Там считают: главное — чтобы строители сдавали новые объекты. А как они строят, в чем им следует помочь, какими жертвами даются новые объекты,— это совнархоз не интересует. Такая политика, на мой взгляд, вредная, не государственная. Ведь даже в условиях «штурма» Айхала Тихонов находил возможным выделить часть машин для завоза материалов в свое стройуправление. А совнархоз считал это нормальным, тогда как вилюйгэсовцы, как говорят, сухую корку без соли доедали.
— А что же Тихонов? Он что за человек?
— Тихонов вынес всю тяжесть первых якутских алмазов на своих плечах. Человек он героический, волевой, опытный. Но и — сложный. Вы знаете, он долгое время работал за границей. Там каждое его слово подхватывали на лету. Он был послан советской властью для помощи зарубежным строителям. Там каждое его распоряжение неукоснительно выполнялось. И вот человек привык к этому и такой же порядок перенес сюда. Но тут другие условия. Здесь мало научить человека, дать распоряжение, надо еще и проверять его, и не раз. Надо уметь сколотить добрый коллектив, пристально выбирать себе помощников — честных, дельных, отдающих всего себя работе, как и сам он. А вот такой опоры у Тихонова подчас и не бывает. Знаете вы, вероятно, про его зама Прудникова?
Да, о Прудникове мы слышали. Один из прорабов стройуправления «Якуталмаза» рассказывал нам:
— Странный был этот Прудников — зам Тихонова и одновременно начальник ОКСа треста. Начиная с Виктора Илларионовича и кончая нами — прорабами — он всех за нос водил. Обманывал. В крови, что ли, у него это было. А важности человек был превеликой! Придешь в кабинет к нему, он — по уши в бумагах. Очки на носу, как глаза рачьи. С виду ну ни дать ни взять — ксендз без сутаны. Войдешь в кабинет и стоишь, ждешь, а он на тебя—ноль внимания, фунт презрения. Таращит очки в бумаги, будто бы чем-то очень важным занят, а сам просто тон выдерживает. Прием у него такой был. Потом вдруг минут через десять, ей-богу не меньше, вскинет голову и важно так спросит: «Вы ко мне?» — «Да, к вам, дело срочное!» — «Что, серьезный разговор?» — «Очень
серьезный!» — «Тогда ставьте бутылку коньяку. Я без него серьезных разговоров не веду». Скажет вроде бы в шутку, а понимай — как хочешь. Это у него тоже прием такой был.
Прав, конечно, Ладейщиков, когда говорит о плохом подборе кадров. Но ведь именно в этом обвинял его самого Тихонов, когда речь шла о назначении Черепанова начальником прииска «Ирелях». Ведь по словам Тихонова выходило так, что Ладейщиков — главный виновник в служебном фиаско Черепанова и в развале работы на прииске.
Мы без обиняков задали ему этот вопрос. Иван Сергеевич поморщился.
— Честное слово, некрасиво получается, будто я должен сам себя выгораживать из этой истории. Но если честно, то ведь Тихонов был на бюро, когда утверждался Черепанов в должности начальника прииска. И не просто был, но и голосовал, как член бюро, за такое решение. Больше того, именно он отклонил мое предложение назначить Черепанова и. о. начальника. И внес свое — утвердить в должности. Ведь есть же протоколы...— Иван Сергеевич снова поморщился.
Стрелка часов неумолимо бежит по циферблату. С каждой минутой близится час отлета Ладейщикова. А нам так хочется подольше поговорить с этим человеком. Не будем скрывать, он нравится нам. Нравится своей принципиальностью, прямотой, глубоким знанием дела. Ладейщиков по памяти приводит десятки цифр — цифр плана, убытков на строительст-
ве, количество завозимых грузов и сметных ассигнований на отдельные участки.
— Кстати об убытках,— Иван Сергеевич чуть прищурился.— Только за сентябрь этого года мы перевезли из Мухтуи в Мирный пятнадцать тысяч тонн груза. Строительство на этой перевозке понесло убыток в семьдесят девять тысяч рублей новыми деньгами. Почему так получилось? Да потому, что «Цвет-метпроект» дал в смете заведомо неправильные расценки по перевозкам в условиях Якутии. Тонно-километр в смете проекта стоит пять и четыре десятых копейки, а в тарифах Якутии — семь — шесть копеек. Вот и считайте — три миллиона шестьсот тысяч тонно-километров в сентябре. Убыток — семьдесят девять тысяч.
За прошлый год строительство только по транспорту понесло убыток в семь миллионов рублей старыми деньгами. Горком ставил этот вопрос перед совнархозом, по его председатель Воробьев только отмахнулся: ничего, все равно эти убытки идут в госбюджет; вы потеряли, а кто-то приобрел... А каково строителям?
А вот и еще один «грех» «Цветметпроекта». По сметам уложить куб железобетона стоит в два раза больше кубометра бетона. Стало быть, невыгодно строить из прогрессивного материала. А будут строить— влезут в такие убытки, что никакими деньгами не окупятся.
Разговор наш явно затянулся. Где-то над городом гудливо пророкотал мотор «ИЛа». Тоненько запели стекла в рамах. Мы все трое инстинктивно глянули на окно, стараясь увидеть са-
молет, и улыбнулись, натолкнувшись взглядами на чуть колышущееся одеяло. Из Якутска прибыл рейсовый самолет. На нем из Мирного должен улететь Ладейщиков.
— Простите, Иван Сергеевич, но еще один последний вопрос. Вы ушли с работы по собственному желанию или вас все-таки «ушли»?
Он снова улыбнулся скупой, строгой улыбкой.
— По собственному. Я горный инженер и уже стал потихоньку терять квалификацию. Но это, пожалуй, не главное. Надо честно сказать, все-таки я больше хозяйственник, чем идейный руководитель. Мирный переживает сейчас второй этап. Первый был этап хозяйственного становления! Тогда горкому обязательно надо было вмешиваться и в технологию основного производства и в строительство. Разбираться в этих вопросах и где-то, как диспетчерскому пункту, руководить делом. Правильно критиковали, что мы слишком затянули этот этап «чересчур» тесной связи горкома с производством, упустив идейную и культурную работу с коммунистами и вообще со всем народом... Слишком мы были широки в производственном отделе и узки в отделе агитации и пропаганды. А ведь они должны были быть тесно связаны и одинаково «широки». Мирный становится на ноги, и вопросы культуры, быта, учебы, вопросы идеологического воспитания людей не менее • нужны, чем вопросы строительства и технологии производства. Сейчас, пожалуй, даже важнее. И горком вполне силен, чтобы решить эти вопросы, да и Деловеров опытный, знающий партийный работник...
Мы прощались с Ладейщиковым на улице, у здания горкома. Он очень спешил: до отлета оставалось полчаса.
Позднее, уже в Якутске, разговаривая с «мамой» — Зинаидой Петровной Белых, мы услышали от нее о Ладейщикове.
— Иван Сергеевич — это тип нового партийного руководителя, отлично, не понаслышке, а нутром понимающего производство, умеющего всегда быстро и правильно найти необходимое решение. Мы диву давались — как он мог держать в голове всю многосложность мирненского «хозяйства»? И не просто держать, а уметь помочь оперативно, верно, по-партийному — единственно правильно. Жаль, если- он уйдет с партийной работы.
Мы снова в кабинете Батенчука. Только что кончилось многолюдное совещание и под потолком висят синие клубы табачного дыма. Евгений Никанорович встает из-за стола и распахивает окно. Опершись тяжелыми жилистыми руками о подоконник, он стоит несколько мгновений молча, вдыхая чистый, пахнущий далекими льдами океана воздух. Вечереет. Где-то далеко на западе тлеет неширокая полоска лимонного заката, стремительные снежинки косо падают на землю, на крыши одноэтажных соседних с управлением жилых домов.
— Ну что же, проедемся по всей стройке? — поворачивается к нам Евгений Никанорович.
— Мы готовы.
Садимся в «газик». Мимо пробегают последние домики города, и машина спешит по ухабистой, разбитой сотнями колес, дороге. По правую и левую руки — гари. Пожалуй, нет ничего угрюмей и неприглядней вида горелой тайги. Черные, лишенные ветвей, стволы сиротливо тянутся в небо, пни окаменевшей вороньей стаей присели в желтых худосочных болотных травах, и кажется, что сама безысходная тоска и грусть залегли здесь навечно. «Газик» останавливается на взгорье, подле небольшого дощатого домика. Поодаль от него надсадно гудит бульдозер, выворачивая громадные горы земли, а вокруг железным кустарником разросся арматурный двор. Вспыхивают ослепительно яркие солнца электросварок, и, словно дятлы в лесу, перекликаются молотки, сбивающие со сварочных швов
окалину.
— Вот тут встанет новая фабрика,— говорит Ба-тенчук, подводя нас к большому котловану, наполовину заполненному громадными ступенями железобетона.— Все здания фабрики будут собраны из алюминия и стекла. Понимаете, какая это будет красота? Чудесный дворец Гудвина из сказки «Изумрудный город». А какое сочетание—голубое зимнее небо, синие снега, солнце, гофрированные алюминиевые стены и стекло. И ни дымка над фабрикой (отопление — электрическое), и только над крышей и стенами зыбкие волны теплого воздуха и махровый иней.
Вероятно, надо быть в душе большим поэтом, чтоб в этом хаосе мерзлой земли, глыб диабаза, сплетений железных банок и арматуры видеть легкое, сверкающее многооконьем корпусов здание фабрики, слышать ровный гул работающих машин...
Об этой фабрике говорят много. На ответственных совещаниях не упускают момента, чтобы не упрекнуть строителей в том, что новая фабрика все еще находится «в земле».
— Да, копаемся в земле. Ведем нулевой цикл. Так ведь и спешить мы не имеем права. На руках у нас только проекты земляных работ, а дальше пока ничего неизвестно, — объясняет Евгений Никанорович.— Дадут нам чертежи, и мы в три смены «оседлаем» фабрику.
Да, строители, как выразился Батенчук, действительно могут «оседлать» фабрику. Их не остановят ни морозы, ни слякоть, ни вьюги. Но пока еще нет алюминиевых стен (которые изготовляет один из заводов Сибири), нет металлоконструкций, оборудования, проектов и многого другого, без чего не обойтись строителям. И об этом вспоминаешь с невольной душевной болью.
Необходимо сказать еще и о том, что, даже построив фабрику, нельзя будет ее пустить в эксплуатацию, пока не даст промышленный ток Вилюйская ГЭС. Ведь фабрика будет потреблять невиданное по этим местам количество электроэнергии. А заказы на оборудование Вилюйской ГЭС по плану будут размещаться на заводах только в 1963 году... Ох уж этот Госплан!..
И снова наш «газик» ныряет в ухабах дороги, снова мелькают мимо черные голые стволы и пни горелой тайги. На обочине «голосуют» двое парней в замызган- ных робах. Лица и руки у ребят перемазаны тавотом,
чуть поодаль от них стоит самосвал. Батенчук трогает за плечо шофера.
— Остановись, видно, у ребят авария. Надо подбросить до города.
«Газик» останавливается. Парни, сгибаясь в три погибели, лезут в машину. Евгений Никанорович «уплотняется», освобождая им место.
— В чем дело, хлопцы?
— Та подшипник, будь он неладен, полетел! В гараж надо.
В машине сразу становится тесно. Сидим, плотно прижавшись друг к другу.Ребята закуривают, угощают Батенчука. Он неуклюже берет крупными пальцами тоненькую папироску, прикуривает от поднесенной ему спички. И мы замечаем, что руки Евгения Никаноровича такие же, что и руки парней, — большие, немного неповоротливые — рабочие руки.
И вот — база стройиндустрии... Яснее ясного, что ни одно даже не очень крупное строительство не может обойтись без своей строительно-промышленной базы, куда входят бетонные заводы, деревообделочные цехи, полигоны сборного железобетона, цехи утеплительных материалов (так необходимые на Севере) и многие другие вспомогательные производства. Но почему-то Мирному в такой стройпромбазе было отказано проектировщиками. Строителям пришлось на свой страх и риск приступить к строительству вспомогательных объектов и вести бои с проектными институтами и Госпланами, доказывая давно уже доказанное практикой— база строительству нужна. Но и после принятия решения о строительстве блока цехов неурядицы не прекращались. Неоднократно деньги, ассигнованные на базу, без видимых причин на то, снимались, а необходимый годовой фонд из года в год срезается чуть ли не в половину.
Мы ходим по строящимся цехам и слушаем увлеченный рассказ Батенчука о мощностях будущих предприятий. Нам, видавшим размах строительства Братска и Красноярска, Куйбышева и Волгограда, кажется, что наш спутник немного увлекается величием будущих объектов. Но ведь он прошел не одну крупную стройку и, стало быть, знает отлично цену всем этим конструкциям, поднимающимся к низкому якутскому небу, цену полигонам, пилорамам и бетонным заводам. И нас незаметно тоже охватывает волнение от размаха строительства.
Вдруг Батенчук прерывает свой рассказ и, присев, начинает что-то собирать на земле.
— Вот посмотрите, что это такое? — На громадной ладони лежат три огарка электрода длиной чуть больше указательного пальца. — Ведь можно же было еще ими варить? Правда?! Так нет — валяется, брошен... Недавно мы издали приказ — сварщик получает ровно столько же электродов, сколько сдает огарков. Причем огарок должен быть не более двух сантиметров.
У громадного резервуара вспыхивают огни электросварки. Мы подходим к ней, и Евгений Никанорович снова начинает собирать на земле электродные огарки. Трое сварщиков недоумевающе следят за начальником.
— Вы как электроды получаете? — спрашивает Батенчук.
— Мастер дает,— откликается один из рабочих.
— Так. А вам известно распоряжение, что электроды выдаются только взамен на использованные?
— Не-е.
— Так. Значит, ваш мастер решил, что мы шуточки шутим. Хорошо. Посмотрим, что он вам скажет, когда не сможет получить ни одного электрода, и что вы ему скажете, оставшись без работы.
Позднее мы видели, как сварщики собирали огарки в холщовые сумки, повешенные у каждого на плече.
— А лист этот вы напрасно сверху пытаетесь приварить,— замечает сварщику Батенчук. — Толстый больно, поведет всю емкость — и работа насмарку. Скажите мастеру, чтобы он в чертеж заглянул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13