Ван Вайнгаарден вынужден вернуть деньги покупателю. Что же касается Ван Меегерена, он жестоко возненавидит эту признанную непогрешимость суждения Бредиуса. Тогда-то Ван Вайнгаарден и решает доказать полную некомпетентность специалистов.
Он решает разыграть Бредиуса. Он показывает ему картину якобы Рембрандта, но на деле совсем недавно написанную самим Ван Вайнгаарденом. Знаменитость с первого же взгляда признает подлинность картины: итак, это Рембрандт, продажа которого принесла бы груду золота. В связи с этим Бредиус замечает Ван Вайнгаардену, что его удостоверение подлинности картины может служить своего рода компенсацией за утраченного Франса Халса.
Но непримиримый Ван Вайнгаарден предпочитает мщение выгоде. Театральным жестом он под застывшим от ужаса взглядом Бредиуса вытаскивает из кармана складной нож и начинает хладнокровно полосовать им своего «Рембрандта». Осмеянный Бредиус тем не менее ничуть не пострадал от этого: биржа живописи сильнее одной, пусть даже блестяще разыгранной мистификации.
А Ван Вайнгаарден и Ван Меегерен убеждаются более чем когда-либо в некомпетентности искусствоведов и силе условностей, опутывающих мир искусства. Несомненно, эпизод с фальшивым Рембрандтом послужил для Ван Меегерена своего рода испытанием. Он видит в нем опыт, достойный совершенствования.
Ван Меегерену идет сороковой год. После развода с Анной де Воохт шесть лет тому назад он ведет бурный образ жизни. Женщина, с которой он встречается чаще всего, Йо де Бер – жена одного из тех немногих критиков, которые еще относятся к нему благожелательно. В конце концов Ван Меегерен женится на ней в 1929 году, хотя и после свадьбы у него возникают время от времени мимолетные романы с натурщицами. Отношения с отцом полностью разорваны: отец отрекся от него. Ван Меегерен видит в этом лишнее подтверждение, что все от него отвернулись. Он чувствует себя изгоем.
Теперь в его редких творческих произведениях, отмеченных печатью тревожной вялости, отсутствуют яркая самобытность и вдохновение. В них уже не чувствуется того накала, который питал в свое время его злость, резкие выпады и презрение к своим судьям. Скрытая в нем сила, жажда могущества не находят выхода и не обретают своего выражения в живописи. Лишь жена Йо и небольшой круг друзей по-прежнему поддерживают в нем веру в то, что он – непризнанный гений. А все критики теперь уже откровенно издеваются над устаревшим стилем его картин, «населенных изящными косулями, вдыхающими аромат цветущего миндаля, или пианистами, типа Падеревского, вдохновляемыми призраком великого Листа».
В 1932 году, не выдержав создавшейся атмосферы, которую он расценивает как всеобщий заговор против него, Ван Меегерен покидает вместе с женой Голландию. После недолгого пребывания в Италии супруги поселяются в Рокбрюне, в Провансе, где они совершенно случайно натолкнулись на сдававшуюся виллу «Примавера», прилепившуюся на склоне горы. Здесь они проживут шесть лет.
И объективные, и субъективные обстоятельства складываются так, что Ван Меегерен принимает решение найти выход своим честолюбивым замыслам в создании подделок. Он сумеет пустить в ход механизм ремрандтовского таланта с точностью часовщика, снедаемого жаждой мщения. Он хочет доказать, что может стать равным самым великим, каковыми являются в его глазах Франс Халс, Терборх и Вермер. Он желает раз и навсегда ошеломить знатоков. Он хочет, чтобы его восхваляли через имена знаменитостей и также восхищались им самим; раскрыть эту мистификацию он намерен лишь после того, как она достигнет необъятного размаха.
Эта программа потребует от него четырех лет упорной работы, поисков, экспериментов. Он будет продолжать писать картины по заказу (портреты богатых туристов, приезжающих на Лазурный берег) для того, чтобы финансировать свое безумное предприятие. В отличие от обычных подделывателей картин Вам Меегерен ни минуты не сомневается в своей способности произвести на свет нового Вермера или нового де Хоха. Его не смущают эстетические трудности – он уверен в своей виртуозности. Его беспокоят лишь технические вопросы. Как создать такую картину, которую никаким путем, даже с помощью самых тщательных научных исследований, нельзя было бы отличить от полотен трехвековой давности? Сложность проблемы бесспорна. Решение каждого конкретного вопроса порождает новые трудности. Но Ван Меегерен неутомим и поочередно преодолевает их.
Как сделать так, чтобы сам холст и подрамник были подлинными? Очень просто. Довольно легко найти в продаже не представляющую ценности картину XVII века в достаточно хорошем состоянии. Остается счистить несколько слоев живописи, не повредив, однако, подмалевок. Это очень тонкая, но однообразная и длительная операция.
Как написать картину, используя лишь те же пигменты, что и Вермер? В самом деле, нельзя пользоваться никакими веществами, которые, а это можно установить с помощью химического анализа, вошли в обиход позднее эпохи великого мастера. Но мы знаем, что Ван Меегерен уже давно научился сам приготовлять краски. Он умеет вручную растирать минеральные красящие вещества, из которых получал свои цвета Вермер. Но многие из этих веществ, и в частности ляпис-лазурь, стали редкими и очень дорогостоящими. Ван Меегерену придется доставать их у Виндзора и Ньютона – крупнейших торговцев москательным товаром в Лондоне.
И как приступить к решению заведомо самой важной проблемы – проблемы кракелюр? Именно на этом удавалось разоблачить, как правило, большинство подделок. Дело в том, что масляная живопись сохнет, казалось бы, очень быстро. Но в действительности затвердевает лишь поверхностный слой краски, и известно, что для полного высыхания требуется по меньшей мере полвека. Позднее начинают появляться знаменитые кракелюры (трещины на картине), которые с веками множатся.
Следовательно, если пытаться написать Вермера, нужно искусственно создать густопереплетенную сеть кракелюр, которая появилась бы за триста лет. К тому же для того, чтобы нельзя было обнаружить их искусственное происхождение с помощью рентгеноскопии, необходимо, чтобы эта сетка трещин повторялась в каждом из слоев краски, вплоть до подмалевки с исключительным единообразием и идентичностью. Любая картина, на которой сетка кракелюр в нижних слоях будет иной, чем в верхних, немедленно вызовет подозрения. Гениальная мысль Ван Меегерена заключалась в том, чтобы, очистив прежнее изображение на картине, писать новое, тщательно сохраняя каждую трещинку первоначальной подмалевки. Таким образом, автор подделки как бы заставлял время подняться из глубины картины на поверхность.
Как добиться такого затвердения красок, которое было бы идентично нескольким векам их усыхания (а именно это затвердение ведет к образованию знаменитых кракелюр)? Ван Меегерен проводит многочисленные опыты. Чтобы добиться искусственного затвердения красок, необходима печь. Хорошо, он сделает специальную печь и много другое. Теперь художник пускает в дело свою особую смесь. Он делает лишь наброски. Затем он помещает их в печь. Результат вполне убедительный: кракелюры проступили на поверхности.
И все же стремление к совершенству ведет дальше. Он становится виртуозом в восстановлении кракелюр. Просто сушку в печи он дополняет чисто механическими методами воздействия. Он натягивает полотно на цилиндр, поворачивает его в печи во всех направлениях, слегка проминает пальцами полотно с обратной стороны. Кроме того, нанесенный сверху слой лака, которому он дает высохнуть обычным путем, на воздухе, делает еще совершеннее проявление кракелюр после сушки в печи. Полученная сетка трещин такова, что ей не страшны никакие подозрения.
Но применение лака выявляет другой дефект. На протяжении веков на поверхности картины накапливается пыль, которая въедается в малейшие трещинки в живописи. Такую деталь никак нельзя упускать из виду. И Ван Меегерен находит простое и гениальное решение. После того как высохнет слой лака на картине, он покрывает все полотно тонким слоем китайской туши. Тушь просочится в трещины, заполненные лаком. Напомним, что его краски не поддаются обычным растворителям. Поэтому Ван Меегерену остается затем лишь смыть китайскую тушь и лак с помощью скипидара, а тушь, проникшая в трещины, остается и создает видимость въевшейся пыли. И наконец, чтобы придать картине окончательный облик, Ван Меегерен еще раз покрывает ее сверху слоем лака.
Все компоненты подделки выдержали испытание; теперь фальсификатор может приступить к исполнению своего замысла.
В 1935 году Ван Меегерен приступает к делу. Он пишет одного Франса Халса, одного Терборха, двух Вермеров. Первая из его картин – «Пьющая женщина» (78?66 см) – самая удачная проба. «Мужской портрет» (30?24,75 см), написанный в манере Терборха, остается в стадии эскиза. «Дама, читающая ноты» (57?48 см) и «Дама, играющая на лютне» (63,5?49 см), «предназначенные» Вермеру, могут вполне ввести в заблуждение.
В самом деле, «Дама, играющая на лютне», которую Ван Меегерен так и не закончил, непосредственно перекликается с типичными для Вермера темами. Она даже напоминает «Супружескую чету у клавесина», хранящуюся в Букингемском дворце. Освещение (незавешенное окно в левой стороне картины), тени, зеркало, отражение в зеркале, чисто вермеровские предметы на картине – все это вместе воссоздает атмосферу, присущую творческой манере великого мастера. На первый взгляд не вызывает сомнений, что это Вермер. Точно так же «Дама, читающая ноты» напоминает вермеровскую «Даму в голубом», хранящуюся в Королевском музее. Лицо молодой женщины очень похоже на лицо той, которая, как предполагают, была женой Вермера и позировала ему.
Эта вторая картина обладает и по характеру мазка, и по самому своему духу всеми достоинствами, присущими Вермеру, и, несомненно, нашла бы покупателя. Естественно, она могла быть продана за очень значительную сумму.
Однако Ван Меегерен не стремится продать свое произведение.
Тем, что он не продал «Даму, читающую ноты», Ван Меегерен превзошел предшествовавших фальсификаторов. Эта выдержка уже несет в себе зародыш того, что станет подлинным проявлением его гения.
Скопировать Вермера в его самой известной манере письма мог бы и всякий другой. Ван Меегерен сделал лишь первую пробу. Его замыслы куда более честолюбивы: он нанесет свой удар гораздо тоньше и гораздо сильнее. Он не столько хочет написать картину великого мастера XVII века; он хочет, чтобы за этой картиной было признано решающее место в творчестве мастера настолько, чтобы она полностью изменила направление истолкований его творчества, всех поисков, исследований, посвященных ему. Выбор именно Вермера из всех голландских художников связан с ограниченным числом сохранившихся достоверных картин великого художника, в силу чего его творчество дает основание для гипотез. В то время лишь 28 картин признавались подлинными творениями Вермера. Кроме того, открытие его творчества как художественной ценности произошло лишь в XIX веке, и искусствоведы предполагают, что должно существовать еще немало необнаруженных картин.
К тому же все известные произведения Вермера носят светский характер (интерьеры, портреты, хранящиеся в Национальной галерее в Эдинбурге картина «Христос у Марфы и Марии»). Подлинность этого полотна была установлена тем самым Бредиусом, который, как мы уже знаем, слыл высшим авторитетом в данной области. Бредиус считал открытие картины самым большим делом своей жизни. Вслед за ним все специалисты по истории искусства стали считать вполне вероятным существование еще целого ряда картин той же тематики. Вот здесь и выступает на сцену Ван Меегерен.
Отказавшись от идеи создания какой-то картины, которая наподобие его двух первых Вермеров непосредственно напоминала бы имитируемую модель, фальсификатор нарушает традиционные правила игры; его мистификация не будет иметь себе равных по размаху. Ван Меегерен будет писать «недостающие» картины Вермера: картины религиозного содержания. Его уверенность в себе зиждется не только на способности технически создать полную иллюзию подлинника, но и на знании рефлексов, управляющих психологией искусствоведов, историков искусства и экспертов. Разве подлинный смысл деятельности искусствоведов не заключается в открытии неожиданного и таком его истолковании, которое подтверждало бы его, хотя именно это является наиболее раздражающим фактором для них самих? Ван Меегерен предоставит им возможность такого открытия и одновременно вскроет субъективную несостоятельность их суждений.
Хорошо помня о театральной сцене, разыгранной его другом Ван Вайнгаарденом, который искромсал на глазах у Бредиуса своего фальшивого Рембрандта, он решает пойти в своей игре гораздо дальше: он подождет, пока картина будет признана подлинной, а затем продаст ее, и очень дорого. Пусть она будет выставлена, пусть вызовет восторженные отклики и комментарии, пусть с нее напечатают репродукции. А после этого он раскроет свою мистификацию. Таким образом, всему миру будет публично и с максимальным блеском дано, так думает он, доказательство его таланта живописца. Он решает также вернуть затем ту баснословную сумму, которую он получит за картину, во всяком случае, он верит в это. Он станет своего рода героем… Как когда-то, в своих детских мечтах, он будет королем, укротившим тигров.
И, наконец, написание шедевра, выходящего за рамки главного русла творчества великого мэтра, сохраняет за Ван Меегереном его долю творчества. Он ставит себя на место Вермера, но и в нем отводит себе свое собственное. Как только мистификация будет раскрыта, Вермер должен исчезнуть, и появится Ван Меегерен. Конечно, в таких замыслах присутствует значительная доля фантасмагории, но без нее ничто не было бы возможно.
Караваджо написал три картины «Христос в Эммаусе». Ван Меегерен видел в Италии одну из них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9