Щелкнув о заднюю трубу, черный кружок просто и неотвратимо отскочил в сетку ворот. И Рябов зажмурил глаза.«Нам здорово повезло! – лихорадочно стучало в нем.– Но никогда бы в жизни не хотел я испытать вновь такое везение».Потом мысли его обратились к своей команде. Он встал вместе со всеми зрителями, прыгавшими вокруг него в туземном танце, и увидел, что его команда сидит на своих местах, словно исход матча их совершенно не волнует.«Вот это моя настоящая победа…» – мелькнуло у Рябова.Тридцать секунд, которые осталось играть, прошли в штурме ворот шведской сборной. Лучек снял вратаря. И только неопытность молодого шведского хоккеиста помешала, выиграв шайбу в единоборстве, точно послать ее в пустые ворота. Шайба заскользила по льду. И зал вдруг замер, словно перегорел какой-то невидимый предохранитель и в сеть перестала поступать энергия, питавшая всеобщую истерику. Шайба прошла в пяти сантиметрах от штанги. За ее движением молчащий тысячеголосый зал следил затаив дыхание. Вздохи сожаления, облегчения, радости и огорчения слились в единый гвалт, под который и закончился матч.Рябов встал и пошел к ребятам. По дороге его узнавали, жали руки, поздравляли. Из своей ложи бросились руководители делегации с поцелуями. В дружеских руках Рябов отходил от того страшного напряжения, в котором провел этот чужой матч. Несостоявшиеся чемпионы понуро катились со льда. Они еще не верили, что золотые награды, которые уже так тяжелили им грудь. не того цвета. Что большая победа растворилась, как в знойном небе вдруг растворяется облачко, на которое возлагали надежды, связанные с дождем.У служебного входа Ледяного дворца сверкала под желтыми огнями противотуманных фонарей черная площадка асфальта, огражденного от напиравших тысяч болельщиков цепью полицейских и тремя роскошными – стекло и хром – автобусами.Рябов вышел на площадку одним из первых. Он знал, для чего автобусы: сразу же после игры призеры отправлялись на торжественный ужин в какой-то экзотический рыбацкий ресторан. Один из устроителей назойливо спрашивал, сколько человек приедет, вся ли команда, будут ли руководители, и одновременно настоятельно рекомендовал: «Это очень хороший ужин. Ресторан дорогой, очень дорогой! По карману только американцам».По иронии спортивной судьбы американские хоккеисты на ужин не ехали: они заняли в финальном турнире последнее место и на следующий год будут играть во втором эшелоне.Рябов успел втянуть свежий воздух весеннего вечера, такого сладостного, такого легкого после спертого воздуха переполненного зала, когда из стеклянных дверей повалили команды. Первыми те, кто не играл, – наши. С ними американцы, поляки, канадцы. Они жали нашим парням руки, обнимали, смеялись. А где-то там, в раздевалках, переодевались шведы, совершившие чудо для других, и чехословацкие хоккеисты. Рябов представил себе настроение и Гута и игроков…В центре большой группы шел Барабанов и бубнил под нос: «Ну, дали! Ну, дали!» И было невозможно понять, к кому относится эта реплика. То ли к себе – все-таки чемпионы! То ли к шведам, которые умудрились сделать ничью в столь трудном поединке. То ли к чехословацким игрокам, которые так трагически упустили долгожданное золото.Лица парней сияли. Рябов понимал, что им дорого далась та сдержанность в зале. И теперь, когда все позади, нет силы, способной заставить их сдерживать свои эмоции.О том, что на торжественный ужин едут лишь призеры, прекрасно знали остальные команды. И вскоре на квадрате темного асфальта осталась только советская сборная. Стояли, шумно обсуждая и итоги турнира, и упрямство шведов, подаривших им чемпионский титул. Им, которые столько раз разбивали самые радужные надежды команды «Тре крунур», оставляя их без всяких наград, без славы, даже во время турниров на родной шведской земле.Нелегким должен быть вечер, даже несмотря на чемпионское звание. Как соразмерить радость с участием? Как отблагодарить шведов и не обидеть чехословацких друзей?Он не успел ответить самому себе, как по радостным крикам понял, что в дверях появились шведы. Вымытые, нарядные, счастливые… Наши сдержанно пошли им навстречу, пожимали руки, обнимали парней, с которыми так жестоко сражались еще вчера на том же льду. Но каждый из них знал, шведов отличает одна черта: как бы зло ни сражались на льду, за пределами хоккейного поля они всегда приветливы и корректны. Как никто, умели они переносить горечь поражения.В толчее, многоголосом гаме, в котором смешались все языки, и в первую очередь язык жестов и восклицаний, прошло минут двадцать. Проигравшие не появлялись. Выскочивший из Дворца озабоченный распорядитель предложил садиться в автобусы. Наши дружно полезли в свой, шведы – в свой. Еще будет целый вечер, когда можно наговориться.Прошло минут десять. Чехословацкой сборной все не было. Пришел распорядитель и сказал, что чехословацкие хоккеисты от ужина отказались.Рябов не поверил своим ушам. Он сделал знак сопровождающему, чтобы задержали отъезд, и выскочил из автобуса.Лингрен что-то громко крикнул, стоя на ступеньках своего автобуса и показывая рукой в сторону пустого чехословацкого. Шведы дружно грохнули смехом. Наш переводчик пояснил Рябову, перегнувшись со своего первого кресла: «Ничего себе шуточки! Лингрен сказал, что чехи уже и так сыты!»Ну что ж, право на шутку шведы оплатили немалой ценой.Решение Рябов принял почти автоматически. Он проворно пересек сверкающий асфальт под взглядами сотен стоявших болельщиков, словно последний матч турнира еще продолжался, и скрылся за стеклянной дверью Ледяного дворца.В коридоре он столкнулся с Лучеком.– Вы правда решили не ехать на ужин? – Он не говорил ничего об игре, словно ее и не было.Лучек кивнул.Рябов увидел, как за его спиной одетые чехословацкие хоккеисты, наверно последние, проскальзывали из двери раздевалки в соседнюю дверь и исчезали где-то в полутемном чреве Дворца.«Их можно понять… В такие минуты никого не хочется видеть».– Лучек, это неправильно. Никто не виноват в случившемся, кроме вас. «Золото» было в ваших руках…Лучек согласно кивнул:– Я знаю, Борья. И это больнее всего… Что там делается…Лучек так много и так горячо обещал перед каждым турниром вернуться с золотыми наградами… И надо отдать должное, каждый раз им не хватало лишь чутьчуть… Вот как сегодня! Нет, пожалуй, сегодня обиднее…– Борьба есть борьба. Скажи своим парням, что мы ждем их. Скажи, это ведь не последний чемпионат мира…– Для тебя, может, и не последний. А для меня– кто знает?Рябов понял, что говорить с Лучеком на эту тему бесполезно. Да еще и потому, что чехословацкие хоккеисты разошлись. Вратарь Борик, волочивший свою тяжелую сумку, ушел последним.Рябов усмехнулся. Каждый по-своему переживает поражение. Это только победу все празднуют одинаково: весело, на людях. А когда плохо, когда беда так тянет уйти, в себя, самому себе сказать те безжалостные слова осуждения, которые, увы, уже ничего не смогут изменить. И все-таки он, Рябов, понимая состояние Лучека, наверно, так бы не поступил. Да, каждая спортивная победа неповторима, как непоправимо и поражение. Но спорт куда шире понятие, чем одно-единственное состязание, каким бы дорогим по значимости спортивных наград оно ни было. И каждый живущий в мире спорта не может об этом не помнить.Вернувшись в автобус, Рябов крикнул: «Поехали!»«Все мы всходим на эту Голгофу по очереди», – подумал Рябов.Ресторан и правда оказался роскошным. Будто покрытый золотом бивуак рыбаков на берегу какого-то сказочного многорыбного моря. Сети по стенам, половинки сверкающих лаком лодок, торчащие из стен якоря, стеклянные шары сетевых буев и море, море во всех видах на многочисленных картинах…Автобус чехословацкой команды прибыл пустым. Замерев на минуту – заказ есть заказ, и фирма должна получить свои деньги: ее мало волнуют эмоции тридцати человек, которым сегодня вечером не полезет в рот и кусок хлеба, – автобус пропел клаксоном и, лихо развернувшись, укатил. Они остались вдвоем – советские парни и шведы. Организаторы, огорченные поначалу отсутствием одного из призеров, быстро утешились, поняв, что вдвоем гулять на тройной рацион – такое здесь выпадает не часто.Рябов посидел и с Лингреном, и со шведским тренером, и с руководителями хоккейной федерации, счастливыми тем, что турнир закончился без всяких осложнений. Все быстро хмелели. Рябов чокался с каждым, подходившим к нему.В залах, небольших и уютных, создались свои группки. Сидели в обнимку со шведами. Часы летели незаметно. В красноватом полумраке маленьких залов становилось так шумно, как не было, видно, еще никогда.Выпал редкий случай, когда в один вечер за стол могли сесть две команды-победительницы. Наши -в турнире, шведы – в этой игре, в которой ничья равна самой большой победе.Радость, безудержная радость – вот что наполняло этот дорогой ресторан в ту ночь. И бесконечные разговоры на невероятной смеси языков. О том, как игралось, что и кто может, когда кто уезжает. Воспоминания о Родине звучат в разговорах все чаще. Приехавшая первой, по сообщению прессы, советская сборная уедет последней. Но уже пошла гулять шутка: распорядок прибытия и отъезда не надо путать с положением в турнирной таблице! Ну что же, стоящая острота. И не в бровь, а в глаз. А возвращалась на Родину советская сборная последней потому, что посольство предложило провести день в столице, а вечером встретиться с советской колонией.Рябов заволновался уже в полночь – не так-то просто собрать команду! Кто может удержаться в обстановке такого буйства, когда подают такую отменную жареную рыбу? На что Борин, сам из тюменских краев, сказал: «Ничего продукт! Но до малосольного муксуна этой рыбке, как до луны!» И все ему охотно поверили. Потому как уж очень хотелось домой. И хотя завтра, с посольским приемом, их ждал еще один день опьянительного триумфа, все мысли уже были там, на Родине.Колю и шведского вратаря Рябов нашел в лодке. Словно два первоклассника, они сидели на банке, и шведский вратарь показывал ему свой миникомпьютер. Рябов был в курсе. Газеты сообщили, что швед заслужил звание самого смелого вратаря и получил приз – пишущую машинку «Олимпия». Но он окончил только три класса начальной школы – зачем ему машинка? И попросил организаторов обменять ее на компьютер.– Здо-оро-во, – ласково говорил Коля.– Считать пропущенные шайбы можно!Не понимая смысла его слов, швед, глядя на приветливую, добродушную улыбку, кивал больше своим мыслям и тянул:– Я-я-я! Си-сии-си!Когда наконец команда собралась в автобусе, кто-то уже похрапывал в кресле, а кто-то еще пытался угостить приятеля апельсином, прихваченным из ресторана. Не досчитались двоих. Минут через пять их нашел врач Олег Александрович. На вопрос, где были пропавшие, лишь загадочно улыбался. И утомленный Рябов не стал приставать.Отъезжали с песнями, ревом клаксонов. Приближалось утро – небо стало совсем бездонным и прозрачным. Темень спала.Шведский автобус стоял полупустой. И только те из победителей, которые держались на ногах, вялыми криками пытались собрать своих товарищей.Когда подъехали к гостинице, Рябов увидел, что на заднем сиденье блаженным сном ребенка спит Лингрен. И хитрая физиономия Глотова выражала блаженство и умиление.Рябов забрал Лингрена к себе в номер и попросил переводчика сообщить в отель шведов, что Лингрен будет ночевать у него… Хотя какая там ночевка, когда вот-вот взойдет солнце! 35 – Да, отец, между прочим, тут один материал… – Сергей подал Рябову свернутую лопаткой, как для боя мух, газету.«Не об этом ли они шептались с Галиной? – мелькнуло у Рябова.– Почему газета, которая, судя по словам сына, должна меня интересовать, пролежала так долго, что Сергею пришлось оправдываться?»Впрочем, день сегодняшний и впрямь особый. Может, и случались воскресенья у Рябова, с которыми рабочие дни просто не шли ни в какое сравнение, но по эмоциям, по открытиям, по внутреннему накалу, который пришлось ему сегодня испытать, этот воскресный день стоил рабочей недели.Он посмотрел сыну вслед. Тот явно не проявил желания присутствовать при чтении.Рябов открыл «Комсомольскую правду». Жирный заголовок бросился в глаза с четвертой полосы: «Последний шаг к Олимпу». В тексте слишком часто замелькала, словно рвалась из тесной газетной полосы на свободу, фамилия Рябова. Он, не читая, кинул взгляд в конец большого, занимавшего полполосы, материала. Под ним стояла фамилия Збарский.«Ничего не сказал, плут, – проворчал Рябов.– Вчера же говорили по телефону. Вот уж характер, моего стоит!»Из окна лился глухой серый свет, но в комнате с каждой минутой темнело. Рябов только что различал газетный шрифт, и вот уже он поплыл перед глазами, сливаясь в единое темное поле. Как слились с фоном стен и стулья, и стол, и резной буфет. Еще угадывались пятнами домашние предметы, но очертания их неопределенны, и только память опознает – там стоит шкаф, там диван…Рябов прошел к письменному столу, шаркая ногами. Только сейчас он почувствовал, как устал. Чтение письма Палкина – самое легкое, что он делал сегодня, – отняло последние силы. И хотя внутренняя радость распирала его, сам он тяжелел, как и смеркалось, с каждой минутой. Пока шарил рукой в поисках выключателя настольной лампы, натолкнулся на очки. Водрузил на нос. Когда вспыхнул яркий, слепящий после темноты свет, Рябов выждал, пока глаза привыкли к новому освещению, и, устроившись в кресле поудобней, как будто располагался надолго, принялся читать.За строками незнакомого материала угадывались – он мог буквально по времени определить, когда они с автором говорили и спорили о написанном, – его, рябовские, мысли.Время от времени Борис Александрович недовольно хмыкал – материал выглядел слишком апологетическим. Автор не касался биографических сторон жизни старшего тренера сборной страны. Фокус материала был направлен на одно – зачем и ради чего жил этот человек.Рябов поймал себя на том, что думает о себе в третьем лице.С присущей ему железной логикой Збарский анатомировал жизненные взгляды Рябова, его внутренний мир, ловко обходя многие острые углы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43