Никто не отозвался. По установившемуся порядку, слово первого секретаря райкома было заключающим.
– Ты будешь, товарищ Краюхин, говорить? – спросил Артём, взглянув на Алексея, сидевшего с опущенной головой.
Алексей встал, расправил плечи и долго молчал. Череванов нетерпеливо заёрзал на стуле, но Артём сурово взглянул на него, и он притих.
– Я знаю, что своими словами не изменю вашего решения, но тем не менее я выскажусь.
Артём Матвеевич говорил здесь о государственном плане. И говорил неправильно. Нам всем хорошо известно, что реальность нашего плана – это наши люди и наши возможности. Именно поэтому наши планы всегда перекрываются. План – это не догма, он не сковывает, а, наоборот, развязывает инициативу масс на местах.
Самое лёгкое дело – это уповать на государственный план и ждать, когда придут люди со стороны и сделают за нас дело. Я не оспариваю, что нужно всеми силами развивать технические культуры, но разве это единственная возможность роста нашего хозяйства? Я озабочен будущим Улуюлья, а будущее этого края в его природных богатствах. Общеизвестно, что все наиболее значительные месторождения полезных ископаемых первоначально были открыты простыми людьми, народом, а потом уже приходили специалисты. Первые разведчики природных богатств – местные жители. А раз это так, надо использовать их знания, мобилизовать их усилия!
– Ты смотри, куда он загибает!.. По его выходит, что районное руководство против этого! – воскликнул Череванов.
– Объективно получается, что вы против этого, товарищ Череванов. В своём выступлении вы исходили из того, что я, Краюхин, занимался делом, чуждым райкому, а не дорогим и нужным районной парторганизации и всей партии.
Алексей напрягал все силы, чтобы говорить спокойно, не потерять нити своей мысли.
– Ты что же, хочешь, чтобы мы тебя за прогулы и гибель коня по головке гладили?! – вскакивая, закричал Череванов.
– Нет, товарищ Череванов, я хочу, чтобы райком подошёл к моим поступкам правильно и расценивал их с принципиальной позиции: Краюхин делает полезное дело. В этом случае все факты, которые вы приводили здесь против меня, приобретут другую окраску.
– Ты смотри, какой он дипломат! – развёл руками Череванов.
– Но позволь, Краюхин, спросить тебя: из чего складываются принципы? Принципы – это прежде всего поступки и дела, – сказал Артём. – А у тебя так: слова хороши, приемлемы, а дела антипартийные и антигосударственные. Извини, Краюхин, что перебил тебя.
– Это потому, Артём Матвеич, – заговорил Краюхин, – что вы, как и ваша комиссия, не хотите понять истинных причин моей поездки на Таёжную и не верите мне, когда я говорю, что из института профессора Великанова я ушёл по соображениям принципиального характера. Вы читали моё объяснение. Там я пишу об этом подробно…
– Разрешите задать вопрос товарищу Краюхину? – послышался голос Максима.
– Да, да, пожалуйста, – закивал головой Артём.
– Объясните, товарищ Краюхин, вкратце, почему вы ушли из института, в чём суть ваших разногласий с профессором Великановым?
– Хорошо, я объясню в нескольких словах, – сказал Краюхин. Помолчав минуту, он продолжал: – Профессор Великанов утверждает, что палеозой в Улуюлье погружён на недосягаемую глубину. Я считаю, что он может быть очень близким к поверхности. Это во-первых. Во-вторых, профессор Великанов утверждает, что по всему Улуюлью третичные отложения однообразны и пусты в смысле наличия в них металлических полезных ископаемых. Конечно, бурый уголь не отрицает и Великанов. Я считаю, что в третичных Улуюлья возможны скопления металлических рудообразований в промышленных количествах.
– Ты что же, Краюхин, считаешь себя умнее известного профессора? – съязвил Череванов.
Алексей не успел ему ответить, так как Максим задал ещё один вопрос:
– Скажите, пожалуйста, каково ваше семейное положение?
– Я холост. На моём иждивении находится мать.
– Ты что же, Краюхин, до таких лет холостым ходишь? – с усмешкой вставил Череванов.
– Невесты подходящей не встретил, – вполне серьёзно ответил Алексей.
– У меня нет больше вопросов, – сказал Максим.
В кабинете секретаря райкома было не жарко, но Алексей от напряжения обливался потом. По его крутому лбу катились крупные капли, они сползали на брови и застилали глаза. Алексей то и дело вытирал красное, лоснящееся лицо платком, но платок был уже таким мокрым, что его можно было выжимать.
«Спокойно! Спокойно!» – твердил Алексею внутренний голос, и, подчиняясь ему, он осаживал сам себя, как осаживает седок разгорячившегося коня.
– Ты кончил, Краюхин? Нет? Продолжай.
– Вот Артём Матвеич сказал здесь: «Краюхин забегает вперёд, он оторвался от масс». А я думаю так: райком плохо знает настроения людей. Десятилетиями люди Улуюлья вынашивают мечту об использовании природных богатств края в интересах всего народа. Не законно ли поставить вопрос: а не отстаёт ли райком от стремлений народа?
– Ты смотри, как он с нами разговаривает! Так и в обкоме с нами не говорят! Можно подумать, что это он нас поставил к руководству, – возмутился Череванов.
– Я говорю прямо и откровенно потому, что считаю себя коммунистом, невзирая на то, что вы этого не признаёте, – сдавленным голосом сказал Алексей, чувствуя, что и спокойствие и силы покидают его. Ему хотелось на что-нибудь опереться. Он выставил стул, на котором сидел, одной рукой взялся за его спинку, другую руку сунул в карман, скрывая, что она дрожит.
– Продолжай, Краюхин. Устав партии оставляет за тобой право говорить всё, что ты думаешь, – сказал Артём, поглядывая на Череванова и глазами прося того вести себя сдержаннее.
– Мной собраны сотни свидетельств живого интереса людей к природным богатствам нашего края, – совсем уже тихим, срывающимся голосом продолжал Алексей. – Наш район имеет десять промыслово-охотничьих колхозов, сотни людей у нас чуть не круглый год живут в тайге, на реках и озёрах. Вы послушайте их, узнайте, о чём они думают, и тогда вам станет ясно, забегает Краюхин вперёд или нет.
– Да ты что, Краюхин, в самом деле думаешь, будто руководство района не знает, что ему делать? – снова взорвался Череванов, вскакивая и ожесточённо ероша волосы.
У Алексея в глазах поплыли круги. Лицо стало белым, как стена, губы посинели. Потеряв власть над собой, он закричал на весь райком:
– Вы не председатель райисполкома, вы хвостист! Вы думаете, если область отнесла район к льняной зоне, то можно руки сложить! Народ вам не позволит сидеть у моря и ждать…
– За такие оскорбления судить надо! – перекрывая общий гул, крикнул Пуговкин.
– Дальше ехать некуда. Я думал, он признает ошибки, осудит их как настоящий коммунист… А он, смотрите, куда хватанул!.. Нет, Краюхин, нам с тобой не по пути, – заговорил Артём напряжённым голосом, боясь сорваться на крик.
Алексей попытался передвинуть стул на прежнее место, но руки его так ослабели, что стул не сдвинулся. Кто-то из сидевших в этом же ряду легко подхватил стул и переставил его к стене. Алексей сел, испытывая страшную жажду и сухость во рту.
За исключение из партии Краюхина проголосовали четыре члена бюро райкома, против – один.

2

Когда все разошлись и в кабинете остались Артём с Максимом вдвоём, Артём снял телефонную трубку, позвонил жене:
– Дуня, Максим приехал! Готовь ужин. Мы через пять минут будем дома.
Повесив трубку, Артём повернулся к брату и, осматривая его с ног до головы влюблённым, ласковым взором, сказал:
– Да ты неплохо выглядишь! Пополнел, раздался… А я вот сохну с каждым годом.
– Да чуть-чуть прибавить в весе тебе не мешало бы, – проговорил Максим, тоже разглядывая брата.
– Это всё наша беспокойная жизнь районщиков меня сушит. Так вот каждую ночь. Раньше двух-трёх часов не ложусь. А тут ещё вот такие люди, вроде Краюхина, кровь портят. – Артём торопливо прикурил от прыгающего пламени спички.
– Что и говорить! Работать сейчас в районах не просто, – вздохнул Максим, и брату почудилось искреннее сочувствие к его нелёгкой доле.
Артём пригладил густые волосы и доверительным тоном сказал:
– Это бы всё ничего, если б кадры у нас в районах были. Людей нету! Область требует, а помощью не балует…
Артём настроился, по-видимому, говорить на эту тему долго и обстоятельно, но Максим перебил его:
– Послушай, Артём, ты знаешь лесообъездчика Чернышёва?
– Ну, ещё бы не знать! Этот тоже вроде Краюхина… мечтатель, прожектёр, – усмехнулся Артём. – Прислал мне какие-то расчёты, доказывает азбучные истины…
– Сейчас век мечтателей. Ничего не попишешь, – сказал Максим, и Артём не понял, сказал он это в шутку или всерьёз.
– Да пусть мечтают! Беда только в том, что эти мечтатели по-настоящему работать не хотят, увлекаются своими прожектами, требуют от районного руководства решения таких вопросов, которые не всегда под силу даже области. Вот Краюхин. Ведь он тут такого наговорил, что Совет Министров и ЦК не сразу разберутся.
– Ну, уж это ты преувеличиваешь, – усмехнулся Максим.
Артём почувствовал за этой усмешкой другое: брат не разделял его отношения к учителю. По-иному он, видимо, относился и к предложениям лесообъездчика Чернышёва.
– Ты что же, думаешь, Краюхин прав? – насупившись, спросил Артём.
– Мне пока трудно судить. Я ведь многого не знаю… А всё-таки не поторопились ли вы с исключением?
Артём склонил голову, опустил глаза и тоном упрёка сказал:
– А что же ты молчал? Как-никак ты всё-таки завотделом обкома. Мы бы к тебе прислушались.
Максим усмехнулся.
– Нет, брат, это не в моей манере навязывать свои убеждения. В обкоме, как тебе известно, я работаю всего несколько дней, а вы здесь с Черепановым не первый год сидите. Вот поживу у вас, посмотрю…
– Давай, давай! Мы всегда рады, когда нам помогают, – нахохлился Артём.
Не такой ему представлялась встреча с братом. Больше пяти лет они не виделись. Максим прошёл через пекло войны, исколесил всю Европу и Дальний Восток, обманул сто смертей и явился цел и невредим. Сейчас бы сесть, за стол, смотреть друг другу в родные глаза и говорить, говорить до рассвета!.. И надо же было подвернуться этому заседанию с делом Краюхина!
Максим заметил, что Артём расстроен. Ему захотелось скорее взломать перегородку отчуждённости, так неожиданно возникшую между ними. Он прошёлся по кабинету и заговорил совсем другим тоном, в котором не было и намёка на прежний холодок:
– Ну, как ты эти годы жил? Дуня-то какова?
Артём просиял. Заглядывая в лицо Максиму, он начал рассказывать просто и доверчиво, как можно говорить только с родным братом:
– Дуня? Хорошо! А вот отца с матерью в конце войны похоронил. Сильно им хотелось дожить до твоего возвращения. Мать болела, отец был ещё ничего, крепился… А как только она ушла, он, будто подраненный орёл, крылья опустил.
Резко зазвонил телефон. Звонок был таким неожиданным, что Максим вздрогнул. Артём взял трубку.
– Идём, идём, Дуня! – с теплотой в голосе проговорил он.

3

У Алексея была странная и редкая особенность: всякое потрясение порождало в нём острое желание спать. И сейчас, выйдя из райкома, он хотел лишь одного – скорее добраться до постели, лечь, уткнуться головой в подушку и уснуть глубоким, бездумным сном.
– Ну что, Алёша, как? – спросила мать, когда он вошёл в дом. Он знал, что она не спит, беспокоится за него, ждёт, каждую минуту прислушивается к шорохам и стукам за стеной.
– Исключили, мама, из партии и, наверное, отдадут под суд, – устало ответил он и, не зажигая огня, ощупью прошёл в свою комнату.
Мать заохала, потом послышался её приглушённый, возбуждённый шёпот. Можно было подумать, что Нелида Егоровна читает молитву, но она просто разговаривала сама с собой.
– Ты бы поел, Алёша. На окне в крынке простокваша, – наконец сказала она сыну.
Но Алексей уже не слышал её – он крепко спал. Мать долго ворочалась с боку на бок, вздыхала, поднимала с подушки голову и с тревогой прислушивалась: «Что он? Вроде и не дышит?» Но, уловив его дыхание, успокаивалась: «Спит. Пусть спит, набирается сил».
Утром она осторожно, без стука, встала, заглянула в другую комнату. Сын сидел за столом, склонившись над бумагой, и перо его бегало по белому листу.
Алексей проснулся, когда начало светать. Спать больше не хотелось. Голова была ясной, свежей, правда, ныла поясница, и в мускулах рук чувствовалась лёгкая боль от перенапряжения.
Не вставая с постели, он припомнил всё происшедшее вчера в райкоме, мысленно сказал сам себе: «А вёл ты себя правильно, Краюхин. Помнишь, как учил Ленин: самая правильная политика есть принципиальная политика. Ты не отступил от неё».
Он быстро, но осторожно, чтобы не разбудить мать, поднялся, оделся и сел за стол.
Первое, что он решил сделать, – это написать письмо Марине Матвеевне Строговой. Одно письмо о происшествии в тайге он уже послал ей. Марина Строгова была единственным человеком среди работников научно-исследовательского института, понявшим с самого начала его желание вернуться в свой район. Она не только не осудила намерения Алексея провести два-три года в районе, но публично на заседании учёного совета поддержала его.
Закончив письмо Марине Матвеевне, он принялся писать Софье Великановой. Письмо получилось сдержанным, кратким, и он подписал его официально: «А. Краюхин» вместо обычного «Твой Алёша». Он просил Софью заняться фондами переселенческого управления, имеющимися в архиве. В делах должен быть подписанный крестьянами акт о засыпанном шурфе, пробитом при поисках воды в деревне Уваровке. Событие это произошло в начале девяностых годов прошлого столетия. Он просит послать ему копию этого акта или, на худой конец, кратко пересказать его содержание.
Перед тем как запечатать письмо в конверт, Алексей задумался. Ему захотелось вдруг объяснить Софье причины, побудившие его обратиться к ней с этой просьбой. Но, поразмыслив, он решил к письму больше ничего не прибавлять. Однако, сложив листок бумаги по размеру конверта, он развернул его и ниже своей подписи дописал: «Соня, всё это очень важно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13