Под ними из темной листвы набережных садов сверкают красноватые, битые дорожки, прихотливо сбегающие вниз по утесам. И над всей этой красотой высоки, в глубокой лазури, царем поднимается утреннее солнце. Ударили в соборный колокол - густой малиновый гул его разлился по необъятному пространству... Еще удар... Еще - и разом на все лады и строи зазвонили с пятидесяти городских колоколен. В окольных селах нагорных и заволжских дружно подхватили соборный благовест, и зычный гул понесся по высоким горам, по крутым откосам, по съездам, по широкой водной равнине, по неоглядной пойме лугового берега. На набережной, вплотную усеянной народом, на лодках и на баржах все сняли шапки и крестились широким крестом, взирая на венчавшую чудные горы соборную церковь. Паром причалил..." От этого крупного плана, от панорам Москвы и Нижнего Новгорода ("панорамной" камерой можно было бы провести по всей России, по всем ее Ярославлям, Сергиевым Посадам, Владимирам, Киевам, по Петербургу, конечно, по Крымам, Тифлисам и прочая и прочая), обратимся к другим планам и с облаков спустимся на землю, зайдем в трактир, на базар, в чей-либо дом, в какую-нибудь захудалую уездную гостиницу. Трудно ведь забыть, по какому поводу заглянули Бобчинский с Добчинским в трактир при уездной гостинице в городке Устюжне (от которого, по словам городничего, хоть четыре года скачи, ни до одного государства не доскачешь) и обнаружили там ревизора, то бишь Хлестакова. А повод был тот, что, оказывается, вчера в трактир привезли свежую семгу (то есть малосольную, конечно, но свежую, "первой свежести", как назвал это Булгаков). Это в какую же нынешнюю районную гостиницу надо зайти, чтобы обнаружить там в буфете или ресторане свежую семгу? Так вот, мастеровой Алексей из заволжских лесов, впервые оказавшись в Нижнем Новгороде, заходит со своим пожилым и более опытным земляком в нижегородский трактир. "Все дивом казалось Алексею: и огромный буфетный шкап у входа, со множеством полок, уставленных бутылками и хрустальными графинами с разноцветными водками, и блестящие медные тазы по сажени в поперечнике, наполненные кусками льду и трепетавшими еще стерлядями... ...- Чем потчевать прикажете? - Перво-наперво собери ты нам, молодец, четыре пары чаю, да смотри у меня, чтобы чай был самолучший-цветочный... Графинчик поставь... - Какой в угодность вашей милости будет? Рябиновой? Листовки? Померанцевой? Аль, может быть, всероссийского произведения желаете? Алексей смотрит по сторонам. "...Сидят все люди почтенные, ведут речи степенные (не то, что "пьяный скоп" у Демьяна Бедного. В.С.), гнилого слова не сходит с их языка: о торговых делах говорят, о ценах на перевозку кладей, о волжских мелях и перекатах. Неподалеку двое, сидя за селянкой, ладят дело о поставке пшена из Сызрани до Рыбной; один собеседник богатый судохозяин, другой кладчик десятков тысяч четвертей зернового хлеба... ...Покончили лесовики с чаем, графинчик всероссийского целиком остался за дядей Елистратом. Здоров был на питье - каким сел, таким и встал: хоть в одном бы глазе. - А что, земляк, не перекусить ли нам чего по малости? Дядя Елистрат постучал ложечкой о полоскательную чашку и, оторвавшись от среднего стола, лётом подбежал половой. - Собери-ка, молодец, к сторонке посуду-то, ... да . вели обрядить нам московскую селянку, да чтоб было поперчистей да покислей... - С какой рыбкой селяночку вашей милости потребуется? - Известно с какой!.. Со стерлядью да со свежей осетриной... Да чтоб стерлядь-то живая была, не снулая - слышишь?.. А для верности подь-ко сюда, земляк, ... выберем сами стерлядку-то, да пометим ее, чтобы эти собачьи дети надуть нас не вздумали... - Напрасно, ваше степенство, обижать так изволите... Мы не из таковских. Опять же хозяин этого оченно не любит, требует, чтобы все было с настоящей, значит, верностью... За всякое время во всем готовы гостя уважить со всяким нашим почтением. На том стоим-с! - ...Щей подай, друг ты мой сердечный, да смотри в оба, чтобы щи-то были из самолучшей говядины... Подовые пироги ко щам - с лучком, с мачком, с перчиком... Понимаешь? Сами бы в рот лезли... Ещето чего пожуем, земляк?.. Гуся разве с капустой?.. А коль охота, так и жареного поросенка с кашей мигом спроворят. Здесь, брат, окромя птичьего молока, все есть, что душе твоей ни захочется... Так али нет говорю, молодец?.. - Все будет в самой скорой готовности, что вашей милости ни потребуется... Значит: щей, да селяночку московскую, да селяночку из почек, да пирогов подовых, да гуся с капустой, да поросенка жареного, скороговоркой перебирал половой, считая по пальцам. - Из сладкого чего вашей милости потребуется? - Девки, что ль, к тебе есть-то пришли?.. Заместо девичья-то кушанья мадерцы нам бутылочку поставь, а рюмки-то подай "хозяйские": пошире да поглубже..." На другом уровне, но то же самое живописует Михаил Афанасьевич Булгаков в своем знаменитом романе. Он там рассказывает о писательском ресторане, но это лишь камуфляж, не случайно тутпрошедшее время. Никаких-таких писательских ресторанов в 1929 году (время действия романа) в Москве уже не было и быть не могло. А вспоминает и живописует Булгаков обыкновенный (но хороший, конечно) московский дореволюционный, то есть российский, ресторан. "Эх-хо-хо... Да, было, было! Помнят московские старожилы знаменитого Грибоедова! Что отварные порционные судачки! Дешевка это, милый Амвросий! А стерлядь, стерлядь в серебристой кастрюльке, стерлядь кусками, переложенными раковыми шейками и свежей икрой? А яйца-кокотт с шампиньоновым пюре в чашечках? А филейчики из дроздов вам не нравились? С трюфелями? Перепела по-генуэзски?.. А в июле, когда вся семья на даче, а вас неотложные литературные дела держат в городе, - на веранде, в тени вьющегося винограда, в золотом пятне на чистейшей скатерти тарелочка супа прентаньер? Помните, Амвросий? Ну что же спрашивать! По губам вашим вижу, что помните. Что ваши сяжки, судачки! А дупеля, гаршнепы, бекасы, вальдшнепы по сезону, перепела, кулики? Шипящий в горле нарзан?! Но довольно, ты отвлекаешься, читатель! За мной!.." Прежде чем устремиться вместе с читателем вперед, можно взять и еще один уровень, еще один "срез" жизни России прошлого века. Народный поэт Некрасов. "Пришли на площадь странники: Товару много всякого... Штаны на парнях плисовы. Жилетки полосатые. Рубахи всех цветов; На бабах платья красные, У девок косы с лентами. Лебедками плывут!" Не правда ли, все эти картинки, вспомнившиеся нам из прочитанных книг, отличаются от той, которую нарисовал Демьян Бедный. С этим пьяным сбродом, лающимися торговками и мещанками, мечущимися в ситцевом ряду. Да еще с этим несчастным пожарным, ходящим на каланче, словно зверь на цепи. Возникает вопрос, зачем понадобилось из яркой, златоглавой, колокольной, ярмарочной, стерляжьей, песенной, хороводной, мастеровой, пахотной, сенокосной, привольной, ледоходной, блиннокатально-масленичной, пасхальной, светловодной, боровой, черноземной, соловьиной России делать серенькую, скучную, невзрачную, бедненькую, затюканную Россию? А очень просто. Ведь если Россия богата, могуча, изобильна, просвещенна, то какой же смысл в рождении того человека, который придет и возьмется ее переделывать? Нечем будет оправдать появление этого человека и те реки крови, которые он прольет, и то разорение, которое он принесет в страну, и миллионы погибших с голоду, и вакханалию уничтожения, опустошения, ограбления... Россию в конце концов переделали, так, что, кроме самого слова "Россия", ничего российского не осталось, да и в слове том все выветрено и обессмыслено. Поскольку уж мы открыли поэму Некрасова "Кому на Руси жить хорошо", напомню вам два сюжета. Базарный день в большом торговом селе. "С молотка" продается водяная мельница. Некто Ермил хотел бы ее купить, да нет с собой денег. А условие таково, что нужно купить сейчас же, иначе уйдет в другие руки - Ермил вышел на середину базарной площади и бросил клич: "Коли Ермила знаете, коли Ермилу верите, так выручайте, что ль..." Тотчас словно порывом ветра откинуло правые полы у поддевок, все полезли за кошельками, накидали Ермиле денег, и мельницу он купил. В следующий базарный день раздавал деньги. Списков ведь он не делал и галочек не ставил. Но никто не взял лишнего. Даже остался у Ермила "невостребованный" рубль. Искал-искал Ермил владельца этого рубля, да так и отдал слепым нищим. Теперь другой сюжет. Сельский магазинишко (сельпо) остался без продавца. Стали уговаривать наиболее совестливую женщину Марию. Торговать она не умеет, но ведь люди просят... Не устояла, пошла. Естественно, проторговалась, либо жулики на базе обманули с накладными. Одним словом, растрата, а значит, по нашим социалистическим законам - тюрьма. Но деньги еще можно внести, и тогда тюрьмы не будет, да где же их взять? Муж Марии стал ездить по родственникам, по братьям, никто не дает. К чужим людям и подавно бесполезно обращаться. Ждет Марию тюрьма. И снится мужу Марии сон, что все сельские жители, те, кто уговаривал, упрашивал Марию идти в продавцы, собрались на сельскую сходку: так, мол, и так, она нас выручила, и мы должны ее выручить. И надо-то было с каждого по пятерке. Но, увы, это был только сон. Так могло, так должно было бы быть в настоящей России. А теперь - только сон. Переделали-таки Россию. Напомню, что пересказан тут сюжет повести Валентина Распутина "Деньги для Марии". Но прав Булгаков, мы с вами, читатель, отвлеклись и вроде уж и забыли про то застолье в грузинском доме, на котором возникло препирательство по поводу стихотворения Демьяна Бедного о рождении Ленина, тогда еще Володи Ульянова. Препирайся не препирайся, серенький ли, солнечный ли был тот апрельский денек, правда ли лаялись торговки на базаре и метались мещанки в ситцевом ряду, но Ленин действительно родился, и от этого никуда не денешься. И уж если взялся написать о нем не просто политическую, полемическую статью, но эссе с некоторыми биографическими сведениями, то самое время к этим биографическим сведениям обратиться. Все время на протяжении всей моей, как говорится, сознательной жизни доходили до меня глухие слухи, намеки относительно национальности великого вождя мирового пролетариата. Как и Мариэтта Шагинян, написавшая многотомную "Лениниану" (второе название "Семья Ульяновых"), как и Михаил Штейн, к статье которого "Род вождя" ("Слово", № 2, 1991) мы будем сейчас обращаться, я тоже могу сказать, что у меня нет никакого предвзятого отношения ни к одной национальности на земном шаре, но все же если говоришь или пишешь о человеке, то почему бы не знать, кто он был по национальности, тем более что не просто токарь, пекарь, матрос или доктор, но политический, общественный деятель. В публицистическом пылу М. Штейн пишет: "Генеалогия рода В. И. Ульянова (Ленина) только убеждает нас, что понятие национальности в паспорте, знаменитый пятый пункт, - анахронизм. Его нет ни в одной стране мира, кроме нас и, пожалуй, ЮАР. А во всех цивилизованных странах мира интересоваться национальностью человека считается просто бестактностью. Поэтому пункт о национальности в анкетах необходимо отменить". Насчет анкет и паспорта спорить не буду. Во-первых, никаких анкет я давно не заполнял (может, там уж и нет никакого пятого пункта), а во-вторых, и в паспорт свой я не заглядывал многие годы. И мне совершенно безразлично, что там написано в графе о национальности. Мне это почему-то никогда не мешало. Не хватает еще на лбу написать! Я и без всех этих надписей знаю, что я русский, да и никто, думаю, никогда в этом не сомневался. Но дело в том, что формула М. Штейна о том, что интересоваться национальностью человека есть просто бестактность, формула эта имеет другую сторону. Если бестактно спросить у человека, какой он национальности, то одинаково бестактно со стороны любого человека утверждать, что он принадлежит к такой-то национальности. Неужели и правда бестактно? Неужели грузин проявит бестактность по отношению к окружающим, если вдруг брякнет, что он - грузин? А якут брякнет, что он - якут? А в Польше вон в первом классе учат детишек читать стишок (даю в транскрипции): - Кто ты естешь? - Поляк малый. - Який знак твой? - Ожел бялый... (то есть белый орел). Так что же, запретить обучать этому стишку? А откуда, позвольте спросить, взялись вдруг все эти свободные государственные образования: Казахское, Узбекское, Таджикское, Молдавское, Киргизское, Литовское, Эстонское? А там еще Якутское, Татарское, Башкирское, Калмыкское... А там еще немцы Поволжья просят себе автономию... Не на национальной ли основе это все происходит? Конечно, в свое время Маяковский, певец и глашатай революции, то есть именно ленинских идеи, восклицал: "Это чтобы без Россий и Латвий жить единым человечьим общежитьем". Вот эти строки (и сама идея) действительно стали анахронизмом. Не хотят народы жить без России и Латвии, а хотят жить в своих НАЦИОНАЛЬНЫХ ГОСУДАРСТВАХ. Да, увы, кроме отметки в паспорте, в который никто и не заглядывает, есть еще национальное самосознание. Оно свойственно людям, и с этим ничего не поделаешь. Узбек гордится тем, что он узбек, и хочет оставаться узбеком, и говорить ему, что вовсе он никакой не узбек, а просто единица населения страны, - вот это действительно бестактно. М. Штейн предлагает вопрос в анкете о национальности отменить и заменить "подобный анахронизм" вопросом: "Какой язык считаете родным?" Но тогда лучше и точнее поставить вопрос подругому: "Кем вы сами себя считаете (и чувствуете)?" А самое точное все-таки, кем вы являетесь по происхождению. Никак не могу понять, почему нужно стыдиться своего происхождения, своих дедов, прадедов, отцов, матерей? Если перейти на пять минут на язык притчи, то надо признать, что в каждом человеке живут два начала: интернациональное (человеческое, общечеловеческое, гуманистическое) и национальное, которое ближе к эгоизму. А вот и притча. Идет мужчина по улице (а может, и женщина, которая, как известно, в горящую избу войдет) и видит - пожар. И кричат, что в огне остался ребенок. Мужчина бросается в огонь и спасает ребенка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30