Но некий свинтус, засевший в страховочной компании, и слышать ничего не желает. Отказывается перестраховать без переоценки.
Оценка в целях страхования известных и малоизвестных коллекций произведений искусства была еще одной формой деятельности, регулярно практикуемой всеми крупными «домами» и аукционами Лондона. И разумеется, бесплатной она не была. Просто о желании оценить коллекцию следовало сообщать заблаговременно.
— Вот педераст, этот твой дружок, Перри! Сам знаешь, у нас через четыре дня аукцион, и мы тут совсем с ног сбились. Неужто нельзя капельку подождать?
— Да нет, не получается. Слушай, а как насчет того молодого парня, которого ты взял пару лет тому назад?
— Бенни? А он тут при чем?
— Как считаешь, он мог бы справиться? Коллекция небольшая. В основном портреты старых якобинцев. Может, взять материалы по старой оценке, чуть-чуть прибавить, и дело сделано. Это ведь только для страховки.
— Ну ладно, так и быть.
22 января Бенни Эванс сошел с ночного поезда на маленькой станции на севере Шотландии. Отсутствовал он в Лондоне целую неделю.
Утром в день открытия аукциона, который должен был проводить сам Слейд, последний как бы невзначай заметил Мортлейку, что неожиданно выплыл еще один дополнительный лот, не попавший в каталог. Мортлейк растерялся:
— Какой еще лот?
— Да так, ничего особенного, очередная флорентийская мазня. Была среди поступлений «с улицы», которыми занимался твой юный друг мистер Эванс. Ну помнишь, ты оставил ему десятка четыре работ, просмотреть перед Рождеством?
— А он мне ничего не говорил. Я-то думал, все они возвращены владельцам.
— Моя вина, Себ. Просто вылетело из головы. И он, должно быть, тоже забыл. Просто накануне Рождества я заскочил сюда доделать кое-какую работу. Ну и столкнулся с ним в коридоре. И спросил, чего это он здесь делает? А он сказал, что ты попросил его разобраться с оставшимися поступлениями «с улицы».
— Да, верно. Вспоминаю, попросил, — кивнул Мортлейк.
— Так вот, была там одна картина, которая, по его мнению, могла иметь какую-то ценность. И я забрал у него посмотреть. Оставил у себя в офисе, а потом закрутился и совсем забыл.
И он протянул Мортлейку оценочный отчет Бенни Эванса, где стояла подпись последнего, дал Мортлейку прочесть, а потом забрал.
— А разрешение у нас есть?
— О, да, конечно! Не далее как вчера позвонил владельцу. Когда вдруг обнаружил картину у себя в кабинете. Тот был просто вне себя от радости. И вчера вечером отправил факсом разрешение.
В то утро у Себа Мортлейка было слишком много дел, чтоб зацикливаться на какой-то анонимной картине без должной атрибуции, чья стартовая цена не могла, по его мнению, превышать пять тысяч фунтов. Звездой аукциона должно было стать полотно Веронезе, звездами второй величины — картины кисти Микеле ди Родольфо и Сано ди Пьетро. И он пробормотал, что согласен, и поспешил в зал для проведения аукциона, последить за тем, как идет подготовка. Ровно в десять утра Перегрин Слейд поднялся на трибуну, взял в руку молоток, и аукцион начался.
Слейд просто обожал проводить большие аукционы. Возвышаясь над залом, он чувствовал себя полным его властелином, кивал и игриво подмигивал известным дилерам, покупателям и знакомым из узкого круга лондонского мира искусств. Молча отмечал про себя присутствие агентов, которые, как он знал, представляли здесь по-настоящему крупных игроков. Последние происходили из кругов, куда он даже не мечтал попасть.
День выдался на редкость удачный. Цены взлетали до небес. Веронезе ушел в крупную американскую галерею по цене, вдвое превышающей изначальную. Микеле ди Родольфо был продан за сумму вчетверо больше стартовой, что вызвало в зале приглушенные ахи и вздохи.
Прошло по меньшей мере минут двадцать, прежде чем он заметил в зале Регги Фэншо. Тот проскользнул на сиденье в заднем ряду, возле прохода, как и было договорено заранее. И вот наконец последний обозначенный в каталоге лот ушел под стук молотка. Публика начала подниматься с мест, и тут Слейд объявил: «Есть еще один лот, в каталоге он не значится. Просто поздно поступил, не успели внести».
Появился мрачный рассыльный и водрузил на подставку маленькую и темную от грязи картину в облупленной позолоченной раме. Присутствовавшие тянули шеи, пытаясь разглядеть, что же изображено под этим слоем копоти.
— Немного загадочное произведение, верно? Предположительно флорентийская роспись темперой по дереву, религиозная сцена. Художник неизвестен. Как насчет тысячи фунтов?…
В зале царила тишина. Фэншо пожал плечами и кивнул.
— Тысяча фунтов! Кто больше?
Он обежал глазами зал и увидел сигнал, посланный с противоположной стороны от того места, где сидел Фэншо. Никто больше, кроме него, не заметил этого сигнала, точно его и не было вовсе. Но даже еле заметное подмигивание глазом принималось здесь во внимание, а потому никто и не удивился.
— Одна тысяча пятьсот, от господина в левом ряду!…
Фэншо снова кивнул.
— Две тысячи фунтов! Кто больше?… Так, две пятьсот… и три тысячи.
Фэншо повышал ставки, борясь с фиктивным своим соперником до тех пор, пока сумма не достигла шести тысячи фунтов. Он пользовался репутацией весьма уважаемого галерейщика и забрал картину с собой. Три дня спустя, быстрее, чем положено в таких случаях, мистер Трампингтон Гор получил чек на сумму пять тысяч с небольшим — стоимость картины минус комиссионные и налог на добавленную стоимость. Он был вне себя от радости. Бенни Эванс вернулся в Лондон в конце месяца и был счастлив тем, что избавился наконец от удручающей промозглости, царившей в январе в стенах старинного шотландского замка. Он так и не упомянул о своей находке мистеру Мортлейку. А по его молчанию решил, что босс счел его доводы вздорными и что картина была возвращена владельцу.
Апрель
В начале месяца в лондонском мире искусств произошла сенсация. Витрина галереи Фэншо была декорирована черным бархатом. И там, за стеклом, на изящной подставке, красовалась небольшая квадратная картина, ярко, но искусно освещенная двумя лампами и денно и нощно охраняемая двумя высокими и мускулистыми охранниками, специально нанятыми для такого случая. Правда, картина лишилась облупленной позолоченной рамы.
Сама картина, темпера на тополе, выглядела так, словно художник только что закончил писать ее. Так и сверкала свежими красками, хотя нанесены они были пять веков тому назад.
Дева Мария сидела и смотрела чуть вбок и вверх. Точно завороженная, не сводила глаз с архангела Гавриила, принесшего ей радостную весть, что скоро в чреве своем она будет носить сына божьего.
Вызванный через десять дней после аукциона профессор Гвидо Коленсо, виднейший в мире специалист по сиенской школе живописи, без колебаний атрибутировал ее, а никто и никогда не подвергал сомнениям суждения Коленсо.
Маленькая табличка внизу гласила коротко и ясно: «САССЕТА, 1400-1450. Стефано ди Джованни ди Консоло, известный больше как Сассета, был первым величайшим живописцем эпохи раннего итальянского Ренессанса. Он основал сиенскую школу, оказал влияние на два последующих поколения сиенских и флорентийских мастеров».
Работ его сохранилось всего несколько, и все они представляли собой фрагменты более крупных алтарных росписей. И ценились они дороже бриллиантов. Знатоков как молнией поразило: в коллекции галереи Фэншо появилось первое отдельное произведение кисти великого мастера под названием «Благовещение».
За десять дней до этого Регги Фэншо договорился о частной сделке, сумма которой превышала два миллиона фунтов. Переговоры состоялись в Цюрихе, после чего личное финансовое положение обеих сторон значительно изменилось.
Художественный мир был просто потрясен этим открытием. И Бенни Эванс не был исключением, Сунулся в каталог от 24 января, но не нашел ни следа. Ни единого упоминания о картине. Спросил, что произошло, и ему объяснили, что лот поступил на аукцион в последнюю минуту. «Дом Дарси» был тот еще гадюшник, и все расспросы Бенни встречали подозрительными и осуждающими взглядами. Поползли сплетни.
— Ты должен был принести ее мне! — злобно прошипел обозленный Себастьян Мортлейк. — Какое еще письмо? Не было никакого письма! Ничего ты мне не передавал. Всего-то и видел, что твое описание и приблизительную оценку. Вице-президент показал.
— Тогда вы должны были видеть, что я предлагал пригласить профессора Коленсо.
— Коленсо? Даже имени его при мне не упоминай! Это поганцу Фэншо пришла мысль о Коленсо. Вот что, парень, ты ее просто упустил. Ясно как божий день. А Фэншо сразу смекнул, что почем, и увел ее у нас из-под носа!
Наверху проходило внеочередное заседание совета директоров. Председательствовал язвительный герцог Гейтсхед, но по-настоящему всем заправлял Перегрин Слейд. Еще восемь директоров сидели вокруг стола и смущенно и сосредоточенно изучали свои ногти. Ни у кого не вызывал сомнения тот прискорбный факт, что могущественный «Дом Дарси» только что потерял полмиллиона комиссионных. А также тот неоспоримый факт, что сотрудники его держали в руках подлинник самого великого Сассеты и не моргнув глазом, отдали его за какие-то жалкие шесть тысяч фунтов.
— Я стою у штурвала этого корабля, а стало быть, вина моя, — тихо произнес Перегрин Слейд.
— Мы все понимаем это, Перри. Но, прежде чем сделать какие-то выводы, позволь все же узнать, как такое могло случиться.
Перегрин глубоко вздохнул. Он знал: от того, что он сейчас скажет, зависит вся его будущая профессиональная жизнь. Им нужен козел отпущения. Но он вовсе не собирался становиться этим козлом. Он также прекрасно понимал, что увиливания и увертки ни к чему хорошему не приведут.
— Вы все, конечно, знаете, что мы предоставляем гражданам услуги по оценке. Так было всегда. Это традиция «Дома Дарси». У нее есть сторонники, но есть и противники. Но что правда, то правда — это отнимает страшно много времени. Изредка какой-нибудь никому не известный человек приносит нам настоящее сокровище. Мы идентифицируем этот предмет искусства, подтверждаем его аутентичность и продаем за внушительную сумму, от которой, как вы прекрасно понимаете, зависит наше благосостояние. Но большинство так называемых поступлений «с улицы» есть не что иное, как никому не нужный хлам. Загруженность, огромный объем работ, особенно в предрождественские дни, приводят к тому, что работу эту мы вынуждены поручать младшему персоналу, тем оценщикам, которые в отличие от прочих наших сотрудников еще не имеют достаточного опыта. В данном случае мы столкнулись именно с этим. Картину, о которой идет речь, принес какой-то совершенно неизвестный нам персонаж. Он и понятия не имел, чем владеет, иначе бы ее просто не принес. Картина была в совершенно удручающем состоянии, покрыта грязью, под которой ничего не было видно. Однако младший оценщик все же увидел. Вот его отчет.
И с этими словами Перегрин Слейд раздал присутствующим копии оценочного заключения на шесть-восемь тысяч фунтов, изготовленного им самим с помощью компьютера в тихие ночные часы. И все девять членов совета директоров начали читать их в мрачном молчании.
— Как вы только что убедились, мистер Бенни Эванс подумал, что это флорентийская работа, датируется приблизительно 1550 годом, художник неизвестен. И цену проставил умеренную. Но, увы, он ошибался. Это оказалась работа сиенской школы, датируется 1450 годом и принадлежит кисти великого мастера. Впрочем, под слоем грязи увидеть это было сложно. Но отнесся он к осмотру пренебрежительно, спустя рукава. Что, впрочем, не умаляет моей вины. И я считаю, вы вправе поставить вопрос о возможности моего дальнейшего пребывания в совете директоров.
Двое из членов совета демонстративно смотрели в потолок, шестеро отрицательно замотали головами.
— Не пройдет, Перри. Что же касается этого молодого человека, допустившего непростительную небрежность, сам решай, что с ним дальше делать.
Тем же днем Перегрин Слейд вызвал к себе в кабинет Бенни Эванса. Он даже не предложил ему сесть. И заговорил презрительным и сухим тоном:
— Не считаю необходимым объяснять природу, а также степень урона, который был нанесен вами «Дому Дарси». Уволить, и немедленно. Таково было единодушное решение совета директоров.
— Но я не понимаю, за что! — воскликнул Бенни Эванс. — Вы должны были получить мой отчет. Я подсунул конверт вам под дверь. И там черным по белому было написано, что это вполне мог быть Сассета. А также рекомендовано почистить и отреставрировать картину. И о необходимости вызвать профессора Коленсо для консультации. Все это там было!
Слейд холодно протянул ему листок фирменного бланка. Эванс прочел, и на лице его отразилось недоумение.
— Но это не мое. Я этого не писал!
Слейд побелел от ярости.
— Легкомыслие и небрежность — черты в нашем деле непростительные! Но вот чего я категорически не переношу, так это лжи! Ни один человек и никогда не смел так беззастенчиво лгать мне в стенах этого почтенного дома! Ступайте к мисс Бейтс. У нее ваши карточки. Извольте освободить свой стол, и чтоб через час и духу вашего здесь не было! Я все сказал.
Бенни пытался поговорить с Себастьяном Мортлейком. Сердобольный директор слушал его минуту-другую, затем вышел в секретарскую.
— Прошу, поднимите отчеты и оценочные файлы за 22 и 23 декабря, — сказал он Дьердь.
Машина послушно выплюнула несколько листков. Один из них значился под номером «D 1601». Но все, что было написано там, Бенни Эванс только что видел в офисе Слейда.
— Компьютеры не лгут, — поучительно заметил Мортлейк. — Так что прошу на выход, молодой человек.
Бенни Эванс никогда не был отличником в школе и почти ничего не смыслил в компьютерах, но дураком его никак нельзя было назвать. И, едва оказавшись на улице, он понял, как все произошло и почему. Он также понимал, что все против него и что ему уже больше никогда не суждено работать в мире искусств.
И все же у него оставался один, но преданный друг. Сьюзи Дей была кокни, и ее панковская прическа и намазанные зеленым лаком ногти никак не могли вызвать одобрения в тех кругах, где работал ее Бенни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11