https://wodolei.ru/catalog/vanni/Roca/
Он сказал только, что захват Оронгия – успех и подвиг не меньший, чем взятие Нового Карфагена.
Надвигалась зима, и ни осаждать Гасдрубала в Гадесе, ни охотиться за его отрядами, рассеянными по всему югу Испании, времени не было. Сципион развел легионы по Зимним квартирам, брата Луция отправил в Рим с Ганноном и другими пленниками, а сам удалился в Тарракон.
Триумф Ливия и Клавдия.
В конце года в столицу явился Квинт Фабий Максим Младший, легат консула Ливия. Консул извещал сенаторов, что для обороны Северной Италии достаточно того войска, которым командует бывший претор Луций Порций, а он, Ливий, со своими легионами может возвратиться в Рим. Сенат постановил, чтобы вернулся не только Ливии, но и его товарищ по должности Гай Клавдий Нерон; правда, Нерону велено было войско оставить на месте, ибо Ганнибал – в отличие от брата – был жив и все еще опасен.
Консулы через гонцов и нарочных уговорились, что приблизятся к Риму хотя и с разных сторон, но одновременно, сохраняя то же единодушие, какое обнаружили в борьбе с врагом, и, если кто прибудет первым, тот должен ждать товарища. Но случилось так, что оба прибыли в Пренесту Пренеста – город примерно в 35 километрах от Рима.
в один и тот же день. Оттуда они отправили распоряжение сенату собраться в храме Беллоны Этот храм римской богини войны находился вне древних границ города, и потому консулы могли явиться туда, не слагая с себя военной власти.
. Весь Рим высыпал им навстречу, все приветствовали консулов, все рвались вперед – коснуться руки победителей, поздравить их, принести благодарность за спасение государства. В курии Ливии и Клавдий, по заведенному издавна обычаю, доложили о счастливом исходе битвы и потребовали, чтобы бессмертным богам были возданы божественные почести, а им, консулам, разрешено триумфальное шествие. Сенаторы отвечали согласием. Благодарственное молебствие богам назначается от имени обоих консулов, триумф назначен тоже обоим. Меж собой консулы решают, что триумф будет общим, а так как победа одержана в провинции Марка Ливия и поскольку у стен Рима находятся лишь его войска, Ливий въедет в город на колеснице, запряженной четверкою белых коней, а Гай Клавдий верхом.
Общий триумф умножил славу обоих, но особенно возвысил и возвеличил Гая Клавдия Нерона.
– Смотрите, смотрите, – говорили все, указывая на Нерона, – это он за шесть дней прошел всю Италию и обманул самого Ганнибала! Он один защищал Рим в двух местах сразу: в Апулии – мудростью военачальника, в Умбрии – храбростью воина. Одного имени Нерона оказалось довольно, чтобы сковать Ганнибала, и лишь участием Нерона в сражении уничтожен Гасдрубал. Пусть же красуется другой консул на пышной и высокой колеснице, истинный триумфатор, истинный победитель – вот он, едет верхом! Да что толковать, пусть даже бы он шагал пешком – Рим всегда будет помнить Гая Нерона, и не только ради его подвига, но и ради презрения к славе!
Такие речи сопровождали Гая Нерона вплоть до самого Капитолия, где консулы принесли богатую и пышную жертву Юпитеру Всеблагому и Всемогущему.
В казну Ливии и Клавдий внесли три миллиона сестерциев и восемьдесят тысяч ассов, воинам роздали по пятьдесят шесть ассов (по стольку же, разумеется, должен был получить и каждый солдат Гая Клавдия).
Во время-шествия римские всадники на все лады расхваливали легатов Луция Ветурия и Квинта Цецилия и советовали народу избрать их консулами на следующий год. Назавтра после триумфа Клавдий и Ливии, выступая в Собрании, подтвердили, что храбрая и верная служба обоих легатов принесла великую пользу и командующим, и войску. И консулами на следующий год были избраны Луций Ветурий Филон и Квинт Цецилий Метелл.
Тринадцатый год войны – от основания Рима 548 (206 до н. э.)
Провинция новым консулам была назначена одна – Бруттий, потому что и враг в Италии теперь оставался один – Ганнибал. Но прежде чем отпустить консулов к войску, сенат просил их вернуть простой народ к обычным его занятиям на полях, в садах, на пастбищах. Война, говорили сенаторы, ушла далеко от Рима, жить в деревне можно теперь спокойно, и негоже римскому народу и сенату проявлять больше заботы о плодородии сицилийских пашен, нежели о пашнях самой Италии.
Задача была не из простых. Намного меньше стало и свободных крестьян, и рабов – и тех, и других уносила и губила война, – скот был расхищен, дома разрушены и сожжены. И все-таки большую часть земледельцев, покинувших свои поля и разбежавшихся по городам, консулы сумели вернуть к земле.
Похвала Ганнибалу.
С Ганнибалом в тот год бороться не пришлось вовсе. Рана, которую нанесли в Умбрии ему и его государству, была еще слишком свежа, и он не хотел ничего, кроме покоя, а римляне не осмеливались нарушать его покой – таким невероятным могуществом, такою силою по-прежнему обладал в их глазах этот полководец, хотя все вокруг него уже рушилось и обращалось в ничто. Я бы даже сказал, что в несчастьях он еще удивительнее, еще величественнее, чем в счастливые для себя времена. Тринадцатый год вел он войну с переменным успехом, и так далеко от дома, с войском, не из сограждан составленным, а смешанным и наспех сколоченным из всевозможного сброда, из людей различных племен, не схожих друг с другом ничем – ни языком, ни нравами, ни законами, ни наружностью, ни одеждою, ни оружием, ни священными обрядами, ни самими богами, наконец! И, однако же, он всех сплотил и связал какою-то нерасторжимою связью, так что не было ни раздоров среди воинов, ни мятежа или хотя бы недовольства против главнокомандующего… А ведь во враждебной земле часто не хватало и денег на жалованье, и продовольствия, и как раз по этой причине то и дело вспыхивали отвратительные столкновения меж солдатами и начальниками в Первую Пуническую войну.
Так разве не чудо, что в его лагере не случилось никаких волнений и после того, как погиб Гасдрубал – последняя надежда пунийцев на победу – и Ганнибал забился в Бруттий, оставив торжествующему неприятелю всю Италию? Вдобавок маленький Бруттий не мог бы прокормить такую большую армию, даже если бы возделывался весь, и самым прилежным образом, между тем землепашество захирело, потому что молодежь была занята службою в Ганнибаловом войске и все племя бруттиев успело приобрести порочную привычку наемников – средства к жизни искать в насилиях и грабежах. А из Африки помощи не было: все заботы Карфагена обратились на Испанию.
Карфагеняне теряют Испанию.
В Испании дела обстояли отчасти совершенно так же, как в Италии, отчасти же совершенно по-иному. И здесь карфагеняне были разгромлены, и здесь они потеряли вождя и отступили в дальний угол страны. Но природа самой страны и нрав ее обитателей служили неиссякаемым источником новых и новых войн, так что лишь двести лет спустя после Второй Пунической войны окончательно покорилась Испания римскому оружию и римской власти. Вот и тогда Гасдрубал, сын Гисгона, вместе с Магоном произвел набор в глухих и окраинных областях, и под его знаменами собралось до пятидесяти тысяч пехоты и четыре с половиною тысячи конницы. Войско это расположилось на равнине у реки Бетис с намерением не уклоняться от боя, если римляне его предложат.
Слух об этих приготовлениях достигнул и Тарракона. Сципион понимал, что с одними римскими легионами он не сможет противостоять столь многочисленному противнику и что необходимы вспомогательные отряды испанцев – хотя бы для виду, или, скорее, именно для виду: полагаться и рассчитывать на варваров всерьез ни в коем случае нельзя – они способны изменить в любой момент, что как раз и сгубило его отца и дядю. И он посылает Силана за всадниками и пехотинцами, которых один из союзных царей обещал призвать в течение зимы, а сам направляется к югу, к городу Кастулону. Там он дождался Силана – тот привел с собою три тысячи пехоты и пятьсот конников – и выступил на запад. Всего под командою Сципиона находилось сорок пять тысяч воинов.
Завидев противника, римляне начали разбивать лагерь. Конница Магона и Масиниссы тут же напала на них и, вероятно, привела бы в смятение и расстройство, если бы не отряд всадников, предусмотрительно спрятанный Сципионом позади ближнего холма. Всадники внезапно налетели на карфагенян и погнали передовых – тех, кто уже избивал солдат, возводивших вал. Но им на помощь подошла пехота, в сомкнутом строю, под знаменами, и завязалась битва, более упорная и более долгая. Лишь когда Сципион распорядился прекратить работы и взяться за оружие и вперед двинулись когорты легкой пехоты, а за ними густая колонна легионеров, когда свежие воины сшиблись с утомленными, лишь тогда пунийцы и нумидийцы дружно показали тыл. Сперва они отходили спокойно, держа строй и ряды, но римляне наседали все горячее, и враг обратился в беспорядочное бегство, уже не думая ни о чем, кроме того, как бы добраться до лагеря самым коротким путем.
Эта битва римлянам намного прибавила мужества, а карфагенянам робости, тем не менее и в дальнейшем несколько дней подряд стычки конников и легкой пехоты следовали беспрерывно. Наконец Гасдрубал решил, что и сила врага, и его слабости испытаны достаточно надежно, и выстроил своих в боевую линию. Выстроились в боевую линию и римляне. Оба войска, однако же, простояли у своих лагерей почти до заката, так и не начав сражения, а потом вернулись за вал. То же повторилось назавтра, и еще раз, и еще. Гасдрубал первым выводил солдат в поле и первым подавал сигнал к отступлению; воины стояли молча и неподвижно, но к вечеру были чуть живы от усталости и напряженного ожидания.
Средину строя с одной стороны занимали римляне, с противоположной – пунийцы и африканцы, крылья же с обеих сторон составляли союзники, то есть испанцы. Перед флангами пунийцы разместили слонов с башнями на спинах; издали каждый из них напоминал небольшую крепость. В обоих лагерях с уверенностью говорили, что такой порядок сохранится и в сражении: римляне пойдут против пунийцев, испанцы – против испанцев. Эту обоюдную уверенность подметил и решил воспользоваться ею Сципион.
Он назначил день битвы и накануне вечером объявил по лагерю приказ подняться до свету и до свету позавтракать и накормить лошадей. Едва забрезжилось, Сципион бросил всю конницу и легкую пехоту на караульные посты врага, а сам немедленно двинулся следом во главе тяжеловооруженных, и, ко всеобщему изумлению, римские легионеры шагали на флангах, а испанским союзникам было указано место в центре.
Гасдрубала разбудил боевой клич всадников. Он выбежал из палатки, увидел вражескую конницу подле самого вала, а вдали – знамена легионов, и тут же выслал вперед свою конницу и принялся выводить и строить пехоту. Никаких перемен в обычном построении он не сделал.
Конное сражение проходило вяло: то римляне, то карфагеняне отступали под прикрытие своей пехоты, потом снова скакали навстречу врагу. Когда же расстояние между линиями тяжелой пехоты сократилось метров до семисот, Сципион приказал своим расступиться, и вся римская конница вместе с легковооруженными ушла в тыл и стала позади флангов, в, резерве. Испанцы получают распоряжение наступать с умышленною медлительностью, а оба крыла – правым командовал Сципион, левым Марк Силан и Луций Марций, – поспешно растягиваясь на ходу, устремляются навстречу противнику, чтобы первые стычки завязались именно на флангах, а центр оставался бы пока в бездействии. В середине римского строя образовалась впадина.
Итак фланги столкнулись, меж тем как отборные силы пунийцев еще не сблизились с неприятелем на расстояние полета дротика. Помочь своим они не могли, боясь обнажить центр, хотя-то, что творилось на флангах, внушало им тревогу, почти отчаяние. Римская конница и легкая пехота, выйдя из резерва, окружили испанцев и уже били им в спину, а с фронта атаковали легионеры. Оба карфагенских крыла оказались под угрозой полного истребления; угроза была тем более явственной и неотвратимой, что испанцы и балеарцы оборонялись против римлян и латинян, новобранцы – против ветеранов.
Перевалило за полдень, и воины Гасдрубала, вскочившие спросонья, не успевшие ни выспаться, ни позавтракать, ослабели. С самого начала Сципион нарочно затягивал время, и, еще не сойдясь с неприятелем вплотную, карфагеняне изнемогли под палящим зноем, под тяжестью оружия, изнемогли от жажды и от голода; они едва стояли на ногах, опираясь на щиты. А тут вдобавок испуганные слоны с флангов кинулись к центру, и пунийцы, сломленные духом и обессилевшие, отступили. Правда, отступали они в порядке, словно бы по приказу полководца, но отступление быстро превратилось в паническое бегство, которого не остановили ни призывы Гасдрубала и знаменосцев, ни гряда холмов – на редкость выгодная и сильная позиция. Беглецы забились в свой лагерь, даже не думая о сопротивлении, и, вероятно, римляне с разбега, не задерживаясь, перемахнули бы и ров, и вал, но собралась гроза, солнце, которое недаром пекло так отчаянно, закрылось тяжелыми тучами, и хлынул обломный дождь, проливень, так что победители едва добрались до своих палаток.
Ночной мрак и шум ливня приглашали карфагенян отдохнуть, и отдых был необходим их израненным, изломанным усталостью телам. Но страх не давал покоя и не позволял сомкнуть глаз. Всю ночь воины таскали из соседних долин камни и надстраивали вал. Измена союзников лишила смысла все их приготовления. Первым перебежал к римлянам царек турдетанов с большим отрядом своих соплеменников, тут же следом сдались две крепости с гарнизонами, и, боясь распространения этой заразы, такой прилипчивой и соблазнительной, Гасдрубал на другую ночь потихоньку снялся с лагеря.
Сципион выслал вдогонку конницу и выступил сам со всею пехотой. Римляне двигались так быстро, что настигли бы врага, идя по его следам, но проводники уговорили Сципиона захватить пунийцев на переправе через Бетис, и он кратчайшей дорогою вышел к реке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Надвигалась зима, и ни осаждать Гасдрубала в Гадесе, ни охотиться за его отрядами, рассеянными по всему югу Испании, времени не было. Сципион развел легионы по Зимним квартирам, брата Луция отправил в Рим с Ганноном и другими пленниками, а сам удалился в Тарракон.
Триумф Ливия и Клавдия.
В конце года в столицу явился Квинт Фабий Максим Младший, легат консула Ливия. Консул извещал сенаторов, что для обороны Северной Италии достаточно того войска, которым командует бывший претор Луций Порций, а он, Ливий, со своими легионами может возвратиться в Рим. Сенат постановил, чтобы вернулся не только Ливии, но и его товарищ по должности Гай Клавдий Нерон; правда, Нерону велено было войско оставить на месте, ибо Ганнибал – в отличие от брата – был жив и все еще опасен.
Консулы через гонцов и нарочных уговорились, что приблизятся к Риму хотя и с разных сторон, но одновременно, сохраняя то же единодушие, какое обнаружили в борьбе с врагом, и, если кто прибудет первым, тот должен ждать товарища. Но случилось так, что оба прибыли в Пренесту Пренеста – город примерно в 35 километрах от Рима.
в один и тот же день. Оттуда они отправили распоряжение сенату собраться в храме Беллоны Этот храм римской богини войны находился вне древних границ города, и потому консулы могли явиться туда, не слагая с себя военной власти.
. Весь Рим высыпал им навстречу, все приветствовали консулов, все рвались вперед – коснуться руки победителей, поздравить их, принести благодарность за спасение государства. В курии Ливии и Клавдий, по заведенному издавна обычаю, доложили о счастливом исходе битвы и потребовали, чтобы бессмертным богам были возданы божественные почести, а им, консулам, разрешено триумфальное шествие. Сенаторы отвечали согласием. Благодарственное молебствие богам назначается от имени обоих консулов, триумф назначен тоже обоим. Меж собой консулы решают, что триумф будет общим, а так как победа одержана в провинции Марка Ливия и поскольку у стен Рима находятся лишь его войска, Ливий въедет в город на колеснице, запряженной четверкою белых коней, а Гай Клавдий верхом.
Общий триумф умножил славу обоих, но особенно возвысил и возвеличил Гая Клавдия Нерона.
– Смотрите, смотрите, – говорили все, указывая на Нерона, – это он за шесть дней прошел всю Италию и обманул самого Ганнибала! Он один защищал Рим в двух местах сразу: в Апулии – мудростью военачальника, в Умбрии – храбростью воина. Одного имени Нерона оказалось довольно, чтобы сковать Ганнибала, и лишь участием Нерона в сражении уничтожен Гасдрубал. Пусть же красуется другой консул на пышной и высокой колеснице, истинный триумфатор, истинный победитель – вот он, едет верхом! Да что толковать, пусть даже бы он шагал пешком – Рим всегда будет помнить Гая Нерона, и не только ради его подвига, но и ради презрения к славе!
Такие речи сопровождали Гая Нерона вплоть до самого Капитолия, где консулы принесли богатую и пышную жертву Юпитеру Всеблагому и Всемогущему.
В казну Ливии и Клавдий внесли три миллиона сестерциев и восемьдесят тысяч ассов, воинам роздали по пятьдесят шесть ассов (по стольку же, разумеется, должен был получить и каждый солдат Гая Клавдия).
Во время-шествия римские всадники на все лады расхваливали легатов Луция Ветурия и Квинта Цецилия и советовали народу избрать их консулами на следующий год. Назавтра после триумфа Клавдий и Ливии, выступая в Собрании, подтвердили, что храбрая и верная служба обоих легатов принесла великую пользу и командующим, и войску. И консулами на следующий год были избраны Луций Ветурий Филон и Квинт Цецилий Метелл.
Тринадцатый год войны – от основания Рима 548 (206 до н. э.)
Провинция новым консулам была назначена одна – Бруттий, потому что и враг в Италии теперь оставался один – Ганнибал. Но прежде чем отпустить консулов к войску, сенат просил их вернуть простой народ к обычным его занятиям на полях, в садах, на пастбищах. Война, говорили сенаторы, ушла далеко от Рима, жить в деревне можно теперь спокойно, и негоже римскому народу и сенату проявлять больше заботы о плодородии сицилийских пашен, нежели о пашнях самой Италии.
Задача была не из простых. Намного меньше стало и свободных крестьян, и рабов – и тех, и других уносила и губила война, – скот был расхищен, дома разрушены и сожжены. И все-таки большую часть земледельцев, покинувших свои поля и разбежавшихся по городам, консулы сумели вернуть к земле.
Похвала Ганнибалу.
С Ганнибалом в тот год бороться не пришлось вовсе. Рана, которую нанесли в Умбрии ему и его государству, была еще слишком свежа, и он не хотел ничего, кроме покоя, а римляне не осмеливались нарушать его покой – таким невероятным могуществом, такою силою по-прежнему обладал в их глазах этот полководец, хотя все вокруг него уже рушилось и обращалось в ничто. Я бы даже сказал, что в несчастьях он еще удивительнее, еще величественнее, чем в счастливые для себя времена. Тринадцатый год вел он войну с переменным успехом, и так далеко от дома, с войском, не из сограждан составленным, а смешанным и наспех сколоченным из всевозможного сброда, из людей различных племен, не схожих друг с другом ничем – ни языком, ни нравами, ни законами, ни наружностью, ни одеждою, ни оружием, ни священными обрядами, ни самими богами, наконец! И, однако же, он всех сплотил и связал какою-то нерасторжимою связью, так что не было ни раздоров среди воинов, ни мятежа или хотя бы недовольства против главнокомандующего… А ведь во враждебной земле часто не хватало и денег на жалованье, и продовольствия, и как раз по этой причине то и дело вспыхивали отвратительные столкновения меж солдатами и начальниками в Первую Пуническую войну.
Так разве не чудо, что в его лагере не случилось никаких волнений и после того, как погиб Гасдрубал – последняя надежда пунийцев на победу – и Ганнибал забился в Бруттий, оставив торжествующему неприятелю всю Италию? Вдобавок маленький Бруттий не мог бы прокормить такую большую армию, даже если бы возделывался весь, и самым прилежным образом, между тем землепашество захирело, потому что молодежь была занята службою в Ганнибаловом войске и все племя бруттиев успело приобрести порочную привычку наемников – средства к жизни искать в насилиях и грабежах. А из Африки помощи не было: все заботы Карфагена обратились на Испанию.
Карфагеняне теряют Испанию.
В Испании дела обстояли отчасти совершенно так же, как в Италии, отчасти же совершенно по-иному. И здесь карфагеняне были разгромлены, и здесь они потеряли вождя и отступили в дальний угол страны. Но природа самой страны и нрав ее обитателей служили неиссякаемым источником новых и новых войн, так что лишь двести лет спустя после Второй Пунической войны окончательно покорилась Испания римскому оружию и римской власти. Вот и тогда Гасдрубал, сын Гисгона, вместе с Магоном произвел набор в глухих и окраинных областях, и под его знаменами собралось до пятидесяти тысяч пехоты и четыре с половиною тысячи конницы. Войско это расположилось на равнине у реки Бетис с намерением не уклоняться от боя, если римляне его предложат.
Слух об этих приготовлениях достигнул и Тарракона. Сципион понимал, что с одними римскими легионами он не сможет противостоять столь многочисленному противнику и что необходимы вспомогательные отряды испанцев – хотя бы для виду, или, скорее, именно для виду: полагаться и рассчитывать на варваров всерьез ни в коем случае нельзя – они способны изменить в любой момент, что как раз и сгубило его отца и дядю. И он посылает Силана за всадниками и пехотинцами, которых один из союзных царей обещал призвать в течение зимы, а сам направляется к югу, к городу Кастулону. Там он дождался Силана – тот привел с собою три тысячи пехоты и пятьсот конников – и выступил на запад. Всего под командою Сципиона находилось сорок пять тысяч воинов.
Завидев противника, римляне начали разбивать лагерь. Конница Магона и Масиниссы тут же напала на них и, вероятно, привела бы в смятение и расстройство, если бы не отряд всадников, предусмотрительно спрятанный Сципионом позади ближнего холма. Всадники внезапно налетели на карфагенян и погнали передовых – тех, кто уже избивал солдат, возводивших вал. Но им на помощь подошла пехота, в сомкнутом строю, под знаменами, и завязалась битва, более упорная и более долгая. Лишь когда Сципион распорядился прекратить работы и взяться за оружие и вперед двинулись когорты легкой пехоты, а за ними густая колонна легионеров, когда свежие воины сшиблись с утомленными, лишь тогда пунийцы и нумидийцы дружно показали тыл. Сперва они отходили спокойно, держа строй и ряды, но римляне наседали все горячее, и враг обратился в беспорядочное бегство, уже не думая ни о чем, кроме того, как бы добраться до лагеря самым коротким путем.
Эта битва римлянам намного прибавила мужества, а карфагенянам робости, тем не менее и в дальнейшем несколько дней подряд стычки конников и легкой пехоты следовали беспрерывно. Наконец Гасдрубал решил, что и сила врага, и его слабости испытаны достаточно надежно, и выстроил своих в боевую линию. Выстроились в боевую линию и римляне. Оба войска, однако же, простояли у своих лагерей почти до заката, так и не начав сражения, а потом вернулись за вал. То же повторилось назавтра, и еще раз, и еще. Гасдрубал первым выводил солдат в поле и первым подавал сигнал к отступлению; воины стояли молча и неподвижно, но к вечеру были чуть живы от усталости и напряженного ожидания.
Средину строя с одной стороны занимали римляне, с противоположной – пунийцы и африканцы, крылья же с обеих сторон составляли союзники, то есть испанцы. Перед флангами пунийцы разместили слонов с башнями на спинах; издали каждый из них напоминал небольшую крепость. В обоих лагерях с уверенностью говорили, что такой порядок сохранится и в сражении: римляне пойдут против пунийцев, испанцы – против испанцев. Эту обоюдную уверенность подметил и решил воспользоваться ею Сципион.
Он назначил день битвы и накануне вечером объявил по лагерю приказ подняться до свету и до свету позавтракать и накормить лошадей. Едва забрезжилось, Сципион бросил всю конницу и легкую пехоту на караульные посты врага, а сам немедленно двинулся следом во главе тяжеловооруженных, и, ко всеобщему изумлению, римские легионеры шагали на флангах, а испанским союзникам было указано место в центре.
Гасдрубала разбудил боевой клич всадников. Он выбежал из палатки, увидел вражескую конницу подле самого вала, а вдали – знамена легионов, и тут же выслал вперед свою конницу и принялся выводить и строить пехоту. Никаких перемен в обычном построении он не сделал.
Конное сражение проходило вяло: то римляне, то карфагеняне отступали под прикрытие своей пехоты, потом снова скакали навстречу врагу. Когда же расстояние между линиями тяжелой пехоты сократилось метров до семисот, Сципион приказал своим расступиться, и вся римская конница вместе с легковооруженными ушла в тыл и стала позади флангов, в, резерве. Испанцы получают распоряжение наступать с умышленною медлительностью, а оба крыла – правым командовал Сципион, левым Марк Силан и Луций Марций, – поспешно растягиваясь на ходу, устремляются навстречу противнику, чтобы первые стычки завязались именно на флангах, а центр оставался бы пока в бездействии. В середине римского строя образовалась впадина.
Итак фланги столкнулись, меж тем как отборные силы пунийцев еще не сблизились с неприятелем на расстояние полета дротика. Помочь своим они не могли, боясь обнажить центр, хотя-то, что творилось на флангах, внушало им тревогу, почти отчаяние. Римская конница и легкая пехота, выйдя из резерва, окружили испанцев и уже били им в спину, а с фронта атаковали легионеры. Оба карфагенских крыла оказались под угрозой полного истребления; угроза была тем более явственной и неотвратимой, что испанцы и балеарцы оборонялись против римлян и латинян, новобранцы – против ветеранов.
Перевалило за полдень, и воины Гасдрубала, вскочившие спросонья, не успевшие ни выспаться, ни позавтракать, ослабели. С самого начала Сципион нарочно затягивал время, и, еще не сойдясь с неприятелем вплотную, карфагеняне изнемогли под палящим зноем, под тяжестью оружия, изнемогли от жажды и от голода; они едва стояли на ногах, опираясь на щиты. А тут вдобавок испуганные слоны с флангов кинулись к центру, и пунийцы, сломленные духом и обессилевшие, отступили. Правда, отступали они в порядке, словно бы по приказу полководца, но отступление быстро превратилось в паническое бегство, которого не остановили ни призывы Гасдрубала и знаменосцев, ни гряда холмов – на редкость выгодная и сильная позиция. Беглецы забились в свой лагерь, даже не думая о сопротивлении, и, вероятно, римляне с разбега, не задерживаясь, перемахнули бы и ров, и вал, но собралась гроза, солнце, которое недаром пекло так отчаянно, закрылось тяжелыми тучами, и хлынул обломный дождь, проливень, так что победители едва добрались до своих палаток.
Ночной мрак и шум ливня приглашали карфагенян отдохнуть, и отдых был необходим их израненным, изломанным усталостью телам. Но страх не давал покоя и не позволял сомкнуть глаз. Всю ночь воины таскали из соседних долин камни и надстраивали вал. Измена союзников лишила смысла все их приготовления. Первым перебежал к римлянам царек турдетанов с большим отрядом своих соплеменников, тут же следом сдались две крепости с гарнизонами, и, боясь распространения этой заразы, такой прилипчивой и соблазнительной, Гасдрубал на другую ночь потихоньку снялся с лагеря.
Сципион выслал вдогонку конницу и выступил сам со всею пехотой. Римляне двигались так быстро, что настигли бы врага, идя по его следам, но проводники уговорили Сципиона захватить пунийцев на переправе через Бетис, и он кратчайшей дорогою вышел к реке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45