Почему здесь нет линкоров? Почему крейсера и эсминцы не дали им время отойти, не дали хотя бы несколько, пять-десять минут, чтобы поднять в воздух торпедоносцы? Почему русский линкор не был обнаружен самолетами-разведчиками – уж это прямая вина адмирала. Почему во вчерашнем ударе полегла почти вся авиагруппа, а у вернувшихся дрожали колени? За что? Капитан первого ранга уже практически терял контроль над собой, после четкости и хладнокровия проявленного им в бою это было невыносимо. Сильный удар по пяткам заставил его оглянуться.
– Сэр! – тряс его за рукав какой-то незнакомый офицер. – Сэр! Надо уходить, корабль скоро утонет, а перевернется, скорее всего, еще раньше! Уже никого почти не осталось, надо уходить, сэр!
Молодые глаза возбужденно блестели на густо закопченном лице, парень продолжал трясти командира авианосца за рукав, видимо, не очень сознавая, что делает. Дифферент на корму увеличивался прямо на глазах, но Сайке, казалось, не понимал значения происходящего. Со скрежетом пополз по палубе торпедоносец с подломившейся стойкой шасси, его развернуло, и какой-то пробегающий мимо матрос едва успел отшатнуться, когда крыло самолета описало дугу рядом с его головой. Старший помощник обнял своего командира за плечи и мягко повел его к борту. Тот не сопротивлялся. Сволочи, все сволочи… На мгновение оглянувшись на привлекшую его внимание фигуру, он увидел сидящего на палубе офицера-летчика, который рыдал, обхватив голову руками. Рядом валялся планшет, какие-то выпавшие карты, еще бумаги. Ветер трепал белые листки, заставляя их взлетать вверх, чтобы снова опуститься на палубу и с шелестом ползти вниз, в сторону кормы. Не останавливаясь, старпом указал нескольким идущим рядом офицерам на летчика, того подхватили, потащили вверх по палубе. Летчик вырывался, выкрикивая сквозь слезы что-то бессвязное, пытался вытащить пистолет из кобуры, его не пускали. На палубе уже никого не было. Группа офицеров остановилась у решетчатой мачты, и моряки по одному начали спускаться по скоб-трапу на главную палубу. Цепляться было неудобно, крен составлял уже градусов пятнадцать, ноги соскальзывали в воздух. Снова собравшись на палубе, офицеры, после короткой паузы, один за другим прыгнули в воду с пятнадцатифутовой высоты.
Торпедная атака, в нормальном понимании этого слова, так и не состоялась. Легкий крейсер «Мемфис», сблизившись с русским линкором миль до пяти, получил несколько попаданий подряд. С шедшего на левой раковине второго крейсера увидели, как полетела за борт его четвертая дымовая труба, а через мгновение и фок-мачта. Эсминцы сделали, что могли, выпустив остатки торпед с самоубийственных дистанций, – их было немного, и русский без особого труда увернулся, не выпуская свои жертвы из прицелов. «Саванна» с трудом уклонился от нескольких накрытий, каждое из которых могло быть для него смертельным, – русский, плюнув на уже тонущий авианосец, вцепился в него клыками своего главного калибра. Один из снарядов четко вошел в кормовую группу башен, насквозь проткнув пятидюймовую плиту лобовой брони пятой башни. Взрывом вышибло задний наклонный лист, многотонную броневую крышу вспороло как жестянку, сорвало с болтов и отшвырнуло далеко за борт. Четвертая башня больше не дала ни одного залпа – ее перекосило на катках, испятнав броневые плиты десятками крупных и мелких вмятин.
Крейсер шел зигзагами, лихо кренясь на циркуляциях и постепенно увеличивая дистанцию, в скорости русскому линкору с ним явно было не тягаться. Уводя за собой русского, его командир попытался довернуть к западу, но противник, видимо, имел какие-то свои интересы: отвернув от «Саванны», он сосредоточил весь огонь на «Мемфисе», методично превращая его в пылающую развалину. Каким-то чудом машинно-котельная установка старого крейсера до сих пор оставалась невредимой, хотя было глупо относить это на счет бронирования – даже средним калибром оно пробивалось почти с любого курсового угла. С палубы «Мемфиса» снесло уже все, что можно, время от времени стреляла то одна, то другая шестидюймовка, но огневые возможности корабля были фактически сведены к нулю – не уцелело ни одного дальномера. В последней попытке оторваться от неумолимого противника старый крейсер вытянул свой курс в нитку, развив максимальную скорость и разбрасывая форштевнем волны. Неизвестно, кто управлял в эти минуты кораблем, но это было его ошибкой. Несмотря на то что отчаянный рывок позволил увеличить дистанцию, русские на этот раз пристрелялись почти мгновенно – громадные огненные вспышки закрыли ют и район фок-мачты, обе носовые трубы, крутясь, рухнули на палубу, корабль рыскнул на курсе, заваливаясь на правый борт, корма его погрузилась в воду.
После короткой паузы, прозвучавшей как перебой в работе сердца, раненому крейсеру был нанесен еще один удар. Человек, управляющий огнем линейного корабля, не отказал себе в удовольствии дать полный бортовой залп по накренившемуся, беспомощному противнику. «Мемфис» закрыло сплошной водяной стеной, сквозь которую, крутясь, пролетали рушащиеся в воду обломки металла. Крейсер повалило на борт, корпус с лязгом разодрало вдоль, из щелей выплеснуло мгновенное белое пламя, и через считанные секунды его не стало.
То, с какой неожиданной легкостью это произошло, стало наибольшим потрясением для всех свидетелей боя. Никому из участвовавших в нем американских моряков не приходилось раньше бывать в артиллерийском морском бою, вся их служба прошла на сравнительно спокойном (особенно в последнее время) Атлантическом океане, поэтому основные представления о морских сражениях для них были сформированы в основном воспоминаниями британских адмиралов о линейных битвах Первой мировой. Почти мгновенная гибель корабля, несмотря на то что он перед этим достаточно долго подвергался воздействию артиллерии, просто не сразу доходила до сознания. По сравнению с величественным и постепенным погружением в воду громадины «Беннингтона» исчезновение «Мемфиса» с поверхности казалось каким-то ненастоящим.
«Кронштадт» без особых усилий вышел из боя, просто прекратив огонь по спешно расходящимся радиальными курсами эсминцам и повернув на восток. Радарная установка на нем вышла из строя, хотя прямых попаданий в комплекс надстроек у фок-мачты не было – сотрясения от стрельбы собственных орудий и попаданий в корпус были слишком сильными для требующего длительной настройки тончайшего электронного механизма радиолокационных станций. Этого следовало ожидать. После всех произошедших за последние два часа событий командный состав линейного крейсера принял это известие достаточно спокойно, пилоты гидросамолетов отреагировали на него матом.
Узел 7.1.
19 ноября 1944 г., вторая половина дня
Чрезвычайно медленно и чрезвычайно аккуратно самоходки артполка, перешедшего недавно в армейское подчинение, продвигались по затянутой туманом лощине. С начала большого наступления прошло всего одиннадцать дней, а полк уже успели два раза потрепать и два раза пополнить. Оба пополнения были россыпью, без переформировки. Так и не доведенный до штатного состава полк свели в три батареи – вместо четырех. Техники не хватало – во-первых, потому что СУ-85 уже почти не выпускали, просто использовали уже произведенный запас деталей и узлов, а во-вторых, перебрасывать к голландской границе технику и людей становилось все сложнее. Ходили неясные слухи о мощном контрнаступлении немцев, англичан и американцев юго-восточнее, якобы развивающемся уже третий день. Нехорошие разговоры ходили и про то, что позиции 2-го Прибалтийского фронта прорваны и Ленинградский с 3-м Прибалтийским то ли уже отрезаны, то ли будут отрезаны вот-вот. Сложно было сказать, правда это или нет. С боеприпасами проблем особых не было, за неимением в последние дни больших боев, с топливом тоже. Многое доставлялось, видимо, морем, вдоль берега, да и часть прибрежных железных дорог, видимо, должны были еще уцелеть – к морю супостат еще не вышел, это было известно точно.
Странно вообще, что туман держится в середине дня. Воздух холодный, ни одного листочка на деревьях уже не осталось, вода поутру покрывается ломкой ледяной корочкой – предвестницей мучавшего Бориса каждую зиму кашля. Он ни разу не болел на войне, как и все остальные, кого он знал, но кашель был сам по себе. Странно, в довоенное время каждый третий имел язву либо жаловался на печень, простужались как минимум раза три за зиму. А тут хоть бы что прилипло… Обморожения, конечно, были. Один раз он видел, как солдат погиб от столбняка, несмотря на сыворотку, – за полтора часа его скрутило узлом, выгнуло, и он умер, просто не способный дышать. Молниеносная форма. Но это тоже после ранения, поцарапало осколком голень, а в портянках и крысы могут завестись, не то что микроб.
– Стой.
Борис вовремя увидел вскинутые флажки над командирской машиной, хотя успел задуматься. Повезло, Батяня задумчивости на марше не прощает, даже своим. Порвет жопу на британский флаг и поставит на бруствер буквой «зю», пугать врагов образовавшимся калибром.
Обернувшись на сзади идущую машину брата, Борис продублировал командирский сигнал, а потом и следующий – «Глуши моторы». Подозрительно что-то.
В лощинке, в тумане… Как засадный полк. Старший лейтенант чуть не заржал про себя, восхищенный своей аналогией. Черт, в бой их ведут, или все-таки это лишь такой долгий марш? Интересное кино. Могли, пожалуй, просто спрятаться от самолетов: за последние дни британские «темпесты» и «тайфуны» завоевали всеобщее уважение (как, хочется надеяться, и наши у них). Ну, тогда залитая туманом лощинка – самое то. Хуже, если коварный враг таится рядом и это замечательное место у него пристреляно чем-то крупным. Нет, правильно, что их «сушек» больше не делают, новые «тридцатьчетверки» сейчас составляют львиную долю танковых парков – слишком большой оборот, все более-менее малосерийные машины сходят на нет. Пока 85-миллиметровую пушку в танк втиснуть не могли, истребительные самоходки были «звездой экрана», танкисты на них молились, подхалимничали. А теперь чувствуешь себя оч-чень уязвимым. Вот и придерживают полк во втором эшелоне, не гонят. Появится новая техника, так снова подхалимничать начнут. Человеческая природа на войне проста, человеку жить хочется. И спать. И есть. И выпить. И бабу, конечно. Но самое интересное, что когда дело доходит до горячего, все желания, и так из-за окружающей обстановки не слишком разнообразные, сводятся к одному – жить. И ради вот этого желания человек способен убивать, не задумываясь. Вот умора… Старина Вернадский был, пожалуй, более прав, чем сам предполагал. Доминанта! Говоря простым языком, больше одной мысли за раз человек думать не должен.
Полк простоял в лощине два часа, и постепенно стало ясно, что марш в самом деле закончился. Техники и людей вокруг делалось все больше, и хотя все еще держащийся туман не позволял разглядеть многого, но присутствие человеческой и железной массы ощущалось кожей. Сзади нарос взревывающий звук мотоциклетного мотора. Борис напрягся: звук был немецкий. Через полминуты мимо действительно промчался БМВ с затянутым в кожу парнем в седле – без погон, но, во всяком случае, с ППШ под боком. Мотоцикл круто затормозил, уже проскочив машины первой батареи. Через пять минут, снова взревев мотором, он умчался вперед, и стало видно, что майор бежит вдоль самоходок своего полка, останавливаясь у каждой, вместо того чтобы приказать нормальное: «Командиры батарей – ко мне!» Вспрыгнув на броню «двести двадцать второй», он показал Борису развернутую карту с их собственной позицией, а также отметками огневых рубежей и целей. Карта была хорошая, с русскими названиями населенных пунктов и весьма полно представленной схемой предстоящих развлечений.
– Твоя копия, – отрывисто сказал комполка, протягивая ему плотный конверт. – Я за тебя уже расписался. Стартуем через сорок минут, короткий марш, стрельба с закрытых позиций, в огневых карточках все цели расписаны. На нас запланированы только закрытые, но всякое может случится, так что держать ушки на макушке. Как брательник?
– Ничего.
– Ладно, я дальше, читай пока.
Он спрыгнул с башни и побежал дальше.
– Постой, с ума сошли? – закричал ему вслед Борис. – Сорок минут, и… все? Они обалдели?
– Отстань! – проорал майор, обернувшись на бегу. Хотел добавить что-то, но только рукой махнул.
Не теряя времени, командир второй батареи приказал экипажу слушать радио и смотреть по сторонам, а сам потрусил к стоящей в десяти метрах машине с номером 224. Ленька смотрел на него сверху башни, потом, осознав субординацию, спрыгнул и склонил голову над разворачиваемой Борисом схемой.
– Ага, ага, – приговаривал комбат, водя заскорузлым пальцем по линиям и заштрихованным квадратам, испещрявшим узкую картонную гармошку. Закончив, он протянул схему брату, поднял голову и заливисто свистнул. Из люка самоходки, стоящей позади Лениной, вопросительно махнул рукой взводный, Борис сделал ему раздраженный жест: тебе, мол, кому же еще… Огневые карточки и маршрутка были расписаны по минутам, кто-то в штабе не пожалел времени. Все это, понятно, было до фактического контакта с противником, но они действительно, Бог миловал, находились пока во втором эшелоне. Если повезет, то весь первый день будут стрелять через головы, из-за спины танкистов.
За отведенное время удалось прокрутить диспозицию с командирами машин, покурить и даже потрепаться. В батарее имелся всего один новенький, да и тот битый волк, после госпиталя, так что все было пучком. Ленька, по всеобщему согласию, за полторы горячих недели вполне обтерся и начал соображать не хуже многих. Его уже вполне можно было ставить командиром взвода, но лишнего взвода не имелось, как и лишнего желания у командира полка спорить с комбатом-два; что такое брат, он вполне понимал. Успели обсудить вчерашнюю историю с армейским журналистом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82