Как хочется заставить его улыбнуться. Улыбка грустного человека особо замечательна тем, что очень редка». Она вспомнила о Ферморе с его бесшабашной веселостью. До чего же Леон не похож на него! Его тихая печаль импонировала ей, поскольку она знала Фермора.
– Рауль – еще одна жертва.
– Рауль? Через столько лет?
– Его бабушка спаслась, но месяцы, проведенные в Консьержери, подорвали ее здоровье. Ей было всего семнадцать, когда ее освободили, а вскоре она вышла замуж, но умерла сразу после того, как родила дочь. Ее дочь, мать Рауля, тоже была слабого здоровья. Пони маете – та же самая болезнь, болезнь Консьержери, передалась ей. И все повторилось: она вышла замуж, родился Рауль, а его мать умерла. Признаки болезни стали проявляться и у Рауля.
– Какой ужас! – воскликнула Мелисанда. – Недуг передается из поколения в поколение; неужели, точно злой рок, он будет преследовать эту семью вечно?
– У Рауля есть надежда. Теперь об этих вещах знают больше. После смерти его отца – моего кузена – Рауль остался на моем попечении. Я пообещал присматривать за ним, дать ему образование, следить за его здоровьем. Вот уже четыре года, как я этим занимаюсь.
– Очень благородно с вашей стороны.
– Не хочется рисоваться перед вами. Я был беден… очень беден. Видите ли, моя семья лишилась всего во время якобинского террора. Поместье… состояние… все пропало. У меня не было ничего. Богатый кузен, оставив мне на попечение сына, не забыл и про меня.
– Ну, вам, пожалуй, повезло. У вас есть маленький мальчик и ваше собственное здоровье.
– Вы – хорошая утешительница, – заметил Леон с мягкой, меланхолической улыбкой.
– А вы мечтаете об иной жизни?
– Мы многого лишились, но, как вы верно заметили, у меня хорошее здоровье, а это – самое ценное из всех достояний. Моей семье чернь оставила больше, чем семье несчастного Рауля. А вы совсем не едите. Наверное, я отвлекаю вас своими разговорами.
– Стол просто роскошный! – с улыбкой сказала Мелисанда. – Какая вкусная рыба! А это игристое вино! До чего оно мне нравится! Но ваша история куда более захватывающая, чем рыба или вино. Пройдет день-два – еда с вином будут забыты. Но ваш рассказ я запомню на всю жизнь.
– А рассказы других людей вы помните так же отчетливо?
– Да.
– Интересно почему?
– Может быть, потому, что со мной мало что происходило? Да, пожалуй. Я до сих пор помню старую Терезу из монастыря, которая вглядывалась в каждого человека, – в городе поговаривали, будто она ищет своего Жан-Пьера, которого любила когда-то, очень давно… Я помню Анн-Мари, которая уехала в карете с богатой дамой. Да, я и в самом деле помню любую, самую мельчайшую подробность из происходившего с другими людьми. Знаете ли, слушая эти истории, я представляю, что все случилось со мной. Я была старой Терезой, озирающейся по сторонам в поисках Жан-Пьера; я была Анн-Мари, уезжавшей в карете; я была бабушкой бедного Рауля, заболевшей в Консьержери. А подобные происшествия невозможно забыть… даже если они случаются лишь в вашем сознании.
– Вас интересует жизнь других людей, потому что у вас отзывчивое сердце.
– По-моему, вы мне льстите. Сестра Тереза утверждала, что я любопытна… самый любопытный ребенок из всех, которых она знала, а любопытство – грех, или почти грех.
– По-моему, в вашем случае это прелестный грех.
– Разве грехи бывают прелестными?
– Большинство грехов прелестны – ведь так? Не поэтому ли людям так трудно противостоять искушению?
Мелисанда внезапно вспомнила о том обольститель ном грешнике, которого тщетно пыталась выкинуть из головы. Но, как выяснилось, он тут как тут – нескольких слов оказалось достаточно, чтобы воскресить его в памяти.
– По-моему, разговор наш приобретает атеистическую направленность, – сказала она и засмеялась.
От вина глаза Мелисанды блестели, сэр Чарльз обернулся и, заглянув в ее оживленное лицо, спросил:
– Нельзя ли и меня посвятить в вашу шутку?
– Я сказала мсье де ла Роше, что очень любопытна и что это грех, или почти грех, а он утверждает, будто грехи, как правило, прелестны, поэтому так трудно им противостоять.
– А вы и в самом деле так любопытны?
– Боюсь, что да.
В разговоре наступило затишье, и стало слышно, что мистер Данесборо упомянул о Джозефе Смите, основа теле странной секты мормонов, убитом в этом году.
Все сидящие за столом нашли тему мормонов увлекательной и принялись оживленно ее обсуждать.
– О чем они говорят? – спросил де ла Роше.
– О мормонах – религиозной секте в Америке. Я мало о них знаю – только то, что эта религия разрешает многоженство.
– Не сомневаюсь, – говорил мистер Данесборо, что мистер Бригхам Янг последует по стопам Смита.
– Говорят, у него уже десять жен, – сказала леди, сидевшая по правую руку от Данесборо.
– Отвратительно! – воскликнула мисс Данесборо.
Мистер Данесборо заметил, что сомневается – можно ли осуждать это явление, пока не станут известны все факты, после чего все присутствующие воззрились на священника с мягким укором и озабоченностью. Он был самым необычным из священников и вряд ли избежал бы неприятностей, если бы не его богатство и семейные связи.
– Но я точно помню, – возразила одна дама, – где-то в Библии сказано: мужчине полагается иметь только одну жену.
– У Соломона их было довольно много, – неожиданно вставил сэр Чарльз, – а у Давида – разве нет?
Молодой человек, сидевший рядом с Каролиной, сказал:
– Мужчины убивали своих жен, потому что хотели обзавестись другими. Теперь же, если они, подобно по следователям Бригхама Янга, будут иметь столько жен, сколько смогут себе позволить, подобных убийств удастся избежать.
Тут Мелисанда поймала на себе взгляд Каролины и поняла, что этот разговор заставил их обеих подумать о Ферморе. Неужели они подумали о том, что если бы принадлежали к мормонам, то сейчас, возможно, обе готовились бы к свадьбе?
Мелисанда высказала свою мысль вслух:
– Но я полагаю, даже мормоны могут жениться одновременно только на одной женщине.
Она произнесла это по-английски, и ошеломленные взгляды устремились на нее. За столом священника разговор этот был совершенно неуместен, и на мистере Данесборо лежала такая же вина, как и на всех остальных, но даже если мужчины и позволили себе смелые замечания, никто не ожидал того же самого от дам.
Мисс Данесборо поспешно сменила тему разговора, а Леон де ла Роше наклонился к Мелисанде и проговорил:
– Теперь, после того как мы встретились с соблюдением всех формальностей, вы должны нас навестить. Миссис Кларк с удовольствием накормит вас ленчем или обедом. Если вы пожалуете на ленч, Рауль, без всякого сомнения, обрадуется.
– Благодарю вас. Я спрошу у Каролины. Если она сможет без меня обойтись, я с удовольствием приду.
– Мисс Тревеннинг мы тоже пригласим. Возможно, в этом случае у нас появится больше шансов увидеть вас.
– Я буду ждать этого визита с нетерпением.
Дамы расположились в гостиной, а мужчины все еще оставались за столом, и Мелисанда воспользовалась случаем рассказать Каролине, что Леон намерен пригласить их на ленч.
– Вы бы хотели пойти?
– Да, конечно, – сказала Каролина.
– Я очень рада.
– Я пойду в качестве компаньонки? – поинтересовалась Каролина, дружески улыбаясь.
– Ничего подобного он не сказал.
– Ну что же, я не против. Вы ведь знаете, что вам не пристало одной ходить к джентльменам в гости.
«До чего же она очаровательна! – подумала Мелисанда. – До чего приветлива! А все потому, что здесь нет Фермора».
Чуть позднее приглашение прозвучало и было принято. Двумя днями спустя Каролине и Мелисанде предстояло разделить ленч с де ла Роше.
Обратно они ехали молча, а когда вернулись, Каролина сказала Мелисанде:
– Пойдемте, вы мне поможете. Я не хочу будить Уэнну в этот поздний час.
И вот Мелисанда прошла в спальню Каролины, помогла ей расстегнуть крючки на платье и распустить волосы.
– Вечер удался на славу. – Каролина взглянула на отражение Мелисанды в зеркале. – Все вами восторгались. Вы это чувствовали… Мелисанда?
Мелисанда зарделась. Ей польстило не замечание Каролины, а то, что та впервые обратилась к ней по имени.
– Нет, – произнесла она.
– Пожалуйста, называйте меня сейчас Каролиной. К чему нам все эти церемонии, правда? Вами восторгались, Мелисанда. По-моему, все считают, что вы как-то связаны с нашей семьей.
– Вы так думаете… Каролина?
– Я в этом уверена. Интересно, а мсье де ла Роше тоже так считает?
– Нет. Я рассказала ему, что приехала из монастыря.
– Ну, ему-то все равно. А он довольно интересный – вам не кажется?
– Очень интересный.
– И явно к вам неравнодушен!
Каролина негромко рассмеялась, и Мелисанда поняла: сейчас она думает о Ферморе. Ей хотелось, чтобы Леон заинтересовался Мелисандой, а Мелисанда – Леоном… И все это из-за Фермора.
Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула Уэнна.
– Ну что же ты меня не позвала? – начала она и умолкла, заметив Мелисанду.
– Ах, Уэнна, я не хотела тебя тревожить. Мадемуазель помогает мне.
– Напрасно ты меня не позвала, – сказала Уэнна. – Хочешь я…
– Нет-нет, – нетерпеливо произнесла Каролина. – Отправляйся спать, Уэнна.
– Хорошо, хорошо. В таком случае спокойной вам ночи.
Обе девушки пожелали ей спокойной ночи, наступило молчание, и дверь закрылась.
– Она не любит меня, – вздохнула Мелисанда. – А жаль. Иногда она смотрит на меня… с ненавистью.
– Такой уж Уэнна имеет нрав, и, конечно, никакая это не ненависть.
– И все-таки она меня ненавидит.
– Мелисанда… не беспокойтесь насчет Уэнны. Все образуется.
Каролине, улыбающейся перед зеркалом, представлялись две свадьбы – ее собственная с Фермором, и Мелисанды с Леоном де ла Роше. После бракосочетания она и Фермор никогда больше не увидятся с Мелисандой.
– Да, – повторила она, – все образуется.
За ужином в комнате для прислуги сидевшие за столом горячо обсуждали отношения между французской мамзель и французским мсье. Миссис Соади сидела поджав губы, как и всякий раз при обсуждении данной темы, и улыбалась чему-то своему, прислушиваясь к болтовне окружающих.
Мистер Микер то и дело поглядывал на кухарку.
Это совершенно на нее не похоже – хранить секрет так долго; должно быть, ее предостерегли, самым настоятельным образом призывая хранить молчание.
– Дело ясное – у них роман, – сказал лакей.
– Красивая история, – поддержала его Пег. – А мамзель такая хорошенькая, что вполне сошла бы за переодетую принцессу.
При этом замечании у миссис Соади задергались губы. Ее секрет, догадался мистер Микер, касался мамзель.
– Хотя, – сказала Бет, – этого мсье едва ли можно назвать принцем, верно?
– Ну, – согласилась Пег, с нежностью подумав о своем рыбаке, – может быть, в нем и нет ничего особенного, но все говорят, что он – замечательный джентльмен.
Бет сказала, что, думая о переодетом принце, она представляет его в образе мистера Фермора.
– Понимаете, – пояснила она, – он всегда поет, смеется, он большой, сильный и очень красивый.
– Красота, – важно заявил лакей, сам ни на что не претендующий, – это понятие относительное… Для улитки другая улитка – красавица. О вкусах не спорят.
– Но они – не улитки! – заметила Пег. – А мистер Фермор такой красавец! Рядом с ним почти все выглядят невзрачными… совсем невзрачными.
– И все-таки, – заявила горничная, – если две улитки находят друг друга привлекательными, возможно, с двумя французами происходит то же самое. Наверное, они так нравятся друг другу, потому что она – мамзель, а он – мсье.
– Я слышал, что мальчик не слишком рад дружбе между нашей мамзель и своим дядей, – сказал мистер Микер, передавая тарелку, чтобы ему положили кусок пирога.
Он набил себе рот и принялся неторопливо жевать.
– Эти нарумяненные леди, – произнес он, изучая картофель в своей тарелке, – ничуть не лучше нарумяненных лордов.
– О да, – резко сказала миссис Соади, – нарумяненные леди – те еще штучки. А откуда вам стало известно про маленького барина и нашу мамзель, мистер Микер?
– Ну, я как-то поехал в город по делу и зашел в «Веселого морячка» промочить горло, а туда заявился не кто иной, как мистер Фитт, тот самый, что служит кучером у мсье… или мне следует сказать – у барчука? Это странная семья. Хозяин – мальчик, и все деньги принадлежат ему, а мсье – не более чем домашний воспитатель, хоть он ему и родственник. А барчук этот – не то герцог, не то граф. В общем, что-то в этом роде… хотя во Франции все это, наверное, несколько по-иному. Мсье – его опекун, но он мало что решает, как я понял.
– А что мистер Фитт рассказал про мальчика и мамзель? – настаивала миссис Соади.
– Ну… – Мистер Микер поднял свой бокал и от пил меда, прежде чем продолжить, – по-моему, мальчик этот испорченный, очень испорченный. Хотя он первый встретил нашу мамзель и поначалу привязался к ней, ему совсем не нравится, когда кто-то, помимо него, оказывается, так сказать, на первом плане.
– До чего противный мальчишка! – возмутилась миссис Соади. – Да кем он себя возомнил? А ведь это такой прелестный роман, и, клянусь, мамзель вполне его заслуживает.
– Да, конечно, миссис Соади, вы совершенно правы, но, видите ли, мальчик – хозяин… Так, во всяком случае, мне сказал мистер Фитт. Если он доживет до двадцати одного года, ему достанется громадное состояние, а мсье получит совсем немного денег. Но если барчук умрет, то состояние отойдет мсье.
– Странно, что он так печется о барчуке! – удивилась Бет.
– Перестань, Бет! – резко оборвала миссис Соади.
– Ох уж эти иностранцы! – вздохнул лакей.
– Ну, надо же такое придумать! – продолжала кипятиться миссис Соади. – Оставить наследство маленькому мальчику!
– Да, странное положение, – признал мистер Микер. – У нас с мистером Фиттом состоялся очень интересный разговор.
Миссис Соади наблюдала за Микером. А тот сидел, наслаждаясь обращенным на него всеобщим вниманием, ощущая себя чрезвычайно умным и осведомленным.
«Знал бы он то, что знаю я! – подумала миссис Соади. – Он и этот его Фитт!»
– Подумаешь, мистер Фитт!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53