Отзывчивый сайт Водолей 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Овидий, распечатав его, прочел вслух:
«Посылаю к тебе невольника Клемента; он пользуется моим доверием; выслушай его. До свидания».
– Заметил ли ты его лицо, Публий Овидий? Не правда ли, что, смотря на него, можно подумать, что перед нами стоит мой брат, Агриппа Постум? – спросила Юлия поэта на греческом языке.
– Разумеется, и я тотчас понял причину твоего удивления, – отвечал Овидий на том же языке.
– Госпожа, – проговорил тогда Клемент, – я предупредил уже Публия Овидия Назона о том, что по моему совету Авдазий, Виниций, Деций Силан и Гракх принимают к себе сегодня своих слуг, чтобы получить от тебя приказания, какие ты пожелаешь им дать. Я имею нечто высказать всем вам, но для места свидания твой дом неудобен.
– В таком случае, – сказал Овидий, – я приглашаю всех вас прийти ко мне ночью в мои Orti piniferi; я приготовил для вас там скромный ужин.
– Хорошо, – отвечали Юлия и Клемент, и последний тут же попросил позволения немедленно уйти, чтобы не возбудить ни в ком подозрения; а поэт брал на себя распорядиться приглашением к себе вышеупомянутых лиц.
Действительно, немного минут спустя Овидий передал четырем слугам свернутые в трубочки пергаменты, в которых просил Авдазия, Виниция, Гракха и Деция Силана прийти к нему в ту ночь в Orti piniferi.
– Публий Овидий, – сказала после этого Юлия поэту, – сегодняшнее собрание у тебя напоминает мне об очень серьезном и нужном мне предмете.
– О каком это?
– Мне до сих пор не удалось найти такой невольницы, которая, находясь при мне, как venerea, могла бы, вместе с тем, исполнять обязанности анагноста, т. е. развлекать меня чтением. Будь сегодня у меня такая девушка, я взяла бы ее с собой в твои Piniferi.
Название venerea принадлежало такой невольнице, которая была, так сказать, наперсницей своей госпожи, самым доверенным ее лицом, содействующим ей в ее эротических похождениях и знавшим, следовательно, все ее сердечные тайны; venerea, рано или поздно, непременно отпускалась на волю.
На ней лежало попечение о venereum, тех комнатах в доме, где была устроена частная купальня госпожи и где она предавалась сладострастью. Такие обязанности не только не унижали невольницы, но, вследствие тогдашних нравов, ставили ее в общем мнении выше всех прочих слуг и придавали ей такое значение, что сделавшись свободной, она занимала заметное место в обществе и память о ней чтилась иногда, как свидетельствует это открытая ныне Помпея, великолепными надгробными монументами.
Младшая Юлия, действительно, могла иметь также надобность и в чтице, так как она, подобно своей матери, знала хорошо латинскую и греческую литературу и была близко знакома со многими учеными людьми и поэтами Рима.
– Зачем ты не обратишься, Юлия, к Торанию, торгующему невольницами? – спросил Овидий.
– Меня известили о том, что у него нет такой невольницы, какая мне нужна.
– Нет еще трех дней, как он мне говорил, что ждет партию хорошего товара.
– В таком случае, отправимся к нему завтрашний день.
В ту самую минуту, когда Клемент выходил из дома Луция Эмилия Павла, укутанный в paenula, – широкий плащ с капюшоном, закрывавшим лицо до самых глаз, – чтобы не быть узнанным, – он встретился с Ургуланией, фавориткой Ливии, входившей в тот же дом.
Ургулания устремила на него глаза, и лице ее озарилось радостью. Она полагала, что видела достаточно, чтобы узнать человека, которого искала, и тотчас бы вернулась к своей повелительнице, если бы не имела желания выпытать душу Юлии. А поэтому она вошла в дом. Когда об ее приходе известили Юлию, она приказала просить Ургуланию в эзедру. Читатель помнит, что так называлась комната, предназначенная для приема гостей и разговоров.
Овидий, едва лишь услышав имя гостьи, заметил Юлии взволнованным голосом:
– Вероятно, в Риме уже носятся слухи о прибытии Клемента. Ради богов, о Юлия, не вымолви о нем ни слова.
– Я хорошо знаю Ургуланию, эту худшую советницу императрицы, – отвечала Юлия.
– Не говори с ней и обо мне.
Сказав это, Овидий через большую дверь вышел на fauces, – так называлась открытая узкая галерея, окружавшая дом и снабженная лестницами, ведшими в подвальный и верхний этажи, – откуда, спустившись во двор, называвшийся cavaedium, и пройдя протир, вышел на улицу, полагая, что прошел незамеченным. Cavaedium называется внутренний двор, всегда небольших размеров, огражденный с всех сторон, которыми не примыкал к дому, высокой стеной, не ниже первого этажа; боковые стороны были снабжены навесами на колоннах, чтобы войти в этот двор с улицы, нужно было пройти протир, – prothyrum, – который в некоторых домах был в виде комнаты, соответствующей швейцарским в нынешних домах; по большей части, как мы видим это в Помпеи, это был узкий и короткий коридорчик, снабженный дверью с улицы и другой во двор; первая называлась janua, вторая ostium.


В нескольких шагах от дома, на углу, он увидел Процилла, который, не желая быть узнанным, поторопился, хотя и поздно, закутаться в свой галльский плащ с капюшоном, рукавами и прорезами на обеих сторонах; он находился тут, очевидно, чтобы заметить тех, кто входил и выходил из дома Юлии.
«Ливия знает или подозревает», – подумал поэт и, показывая вид, что он не узнал невольника императрицы, продолжал свой путь, еще более прежнего убежденный в необходимости быть осторожным.
Не скрылся Овидий и от зорких глаз Ургулании, не показавшей, однако, и вида, что она его заметила, когда подойдя к Юлии, встретившей гостью с приветливой улыбкой в лице, стала обнимать ее.
– Что привело тебя, Ургулания, в дом Луция Эмилия Павла? – спросила ее ласково Юлия.
– Не упрекаешь ли ты меня, о Юлия, за то, что я уже давно не была у тебя? – спросила в свою очередь фаворитка Ливии хозяйку дома.
– О нет, кто может осмелиться отрывать тебя от обязанностей, какие ты выполняешь при супруге Августа.
– Сегодня я сама осмелилась сделать это, о, прекрасная Юлия, и потому собственно, чтобы сообщить тебе приятные новости.
– Действительно ли это так? – спросила Юлия, но таким равнодушным тоном, который изобличил в ней полное недоверие к словам Ургулании.
– Да, это так; мать твоя, по желанию Августа, покинет негостеприимную Пандатарию…
– Она переменит небо, но чувства Августа к ней останутся те же самые.
– Нет, и чувства Августа к ней изменились, если он смягчает ее ссылку и переводит ее в Реджию; в этом городе она будет пользоваться большей свободой, нежели на острове Пандатарии, и тебе будет позволено видеться с ней. Все это заставляет думать, что Август скоро ее совсем простит.
Это известие не обрадовало Юлию так, как предполагала Ургулания: внучка Августа хорошо знала, что ни ей, ни ее матери нельзя надеяться на будущее, пока при Августе находится Ливия.
Хотя и замечая недоверие Юлии, Ургулания решилась, однако, затронуть тот предмет, который составлял главную цель ее визита.
– Надобно также надеяться, – сказала она, – что и брат твой будет возвращен тебе.
– Если будет длиться та справедливость, которая сослала его в Сорренто, то напрасна всякая надежда. В чем заключались, например, его преступления? Не можешь ли ты указать мне на них, Ургулания?
– Его грубый характер, его жестокое сердце… По крайней мере, так говорили в то время.
– Об этом протрубили по всем весям и городам, но ни веси, ни города этому не поверили. Грубость и жестокость, не доказанные фактами, не составляют еще преступления, но, тем не менее, они послужили поводом к осуждению. Во всяком случае, следовало бы принять во внимание его крайнюю молодость. А другие братья мои, Луций и Кай, какое преступление совершено ими? Все семейство Випсания Агриппы, которому Август обязан империей, теперь рассеяно. Здесь остается от него лишь одна ломкая тростинка, и кто знает, не наступит ли скоро и ее очередь?
– Ты несправедлива, о Юлия; тебе известно, что Луций и Кай умерли вдали от столицы славной смертью, уже провозглашенные Августом цезарями, усыновленные им и окруженные почестями…
– Да; и жертвы, влекомые к алтарю для заклания, также убираются цветами.
– Ну, хорошо; время покажет нам истину. Но о своем младшем брате не имеешь ли ты известий, о Юлия? – сказала Ургулания.
– Никаких, – отвечала Юлия сухо.
– Никаких? – переспросила Ургулания, устремив на нее пытливые взоры.
– А разве есть какие-нибудь? Скажи мне их, Ургулания.
– Сегодня утром я слышала, что Агриппа Постум находится в Риме; и если этот слух справедлив, то ты, наверно, с ним виделась.
Юлия расхохоталась гомерическим смехом, но ничего не отвечала.
– Ну, что ты скажешь на это? – настаивала гостья.
– А то, что если слух этот справедлив, то, разумеется, я должна была видеться с Агриппой.
– Ты не желаешь сказать прямо, о Юлия; ведь это не ответ.
– Иди, Ургулания, и скажи мачехе моей матери, что она может спать спокойно.
Говоря таким образом, Юля поднялась со своего места, как бы желая прекратить неприятный для нее разговор и распроститься с фавориткой императрицы.
Ургулания, сжимая свои зубы от досады и злости, также встала со своего места и простилась с Юлией в совершенной уверенности, что лицо, встреченное ею на пороге дома Юлии, был Агриппа Постум.
По уходе гостьи, припоминая свой разговор с ней, Юлия подумала о том, что Ургулания, входя к ней, могла встретиться с Клементом, но потом успокоила себя надеждой, что она могла и не узнать его переодетым.
Ургулания, выйдя на улицу, также увидела Процилла, стоявшего у того же угла, и, прежде нежели сесть в бастерну, Basterna была род носилок или паланкина, исключительно для женщин, носимого мулами (один запрягается впереди бастерны, другой – позади), которыми управлял невольник, называемый basternarius (Seneca. Ep. IV, 15).

ожидавшую ее у дверей, подошла к нему и спросила его дрожавшим от волнения голосом:
– Видел ты его?
– Видел.
– Агриппу Постума?
– Да, его; но, может быть, что я ошибся.
– Не он ли вышел из дома, вслед за Публием Овидием Назоном?
– Он.
– Так ты пока сомневаешься?
– Я думаю, что еще не выполнил поручения, как следует.
– Хорошо, а я возвращаюсь на Палатин.
После этого, сев в носилки и указав бывшему при них невольнику дорогу, Ургулания, припоминая прием и обращение с ней Юлии, прошептала с угрозой:
– Дочь Агриппы, ты называешь себя ломкой тростинкой, и прекрасно; а я буду аквилоном, дуновение которого согнет и уничтожит тебя, гордую.

ГЛАВА ШЕСТАЯ
Orti Piniferi

Читателю уже известно, что, кроме полей и вилл на юге Италии, поэт Овидий владел еще домом в Риме, близ самого Капитолия, а на одной из окраин этого города, между via Claudia, тянувшейся по направлению к Лукке, и via Flaminia, которая вела в Этрурию и Умбрию, огородами или, лучше сказать, садами, названными им Orti pinif eri потому, вероятно, что холм, на котором они находились, был покрыт соснами.
Сюда он любил удаляться от шума многолюдного города-, от ненавистного ему придворного притворства, здесь он искал тишины и мира, когда уставал от светской жизни, полной стеснительных для него церемоний. Здесь он отдавался поэтическим вдохновениям и находил удовольствие в занятиях сельским хозяйством, подавая земледельцам советы относительно посева и жатвы, устройства канав и своевременной поливки растений, часто собственноручно сажая и пересаживая цветы, фруктовые и прочие деревья. Когда впоследствии, живя в дикой Скифии, среди чуждого ему народа, говорившего на непонятном для него языке и смотревшего на него как на обыкновенного преступника, он оплакивал прошлые дни, вспоминая родную виллу в Сульмоне, место которой указывают еще теперь кучи развалин, В этих развалинах, лежавших близ Сульмоны и называющихся поныне «виллой Овидия», по мнению тамошних поселян, скрыты большие сокровища, охранение которых Овидий, посредством своих чар, поручил змеям, волкам, медведям, львам и тиграм (см. статью об этом проф. Антония де Нино в «Gazetta di Sulmona» 18 июля 1874 г., и Вануччи: Storia stal. antica, vol.IV, рас. 159). Несколько лет тому назад мне самому приходилось слышать от этих поселян, что Овидий или, как они называли его, чародей, живший в древние времена, умер лишь 16-го августа 1799 года.

и жаловался на то, что у него не было даже плуга, который мог бы служить ему утехой в его несчастье и уединении, то такие жалобы были искренними в устах нашего поэта. Послушаем его самого:

Не улететь, как сердце б ни стремилось,
Отсюда мне к потерянным полям,
В отцовский дом, где так привольно жилось,
В тот сад роскошный и красивый,
Что на холме раскинулся сосновом,
Вблизи Фламинии и Клавдии шумливой.
Не знаю, для кого садил я в нем деревья,
Водой источника любя их поливать
(Не вижу я причин, чтоб это тут скрывать);
Но плод деревьев тех, что собственной рукой
Я насадил, не мне, несчастному, срывать
Неумолимою назначено судьбой. См. Lib. I, Ex Pont., Ep. VIII.



Так вспоминал бедный поэт свои Orti piniferi, где находил он столько удовольствия и к которым он был сильно привязан.
Посреди этих садов возвышался красивый и комфортабельный дом, куда и были приглашены Овидием жена Луция Эмилия Павла, младшая Юлия, и прочие друзья его.
Пока солнце заходит за горизонт и тени мало-помалу покрывают собой красивый холм, мы успеем, до прихода гостей, осмотреть это прелестное место.
С вышины солариума Solarium называлась терраса, которая устраивалась над самым домом; она назвалась так потому, что была открыта для солнца и воздуха (sol, arium). Иногда такая терраса звалась coenaculum, а именно, когда она служила столовой (чаще в вечернее время). Позднее стали устраивать над соляриумом навесы.

упомянутого дома открывался великолепный вид на ближние холмы и на большую часть величественного города, тянувшихся от подошвы овидиевских садов. Храмы, обширнейшие дворцы, кажущиеся целыми городами Многие дворцы, действительно, походили на целые города, заключая в себе самые разнообразные здания и, вследствие этого, будучи очень обширны. В них находились термы, фонтаны, библиотека, место для игры в мяч (sferist rio), театр, храмы, ипподром, сады, огороды и площади. Один из писателей, посетивший Рим вскоре после смерти Августа, говорит следующее о грандиозности римских дворцов того времени:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76


А-П

П-Я