Из отеля Коннолли отправился в форт, где на башне в неподвижном воздухе тряпкой повис императорский флаг. Жители домов, расположенных за крепостной стеной, также не подавали никаких признаков жизни: никто его не приветствовал, никто не оказывал сопротивления. По улицам, прижимаясь к стенам, крались мародеры, а прямо перед ним из сточной канавы внезапно выпрыгнул какой-то перепуганный индиец и, точно заяц, перебежав дорогу, скрылся. Только в доме миссионера генералу удалось кое-что разузнать про императора. Когда Коннолли подъехал к миссии "белых отцов", он увидел в дверях канадского священника, здоровенного детину с окладистой бородой малинового цвета, в белой сутане и широкополой соломенной шляпе, который, схватив за волосы бригадного старшину императорской гвардии, тряс его изо всех сил. Заметив приближение генерала, преподобный отец, продолжая одной рукой крепко держать старшину за черные вихры, а другой вынув изо рта манильскую сигару, радушно помахал Коннолли и сказал:
- Привет, генерал. С победой вас. Заставили вы нас тут поволноваться, ничего не скажешь. Этот тип случаем не из вашей армии?
- Да, вроде бы. Что он натворил?
- И не спрашивайте. Возвращаюсь после мессы, а этот мерзавец уплетает мой завтрак. - Последовал страшный удар, и бригадный старшина приземлился на другой стороне улицы. - Еще раз увижу, что-то-то из ваших ребят околачивается возле миссии, - шкуру спущу. Когда войска входят в город, всегда творится черт знает что. Помню, во время восстания герцога Джапета эти негодяи забрались в инфекционную больницу и насмерть перепугали медсестер.
- Скажите, преподобный отец, правда ли, что император сбежал?
- Не знаю. Во всяком случае, люди его сбежали. Вчера вечером ко мне приходил армянский архиепископ. Этот старый жулик пытался уговорить меня уплыть вместе с ним на материк на моторной лодке. Я сказал ему: пусть лучше мне перережут горло на суше, но по морю на этой посудине плыть отказываюсь. Держу пари, что, пока он доплыл до места, его вывернуло наизнанку.
- А где может быть сейчас император, не в курсе?
- В форте, где ж еще. На днях, по крайней мере, был там. Этот мальчишка по дурости воззвания писал - по всему городу висят. Мне до вашего Сета дела нет, у меня своих забот хватает. А вашим людоедам передайте, чтобы они к миссии на пушечный выстрел не подходили, а то они у меня попляшут! У меня здесь много наших людей прячется, и я их в обиду не дам, учтите. Всего наилучшего, генерал.
Коннолли двинулся дальше. У крепостных ворот часового не было. Двор был пуст, если не считать лежавшего ничком на земле Али. Веревка, на которой он был повешен, по-прежнему плотно облегала его шею. Коннолли поддел труп носком сапога, перевернул его на спину, но лицо секретаря так распухло и посинело, что он его не узнал.
- Выходит, его императорское величество все-таки смылся под покровом ночи!
Заглянув на опустевшую гауптвахту и в комнаты нижнего этажа, генерал по винтовой каменной лестнице поднялся в комнату Сета, где, раскинувшись на походной койке, в шелковой пижаме в горошек, совсем недавно приобретенной на площади Вандом, крепко спал, совершенно измучившись после злоключений предыдущей ночи, юный император Азании.
Лежа в постели, Сет не пожелал выслушивать подробный отчет о победоносной кампании; он довольствовался лишь сообщением о том, что победа одержана, после чего главнокомандующий был отпущен, а сам император, выдержке которого можно было позавидовать, тщательным образом совершил свой туалет и только тогда, облачившись в безупречно отутюженный мундир Императорского конногвардейского полка, сбежал вниз и, не скрывая своей радости, крепко пожал генералу руку.
- Вот видите, Коннолли, - вскричал он, - я оказался прав, я же знал, что поражение нам не грозит.
- Не скажите, пару раз мы были чертовски близки к нему, - отозвался Коннолли.
- Вздор, голубчик. Ведь мы - это Прогресс и Новая эра. Наше дело правое, как вы не понимаете? Мир принадлежит нам, это наш мир, ибо мы с вами - люди сегодняшнего дня. А Сеид с его бандой головорезов - люди вчерашнего дня. Вандалы. Темные варвары. Паутина на чердаке, гнилое полено, еле слышный шепот на дне глубокого колодца - вот что они такое! А мы - это Свет, Скорость, Сила, Сталь и Пар, Молодость; мы - это настоящее и будущее человечества. Неужели непонятно? Наша нынешняя победа была одержана пять столетий назад, совсем на других полях сражений. - Молодой человек совершенно преобразился: сверкая глазами и откинув назад голову, он упивался собственными словами. Что же касается генерала, то он, в отличие от чернокожего императора, долгое время хранил молчание, а затем, постучав трубкой о подошву своего кавалерийского сапога, полез в карман за кисетом.
- Не знаю, Сет, может, вы и правы, только я свою победу одержал не пять столетий назад, а позавчера и пользовался при этом самым допотопным оружием: ложью и острым копьем.
- А как же мой Танк? Разве победой мы обязаны не ему?
- Танку?! Этой консервной банке Маркса?! Не смешите меня. Этот ваш танк ни к черту не годится. Я же говорил, что вы бросаете деньги на ветер, а вы меня не слушали. Его бы в Дебра-Дове в качестве военного мемориала на площади поставить - там ему самое место, только ведь он туда не доедет. Поймите, в такой машине в тропическую жару невозможно находиться. Через пять миль танк раскаляется докрасна. Двое греков чуть заживо в нем, бедняги, не сгорели. В конце концов, правда, мы нашли этому танку применение - устроили в нем камеру пыток. Ничем другим этих черномазых ублюдков не проймешь. Хорошо вам рассуждать о Прогрессе да о Новой эре, когда война уже кончилась и все самое худшее позади, но, если хотите знать, на той неделе вы были на волосок от гибели. Знаете, что этот пройдоха Сеид придумал? Раздобыл где-то вашу оксфордскую фотографию, где вы в шапочке и в мантии, размножил ее и раздал гвардейцам из миссионерской школы, заявив, что с англиканской церковью вы порвали и подались в ислам. Ну, а гвардейцы уши развесили и стали каждую ночь сотнями переходить на сторону противника. Тут даже я приуныл, вижу, дело - табак. И тут приходит мне в голову идея. Вы же знаете, что значит Амурат для этих туземцев. Созвал я вождей сакуйю и ванда на совет и сообщил им, что Амурат вовсе не умер (они, впрочем, в этом и не сомневались), а уплыл за море пообщаться с духами своих предков и назад вернулся в вашем обличье. Вожди так и обомлели, когда услышали. Видели бы вы их рожи. После этого они начали Сеида ругать на чем свет стоит, рвались даже с ним расправиться, я их насилу удержал. Вскоре эта история распространилась в лагере противника, и через два дня на нашу сторону перешло несколько тысяч сеидовских ребят - вдвое больше, чем мы потеряли на истории с фотографиями, да вдобавок - настоящие бойцы, не чета этим разодетым миссионерским выкормышам. Три дня я их с трудом удерживал - так они в бой рвались. Мы стояли в горах, на самом верху, а Сеид разбойничал в долине, жег деревни, думая нас дымом с гор выкурить. Массовое дезертирство его, конечно, беспокоило. На третий день посылаю я вниз полроты своих гвардейцев с духовым оркестром и целым стадом мулов и приказываю солдатам, чтобы они, когда дойдут до перевала Укака, погромче шумели. Гвардейцы, сами понимаете, рады стараться. Сеид, как я и предполагал, попался на эту удочку: решил, что вся моя армия перешла в наступление, и стал ее окружать. Тут-то я и бросил ему в тыл туземцев. Господи! Такой резни я в жизни не видал. Мои ребята, благослови их Бог, порезвились вволю. Некоторые, кстати, еще до сих пор с гор не спустились - охотятся за этими бедолагами.
- А сам узурпатор сдался?
- Да, Сеид сдался, куда ж он денется. Но, понимаете, Сет, надеюсь, вы не будете в претензии... Сеид сдался и...
- ...бежал - вы это хотите сказать?
- Нет, вовсе нет. Видите ли, он сдался туземцам из племени ванда... а они... вы же сами знаете, что они собой представляют.
- Вы имеете в виду, что его...
- Да, увы... Я бы этого, естественно, никогда не допустил, но мне сообщили слишком поздно.
- Как же они посмели съесть его?! Ведь он как-никак мой отец... Это такое... такое варварство.
- Я знал, Сет, что вы будете недовольны. Мне очень жаль. Вожди племени наказаны: я посадил их в танк на двенадцать часов.
- Я вижу, туземцев еще совершенно не коснулась современная цивилизация. Им необходимо образование. Со временем мы должны будем, когда жизнь войдет в нормальную колею, открыть для них школы и университет.
- То-то и оно, Сет. Туземцы не виноваты. Им просто не хватает культуры. В этом все дело.
- Возможно, имеет смысл обучать их по программе Монтессори, задумчиво проговорил Сет. - Да, они не виноваты... - Он вновь воодушевился: - Коннолли, я сделаю вас герцогом.
- Спасибо, Сет. Мне-то это без разницы, а вот моя Черномазая с ума от счастья сойдет.
- Коннолли?
- Да?
- Не кажется ли вам, что герцогине стоило бы подыскать другое имя? Видите ли, на мою коронацию, по всей вероятности, из Европы съедутся многие знаменитости. Нам бы хотелось покончить с расизмом - насколько это возможно, разумеется. Имя, которое вы дали миссис Коннолли, вполне приемлемо, когда вы остаетесь с ней наедине, однако на людях оно выглядит... несколько неестественно, тем самым вы как бы даете понять, что у вас с женой разный цвет кожи...
- Что ж, вы правы, Сет. Буду стараться в обществе так ее больше не называть. Хотя для меня она все равно остается Черномазой, тут уж ничего не попишешь. Да, кстати, что случилось с Али?
- С Али? А, вспомнил. Вчера вечером он был убит майором Джоавом. Не забыть бы заказать себе новую корону.
2
- Котик-ротик-обормотик.
- Это ты не сама придумала.
- Верно. Как ты догадался?
- Это же из книжки. Я ее тоже читал. Ее все в посольстве читали.
- Подумаешь, уж и процитировать нельзя - надоело говорить одно и то же. Хочется чего-то нового.
Теперь Уильям и Пруденс лежали рядом, на спине, в надвинутых на глаза одинаковых соломенных шляпах - тропическое солнце пекло нещадно. Они забрались на самую вершину подымавшихся над Дебра-Довой гор; здесь, на высоте восьми тысяч футов, было немного прохладнее. У них за спиной, за живой изгородью из высоких кактусов, находился несторианский храм с соломенной крышей. У дверей храма, подставив обжигающим солнечным лучам голый живот, безмятежно глядя в небеса и не обращая ни малейшего внимания на мух, которые облепили ему все личико, лежал младший сын священника. Под ними, среди синеющих внизу эвкалиптов, виднелись железные крыши Дебра-Довы. Поодаль посольский конюх сторожил пони.
- Уильям, любимый, у тебя на шее какая-то гадость. Ой, это муха, нет, целых две.
- Сгони их, я тебе разрешаю.
- Боюсь - а вдруг укусят: здешние мухи ужасно больно кусаются.
- Черт!
- Все, улетели. Надо же, две сразу.
- Никуда они не улетели, я чувствую, как они по мне ходят.
- Это не мухи, милый, это я. Я тебя ласкаю, а ты даже не посмотришь в мою сторону. Я придумала новый способ целоваться. Ресницами.
- Открыла Америку! Я этот способ давно знаю. Называется "поцелуй бабочки".
- Не хочешь - не надо. Я думала, тебе приятно будет.
- Мне очень приятно, дорогая, разве я что-нибудь говорю? Просто я сказал, что этот способ отнюдь не нов.
- А по-моему, тебе не понравилось.
- Да нет, просто мне показалось, что меня укусила муха.
- Господи, как обидно, что кроме-тебя, здесь не с кем больше заниматься любовью.
- Какой у тебя неестественный голос.
- Это я пластинке подражаю. Неестественный голос - совсем другое. Вот послушай.
- Ты почему-то заговорила с американским акцентом.
- А хочешь, изображу тебе "голос, дрожащий от страсти"?
- Нет.
- О Боже, как с вами, мужчинами, скучно. - Пруденс села и закурила. - И вообще, ты какой-то изнеженный. В тебе нет ничего мужского. Не люблю тебя.
- Просто ты еще слишком молода и не способна вызывать сильные чувства. Дай и мне сигарету.
- Так и знала, что попросишь. Между прочим, эта сигарета последняя. Причем не только у меня, но и во всей Дебра-Дове. Сегодня утром я стащила ее из спальни Неполномочного.
- Черт, когда же наконец кончится эта идиотская война? Посылок не было уже полтора месяца. Шампунь кончился, новых детективов нет, и вот теперь сигареты. Оставишь докурить?
- Без шампуня ты у меня совсем облысеешь. Ладно, так и быть, оставлю.
- Какая ты лапочка, Пруденс. А я уж думал, пожалеешь.
- Вот такая я лапочка.
- Дай я тебя поцелую.
- Нет, попробуй новым способом - ресницами.
- Так?
- Изумительно. Еще...
Через некоторое время они опять сели на пони и поехали обратно в посольство.
- Боюсь, у меня теперь будет подергиваться веко, - прервал молчание Уильям.
- Из-за чего, любимый?
- Из-за "поцелуя бабочки". Я встречал таких людей. Жуткое зрелище. Теперь я понимаю, откуда это у них. Знаешь историю про человека, которого судили за то, что он подмигивал девицам на улице? Вызывают его в суд, а он и судье подмигивает - это, мол, болезнь у меня такая. Судья поверил и его отпустил, а он с тех пор так и подмигивает, остановиться не может.
- Одного у тебя не отнимешь, Уильям, - сказала Пруденс. - Анекдотов ты знаешь много. За что я тебя и люблю.
Официальные отношения с Дебра-Довой поддерживали три великие державы: Великобритания, Франция и Соединенные Штаты. В дипломатической иерархии пост посла в Азании котировался невысоко. Американский посол мистер Шонбаум, дуайен дипломатического корпуса, сделал карьеру сравнительно недавно. Впрочем, он и гражданином страны, которую теперь представлял, стал лишь в зрелом возрасте, в связи с падением валютного курса в странах Центральной Европы. С десяти до сорока лет он вел весьма активную жизнь, подвизаясь то журналистом, то инженером-электриком, то агентом по продаже недвижимости; служил Шонбаум и в акционерном обществе, был и управляющим отеля, и судовым маклером, и театральным антрепренером. Когда же началась мировая война, он ретировался сначала в Соединенные Штаты, а затем, когда Америка тоже вступила в войну, переехал в Мексику. Вскоре после заключения мира Шонбаум получил американское гражданство и надумал, разнообразия ради, попробовать себя в политике, а поскольку он был одним из тех, кто субсидировал с успехом закончившуюся президентскую кампанию, новая администрация предложила ему на выбор несколько весьма престижных государственных постов, среди которых назначение послом в Дебра-Дову было, безусловно, наименее почетным и прибыльным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28