…После убийства Кирова начались массовые аресты. В конце 1934 года арестовали Таню Ривош, но после вмешательства Димитрова освободили (Таня была женой болгарского коммуниста Степанова). Таня рассказала, что ее допрашивали об антипартийной деятельности Смилги. В январе 1935 года Смилга был уже арестован, и вскоре его отправили в Верхне-Уральский изолятор, где содержались бывшие меньшевики, эсеры и коммунисты-оппозиционеры. В одной из камер Верхне-Уральского изолятора сидел в то время сын старого большевика Емельянова, с помощью которого скрывались в 1917 году в Разливе В.И.Ленин и Г.Е.Зиновьев. Емельянов и рассказал впоследствии дочери Смилги Наташе кое-что об Иваре Тенисовиче.
Тогда администрация изолятора еще держалась с политическими заключенными подчеркнуто вежливо. И.Т.Смилгу по прибытии спросили, с кем он хочет сидеть в камере: с разоружившимися или с ортодоксальные троцкистами. Ивар Тенисович выбрал разоружившихся. Но когда на следующий день камеру вывели на прогулку, один из сокамерников Ивара Тенисовича перехватил брошенную каким-то заключенным из форточки в прогулочный двор записку и передал ее охраннику. Возмущенный Ивар Тенисович тут же потребовал начальника тюрьмы и заявил ему:
– Переводите меня немедленно к ортодоксальным. Переведите меня куда хотите – к меньшевикам, эсерам, монархистам – но с этими подлецами я сидеть не желаю…
Этот случай сын Емельянова, присутствовавший при этом, рассказал впоследствии дочери И.Т.Смилги – Наталье Иваровне, той самой Наташе, которую когда-то, в день отправки отца в ссылку, успокаивал Л.Д. Троцкий… Емельянов рассказывал ей (теперь ее нет уже в живых), что и этот случай, и все поведение И.Т.Смилги в тюрьме вызывало глубокое уважение заключенных.
Дочерей И.Т.Смилги, 15-летнюю Таню и 13-летнюю Наташу, приютила старшая сестра их матери Серафима Васильевна Полуян, член партии с 1903 года, по недосмотру, что ли, ГПУ уцелевшая от ареста. Все остальные члены семьи жена Смилги Надежда и ее четыре брата, все старые большевики, были арестованы и уничтожены. Обеих дочерей аккуратно арестовывали, как только им исполнялось 18 лет и отправляли в лагерь как ЧСВН («член семьи врага народа»). Таня и Наташа были реабилитированы и вернулись в Москву только в 1955 году, когда первой было 36 лет, а второй – 34 года.
Ни И.Т.Смилгу, ни Е.А.Преображенского не осмелились вывести на открытый процесс. Очевидно, несмотря на пытки и издевательства, сломить их не удалось, и они отказались участвовать в кровавом спектакле, срежиссированном Ягодой и Вышинским под руководством Сталина. Их – Смилгу и Преображенского просто застрелили во внутренней тюрьме ГПУ.

16. Оппозиционный блок


а) Образование блока

…Вспоминая о периоде образования объединенного блока, хочу прежде всего рассказать о нашей институтской оппозиционной группе.
В Плехановском институте была очень крепкая в идейном отношении и мощная количественно оппозиционная группировка. Входило в нее человек 200–250, среди которых были студенты всех трех факультетов – экономического, технологического и электротехнического. Из наиболее активных оппозиционеров назову Н.И.Ефретова, М.А.Абрамовича, Т.Имярекова, А.Бригиса, П.Поддубного, К.В.Трофимова, А.Оганесова, Я.Кагановича, В.Карапетова, Н.К.Илюхова (до 7 ноября 1927 года), Шабхи, Д.Кучина, П.Венцкуса, Говендо, Г.Либерзона, Б. Рудницкого, Фомичева, В.Е.Мишина. Можно было бы назвать и многих других. Мы вели активную оппозиционную деятельность не только внутри института, но и в заводских ячейках Замоскворецкого района, разъясняя рабочим-партийцам суть разногласий между большинством и оппозицией. Нашей пропагандой были охвачены прежде всего передовые, мыслящие рабочие почти всех крупных фабрик и заводов Замоскворечья.
Секретарем нашей оппозиционной студенческой организации мы избрали Василия Егоровича Мишина. Одним из самых авторитетных в Плехановке оппозиционеров был студент того же организационно-хозяйственного отделения, на котором учился и я, – Николай Иванович Ефретов.
Ефретов, человек очень талантливый, образованный марксист, со страстью отдававшийся философским и экономическим наукам, обладал неутомимой энергией и вкладывал, что называется, душу в борьбу против сталинской бюрократии.
В отличие от нынешних студентов, все мы были люди взрослые, с немалым жизненным и политическим опытом, побывавшие на фронтах, на партийной, хозяйственной, профсоюзной работе. Тот же Ефретов до поступления в институт работал председателем Центрального комитета профсоюза работников связи. На одном курсе с ним учился подававший большие надежды в теоретическом отношении М.А.Абрамович – тоже активный оппозиционер. Вообще, нисколько не преувеличивая из пристрастия к бывшим товарищам, могу сказать, что среди оппозиционеров в Плехановке было немало интересных, способных и даже талантливых людей.
Вероятно, были такие и среди сторонников большинства. Но знал я их хуже и беспристрастием, честно говоря, не отличался. Должен однако сказать, что учившиеся в то время на одном отделении с нами Суслов и Большаков ни особенными способностями, ни особыми успехами в борьбе с оппозицией не отличались, а были скорее середнячками. Видимо, именно это помогло им выдвинуться в сталинские времена и стать одному – министром кинематографии, а другому – секретарем ЦК и ныне даже членом Политбюро. К большинству примыкали все послушные, все не решающиеся самостоятельно мыслить, все голосующие по директивам. В оппозицию – и на заводах, и в институтах – шли люди идейные, отдававшие себе отчет, с какими опасностями связана принадлежность к оппозиции.
В период обострения внутрипартийной борьбы оппозиция проводила свои фракционные собрания. Проводила их и наша оппозиционная парторганизация Плехановки. На такие собрания мы приглашали докладчиками Радека, Раковского, Преображенского и других. Помнится, чаще всего такие собрания устраивались на квартире Зины Васильевой, бывшей жены Г.Л. Пятакова, или на квартире студента В. Карапетова.
Наша оппозиционная институтская организация активно участвовала в издательской деятельности оппозиции, выделяя студентов для работы на ротаторах, шапирографах и других множительных аппаратах. Таким образом печаталась подпольная литература, написанная вождями оппозиции, а также документы центральных органов партии, скрытые от партийных масс и добытые нелегальным путем.
Вся эта деятельность – организационная, пропагандистская, издательская – проводилась сознательно, делалась принципиальными людьми. Если многие сторонники большинства (и в рабочих, и в вузовских ячейках) зачастую совершенно не были информированы о всех перипетиях внутрипартийной борьбы, не знали многих документов, в том числе и писем Ленина, не очень-то разбирались в существе разногласий, то совершенно иначе обстояло дело с оппозицией. Сторонников большинства было неизмеримо больше – при голосовании. Но зато каждый оппозиционер был политическим бойцом. Пассивных оппозиционеров не было. Сторонники оппозиции, как правило, все принимали активное участие в борьбе, каждый из них был личностью – с самостоятельным политическим мышлением, выкованным в острой политической борьбе. Примерно так же обстояло дело и в Плехановке: подавляющая часть сторонников большинства играла роль голосующей машины, а оппозиционеры были политическими деятелями, среди которых многие обещали стать выдающимися.
Несомненным оказалось и моральное превосходство оппозиционеров. Несмотря на усиленные попытки ГПУ разлагать оппозиционные организации изнутри, засылая в них своих провокаторов и агентов, случаи провалов у нас были очень редки. Идейность и преданность членов оппозиции сильно ограничивала возможность проникновения ГПУ в тайны оппозиционного подполья.
А опыт у ГПУ в этом отношении был большой. Разложением политических противников путем проникновения в их ряды или вербовки среди них своих агентов аппарат ВЧК-ОГПУ занимался с самого начала своего возникновения.
Но мы тоже кое-что об этом знали. Среди оппозиционеров были люди, ранее работавшие в органах ВЧК-ОГПУ и изгнанные из них в 1926–1927 гг. Были и такие, кто скрывал свою принадлежность к оппозиции и продолжал работать в аппарате ГПУ, тайно помогая нам (с этими, в случае провала, расправлялись особенно жестоко). Бывшие чекисты рассказали нам, что для узкого круга своих ответственных работников ГПУ издало ряд книг, обобщающих опыт проникновения агентов в партии кадетов, меньшевиков, эсеров, монархистов и в ряды церковников. Они рассказывали, что деятельность всех партий, действовавших в СССР подпольно, парализовалась большим количеством агентов ЧК. Доходило до того, что из каждых трех подпольщиков один-два были агентами завербованными или подосланными.
Еще легче, казалось, было сделать это в отношении оппозиции. Все оппозиционеры еще недавно были или продолжали оставаться членами большевистской партии, все были связаны с ней многочисленными историческими, личными, политическими и психологическими связями. Кроме того, мы были заинтересованы в расширении своих рядов, в привлечении на свою сторону членов партии – и не могли же мы в каждом пришедшем к нам коммунисте подозревать агента ГПУ. Да и не только ГПУ засылало к нам агентов. Контрольные комиссии Московской и других партийных организаций специально выделяли членов партии, поручая им ходить на подпольные собрания, выдавая себя за оппозиционеров.
Оппозиция старалась тщательно изучать пополнение через своих проверенных функционеров, которые до поры до времени не допускали новых оппозиционеров к секретам. Обнаруженным провокаторам объявлялся бойкот, и их широко разоблачали в тех коллективах, где они работали.
Для пережитой нами эпохи характерна судьба тех, кто, выполняя поручения партийных органов, выдавали себя за оппозиционеров, а по существу являлись агентами-соглядатаями, донося руководящим парторганам о деятельности оппозиции. Как правило, они все были арестованы в 1936–1937 годах и получили такие же сроки, как и настоящие оппозиционеры. Ибо бывшие оппозиционеры, отходя от оппозиции, в основном давали «чистосердечные показания» о своей фракционной деятельности и на следствии перечисляли фамилии всех, кто присутствовал на фракционных собраниях. Так что кто тут вел себя хуже, трудно сказать. Мне приходилось встречаться в лагерях с такими «оппозиционерами». Все они гораздо хуже переносили заключение, чем мы, непрерывно писали протесты и заявления во все инстанции, включая Сталина, и все получали стереотипные отказы.
…Все мы, оппозиционная молодежь, как всякая молодежь, на дружеских встречах и вечеринках любили петь. После революции и в начале двадцатых годов мы пели преимущественно старые революционные и военные песни. Теперь, в годы внутрипартийной борьбы, у нас появились свои самодеятельные поэты, сочинявшие песни, направленные против бюрократизма и карьеризма, против сползания руководства партии на позиции национализма и автократии. Переделывали соответствующим образом популярные песни, писали тексты на известные арии. Так к распевавшейся всюду песне «Кирпичики» кто-то из оппозиционеров приделал новый конец:

…Стал директором, управляющим
На заводе товарищ Семен.
Бюрократом стал, прижимающим,
Не глядит на рабочего он.
День-деньской сидит в кабинетике,
А в цеха не покажет и нос,
Прикрывается партбилетиком,
На рабочих глядит, как барбос.
Станешь плакаться на собрании,
Так пришьют моментально уклон.
«Разгильдяи вы и прогульщики!»
Заявляет товарищ Семен.
За билетиком, за талончиком
Измотался я в жизни в конец…
Говорила нам оппозиция,
Что словам только верит глупец.
Не на мастера, на директора,
А повыше прицел надо брать.
Так за критику, за политику
Поднимайся, рабочая рать!

Так и не знаю я, кто автор слов этой бесхитростной песни, отразившей настроения многих рабочих и пролетарской интеллигенции. Любили мы в Плехановке распевать такие песни. Особенно увлеченно пели Ефретов и Мишин.
Дискуссия с Бухариным отразилась в произведении тоже безымянного автора на мотив арии Мефистофеля:

На земле весь род людской
Чтит один кумир священный…
«Обогащайтесь откровенно»,
Кричит Бухарин, сам не свой.
А за ним из профессуры
Стецкий, Кантор и Слепков
Чертят па и вертят туры
На листах большевиков:
"Нэп равняется Коммуне!
Нэп равняется Коммуне!
Нет в России кулаков, кулаков…
Умер Ленин, жив Слепков, жив Слепков!"

Это уже чисто студенческая и, несмотря на ее литературную беспомощность, интеллигентско-оппозиционная песня. В ней чувствуется то, что можно назвать «ароматом эпохи»: возмущение оппозиционной молодежи тем, что «бухаринские птенцы» из Института красной профессуры – Стецкий, Марецкий, Астров, Кантор, Слепков захватили командные посты в центральной печати «Правде» и «Большевике» – и отстранили от участия в большевистской печати таких партийных деятелей и партийных журналистов, как Зиновьев, Каменев, Сосновский и другие. С еще большим темпераментом песня протестует против расширительного толкования Бухариным НЭПа как ступени к коммунизму.
В 1928 году большой популярностью в нашей среде пользовалась распеваемая на мотив «Алаверды» следующая песня:

Мы оппозицию разбили:
Кого в Сибирь, кого в тюрьму.
Шутить не любит Джугашвили.
Хвала ему, хвала ему!
Отправлен Троцкий за границу
И, если он исподтишка
Напишет хоть одну страницу,
Секим башка, секим башка!
И, если Радек вновь покажет,
Разинув пасть, враждебный клык,
То некто в бурке грозно скажет:
«Руби в шашлык, руби в шашлык!»
Зиновьев с Каменевым в паре,
Хоть и покаялись в грехах,
Скулят вдвоем на тротуаре:
«Увы и ах! Увы и ах!»
И здесь, и там, и повсеместно
Враги рассеялись, как дым.
Дороги все, как вам известно,
Ведут в Нарым, ведут в Нарым.
Алаверды, господь с тобою,
И Сталин здесь его пророк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38