. И в этом звоне ему слышалось обещание.
Первым потребовал к себе внимания поверенный в делах Соединенных Штатов, прибывший с помощником, бледным молодым человеком. Поверенный заказал новый обеденный пиджак, который называл смокингом. У входа в ателье стоял его бронированный «Линкольн», за рулем — строгий шофер с короткой стрижкой. Поверенный был выходцем из состоятельной бостонской семьи и провел всю жизнь, почитывая Пруста и играя в крокет. Темой его разговора было предстоящее празднование Дня Благодарения, с барбекю для всех американских семей и грандиозным фейерверком — последнее служило источником постоянного беспокойства для Луизы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54