Элис, даже не знаю, будет ли это для тебя новостью, но Майкл принимал наркотики. И эта Кейши – тоже. Что они там увидели в бреду… она была вся в крови.
Отец снова замолчал. Ему неприятно было рассказывать. “Ему, – поняла Элис, – неприятно сейчас даже просто вспоминать Майкла”.
И ей – тоже.
– Так случается, девочка моя, – снова послышалось в трубке, – мы люди и мы ошибаемся в других людях. Это надо просто пережить. Переждать. Если не хочешь возвращаться, скажи точно, где ты, я пришлю людей.
– Не надо, пап, – Элис вновь взглянула на солнце за окном, – здесь я в безопасности. Даже от журналистов.
– Ты не одна?
– Мистер Ластхоп, – очень мягко и совершенно естественно вступил в разговор Невилл, ему-то, разумеется, никакой телефон был не нужен, – это Невилл Сарфф…
– Ваше высочество?! – странным, и каким-то не очень своим голосом воскликнул папа.
“Оборотная сторона демократии”, – тут же вспомнила Элис.
– Вы, возможно, не помните, но мы уговаривались обходиться без титулования.
– Да-да, конечно, я помню…
– По счастливому стечению обстоятельств, мисс Ластхоп встретила меня в Германии, и если вы сочтете это возможным, я сам позабочусь о том, чтобы вашей дочери никто не причинял беспокойства.
– Так Элис у вас в гостях?
– Помилуйте, мистер Ластхоп, это было бы, мне кажется, несколько вызывающе даже для нынешнего общества. Мисс Ластхоп остановилась в отеле “Adlon Kempinski”. В том же номере, который всегда снимаете вы.
– Да, – повторил отец, – там спокойно. Но, если вас не затруднит…
– Меня не затруднит, – мягко прервал его Невилл.
– Вы понимаете… Впрочем, о чем я? Вы еще слишком молоды, чтобы понять, – отец издал негромкий смешок. – Дети – это прекрасно, но взрослые дочери – источник непрерывного беспокойства. Спасибо вам.
– Не благодарите.
Невилл кивнул Элис:
– Беседуйте. Я скоро вернусь.
И исчез.
– Мама спрашивает, не хочешь ли ты, чтобы она прилетела в Берлин? – услышала Элис в трубке.
– Нет, пап. Спасибо, скажи маме, что я очень ее люблю, но нет, я не хочу.
– Элис, девочка моя, если хочешь я прилечу к тебе сам.
– Нет, – Элис мотнула головой, – не надо. Пусть лучше вокруг будут чужие.
– В таком случае, можешь доверять Сарффу, он – надежный парень. Поначалу кажется странным, но он просто слишком воспитан для своего возраста. Несколько старомодно, зато в настоящем европейском духе. Я попросил его присмотреть за тем, чтобы тебя не беспокоили.
– Да, – механически повторила Элис, – да, он надежный. И он не кажется странным. Спасибо папа. Я знаю. Он и так присматривает за мной.
– Ты по-прежнему собираешься в Москву?
– Нет. Наверное, нет, я не знаю сейчас.
– У вас там уже ночь. Я позвоню тебе еще раз, завтра. Если хочешь, Элис, могу звонить каждый день.
– Пап, у тебя столько дел…
– Ты из них – самое важное. Спокойной ночи, девочка.
– Доброго утра, папа.
Так же, как исчез, из солнечной пустоты появился Невилл. Взял у нее из рук телефон. Легонько поцеловал в висок.
– Вы что, знакомы с отцом? – спросила Элис.
– Нет.
И она наконец-то расплакалась. При чужих нельзя, но принц, он не чужой, он настолько свой, что даже отцу никогда этого не понять.

“Мангуст – Факиру
Срочно.
Секретно.
Объект знает гораздо больше, чем мы предполагали. В частности, ему известны мое звание и цель моего пребывания здесь. Его отношение ко мне откровенно отрицательное. Предполагаемый контакт сорван”.
Расшифровано 546350

…Очнулся Курт, когда бесстрастный Вернер появился в дверях библиотеки и сообщил, что принес господину Гюнхельду завтрак. Получасом позже явился бодрый и довольный Вильгельм, без малейшего намека на ехидство поинтересовался, как спалось. Скучным взглядом оглядел разложенные по столу тетради:
– Вам, я вижу, понравилось?
– М-м, – невнятно ответил Курт, сам толком не зная, что имеет в виду, – это довольно интересно. Но я не думал, что получу столько информации.
– А там есть информация? – искренне не поверил Вильгельм. – И много ли от нее практической пользы?
– Пока – ноль.
– Я так и думал. Дело вот в чем, Курт, мы посовещались и решили, что если вам удобно, бога ради, замок к вашим услугам. Позвоните домой, предупредите, что задерживаетесь в гостях, скажем… – он вновь поглядел на тетради, – скажем, на полгода, и штудируйте эту каббалистику в свое удовольствие. Если же ваша матушка и фройляйн Элис будут недовольны таким положением дел, Эфроим даст вам записи с собой. Почитаете и вернете. Не мне, так Георгу.
– А господин Лихтенштейн знает об этом решении?
– Он уже согласился. Курт, есть разница между любопытством и необходимостью, и Эфроим ее прекрасно осознает. На вашей земле живет нечто непонятное, и вам предстоит либо уничтожить это, либо научиться использовать, значит, и прав на записи Лихтенштейна у вас больше, чем у его сына.
– Интересная логика. Ни вы, ни Ефрем ничем мне не обязаны.
– А должны быть? – в бесцветных глазах проглянуло непонимание. – Нормальная логика, человеческая. Вы отвечаете за свой город и за людей, это работа сама по себе нелегкая, а там у вас еще и черт знает что в довесок. Хорош бы я был, сказав: это ваши проблемы. В общем, решайте, как вам удобнее. Через четверть часа мне подадут машину, и если надумаете, поедем вместе.


“Факир – Мангусту
Срочно.
Секретно.
Немедленно прекращайте любые активные действия. В случае непосредственной угрозы эвакуируйтесь по схеме номер три”.


Эйтлиайн
А их плохо учат в университете, ничего-то там не знают ни профессора, ни, разумеется, студенты. Некоторое количество суеверий, очень много никчемных книжек, и еще больше бесстыдной лжи – вот и вся наука. Но мне это только на руку. Элис все еще не верит в правду обо мне, но зато она и не ошибается, как та несчастная румынка, принявшая меня за стригоя. Выглядеть в глазах любимой упырем – что может быть хуже? Разве что, быть упырем на самом деле.
Хотя, мой батюшка как-то решил эту проблему.
Но мне до батюшки далеко, мне далеко даже до последнего комэйрк, безмозглого духа-покровителя Невысыхающей лужи или Комариного луга. Кранн анамха Тварного мира поняли то, чего не понял я – принц Полуночи. Элис, серебряная фея, звезда, заточенная в смертном облике и не похожая на других смертных, моя Элис – та сила, которую народы Сумерек пожелали видеть своей госпожой.
Не могу поверить. Даже думать о таком неуютно, но ничем другим не объяснить ее загадок. Я не знаю, откуда пришла Элис, и никто не знает, ни один из народов не признает ее своей, потому что она – извне. В ней есть нечто, неуловимое, неясное, как будто бы сила, но определить ее природу не может даже Гиал. И дорэхэйт считают, что эта сила нужна им. Значит?..
Не верю…
Нет.
Но выбирать не приходится. Благодать Закона, сказочный Кристалл воплотился в человеческом теле, стал прекрасной и наивной феей.
Стал моей любовью?
Вот и смейся после этого над собой. А ведь знал же я, всегда знал, что глупые шутки до добра не доводят. Да и умные тоже. И то, что я стечением обстоятельств оказался на службе у самого большого шутника в мире, еще не повод ценить хороший юмор.
Итак, это любовь. Русские сказали бы: накаркал. Вся история нашей семьи – анекдоты о любви, и ладно бы я не стал исключением, так ведь нет же, мне славы предков недостаточно. Прадед умудрился полюбить Сияющую-в-Небесах, дед – Светлую Ярость, отец, тот вообще женился на смертной, но влюбиться в Кристалл – это слишком даже для нас!
Так почему же я радуюсь, и даже к госпоже Лейбкосунг готов сейчас отнестись с искренней жалостью, и лучше буду уходить вместе с Элис вслед за солнцем, чем расстанусь с ней хотя бы на час? Час кэйд, или час динэйх, рассвет и закат. Равно неприятное время.
Я сказал себе, что никогда больше. Первая любовь останется последней, и последними останутся воспоминания о том, к чему она может привести. Потом я думал, что угадал – на свою беду, на вечное, глупое одиночество угадал, и теперь действительно – никогда больше. Что дар полюбить дается лишь раз – откажись от него, и ничего не останется. А теперь я рад, как может радоваться прозревший слепец, я счастлив так, как будто вновь, после многих лет подземелья увидел звезды и небо.
И я помню, что тогда – когда действительно увидел, – не было ни радости, ни счастья, одна только ненависть. Она была даже сильнее, чем голод.
Впрочем, голоден я тоже был преизрядно.
Но, Кристалл! Благодать, о господи… Закона. Ну, почему я не родился в семье, где любят обычных женщин?

Неприятнее всего было чувствовать себя грязной. Ненужной и обманутой, и… Противно. И ужасно грустно, до слез грустно знать, что если бы даже Майкл не умер, все, что было хорошего, уже не вернуть. И страшно было спрашивать себя: ты что же, рада, что он умер?
Да нет, конечно, никогда Элис не пожелала бы ему зла, даже если б узнала о наркотиках и о других девушках.
Но как же так? Почему?
Не понимала она и понимать не пыталась, потому что от одной мысли становилось гадко, гадко и как-то липко. Измена – слово такое глупое, заезженное, оно не выражает и сотой доли всех чувств, которые испытываешь, когда узнаешь, что твой, твой человек, твой мужчина, твоя любовь был с другой. Предпочел другую. Испачкался и испачкал тебя. И виновата в этом только ты сама. Это ты не стала для него всем, это ты вынуждала его врать, и он, наверное, смеялся за твоей спиной, и до чего же противно знать, что ты видела себя так, а твой любимый совсем, совсем иначе. А сейчас, когда Майкл мертв, даже спросить не с кого. Некого обвинить. Некому сказать, что она знает все, знает, знает! Что обман не удался. И еще – хуже всего – нельзя спросить, а любил ли он ее вообще?
– Хочешь вернуть его? – спросил Невилл.
Господи боже, ну разве заслужила она это? Разве вынесет человек, какой угодно человек вот это все? Вернуть умершего? Спрашивать об этом с такой спокойной заботливостью, словно речь идет о чашке кофе с утра.
Майкл же умер! Или нет? Или… что значит вернуть?
– Я ведь говорил тебе, Элис, души бессмертны. Пожелай, и он вернется, и даже можно сделать так, что никто не удивится этому. Хотя последнее непросто, учитывая, скольких людей затронула его смерть.
– Ты не понимаешь…
– Я все понимаю, – говорил Невилл. И Элис вспоминала, и верила, и видела – да, он понимает все, и это не просто расхожая фраза – это так и есть в действительности. – Ты сможешь сказать ему все, что не сказано. И спросить обо всем, в чем сомневаешься. Но, даже не спрашивая мертвых, я могу сказать тебе: он любил тебя. Убогой и странной любовью, не подразумевающей верности, но зато не знающей и обмана. Он любил тебя за то, что ты другая. Это не редкость – смертный, влюбленный в фею, и ты знаешь такие сказки. Но как только он решил бы, что ты принадлежишь ему без остатка, твое отличие от других стало бы неудобным, стало бы мешать, сердить, сбивать с толку… И в сказках, Элис, лебединое платье рано или поздно бросают в огонь. И задают те вопросы, которые обещали забыть. И калечат детей, чтобы те никогда, ни за что не выросли такими же странными. Другими.
– Но это же просто сказки!
– Я видел, как это бывает.
Сколько прошло времени? Элис не знала. Многие люди, когда случается беда, словно бы теряют связь с действительностью, погружаются в себя, как в какой-то темный и, наверное, уютный колодец. Кто-то – до самого дна, кто-то – оставшись ближе к поверхности. А может быть, колодцы у всех разной глубины. И Элис сейчас переживала то же самое, только она погрузилась не в себя, ее колодцем стал весь мир. То есть, наверное, вся планета. Потому что – Элис знала уже – мир невообразимо больше, чем одна маленькая Земля.
Однажды она даже увидела его, мир, где не было малого и великого, где устремления одной души значили столько же, сколько жизнь целых галактик. Невилл показал ей, нет, не сам мир – модель, разноцветную модель множества реальностей, россыпь красок, не имеющую формы, но полную содержания. Разноцветные искры кружились, летели мимо, и не было границ у радостной феерии красок. Центр мироздания повсюду, а границы – нигде. Жаль, что бесконечность нельзя ни понять, ни увидеть.
– Почему? – смотрит из черных внимательных глаз Змий, искушающий познанием. – Если ты чего-то не можешь, надо просто научиться.
Просто?.. Элис и Невилл по-разному понимали это слово.
Зато Элис поняла, наконец, что такое Лаэр, Срединный мир, о котором часто вспоминал крылатый принц. Люди называли Срединным миром границу между своей реальностью и теми слоями духа, где обитали их божества. Фейри называли Лаэром центр мироздания – точку идеального равновесия, идеального спокойствия, место безвременья, бессмертия, безгрешности. Престол Полудня, престол Полуночи, даже Смерть, родитель сорока девяти демонов – все было там. И всего этого не было. Для людей – не было. Мир вращался вокруг Лаэра, также как время текло вдоль его берегов, и не было живым дороги туда.
Не было ее и мертвым.
А боги? Где обитают они?
– Мы и есть боги, – отвечал Крылатый, – каждый из нас.
Жизнь текла мимо, складывалась в картинки, как в калейдоскопе – живые картинки, красивые, они действительно помогали отвлечься, развлечься. И можно было взять в руки целый город, вертеть его так и сяк, разглядывая домики и улочки, и живых людей. А можно было пойти на улицы этого города и смотреть на него изнутри, и видеть то, чего люди не замечают…
Еще вчера – или месяц назад? или когда был тот вечер, черные на белом строчки в газете? – еще недавно Элис могла бояться за этих людей или радоваться вместе с ними. Сейчас ей было все равно.
Она видела множество духов, демонов, фейри… знать бы всем им названия! Она видела липкие тонкие нити, связывающие людей и волшебные создания. Она видела поступки людей и знала их причины, и могла точно сказать, кому нужно было, чтоб все случилось именно так – самому ли человеку, или тем духам, что с разных сторон и по разным поводам интересуются его жизнью.
Они шли за солнцем. Невилл вел ее за солнцем, иногда обгоняя светило, иногда позволяя ему уйти вперед и оставаясь в глубокой ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57