От отца Шошетье до нас дошла другая рукопись: «La Vie de la В. Catherine Tekakouita, dite а prйsent la Saincte Sauvegesse» , датируемая 1695 годом, которая ныне хранится в архивах колледжа Святой Марии. Там же находится еще один важный документ, составленный в 1696 году аббатом Реми и озаглавленный: « Certificat de M. Remy, си r ? de la Chine, de miracles faits en sa paroisse par l'intercession de la B. Cath. Tekakwita» . Я преклоняюсь перед иезуитами за то, что они верили в чудеса. Хочу воздать должное иезуиту, который так много сделал, чтобы преодолеть грань, отделяющую естественное от сверхъестественного. Под бесчисленными личинами – члена Кабинета министров, христианского пастыря, солдата, брамина, астролога, исповедника монарха, математика, мандарина, – при помощи тысячи уловок, соблазнов, посул и увещеваний, под грузом неопровержимых письменных свидетельств о случившихся чудесах он вынудил людей признать, что земля – провинция вечности. Хочу воздать должное Игнатию Лойоле, сраженному пулей французского протестанта в руинах Памплоны за то, что в своей убогой келье в пещере Марнеса этот доблестный воин внимал таинствам небес и его видения заложили основу могущества Ордена иезуитов. Этот Орден дерзнул утверждать, что мраморный лик Цезаря есть лишь маска Господа, и в имперской алчности мирового господства иезуиты вполне оценили значение Божественной жажды душ. Хочу воздать должное моим учителям в детском приюте, что в центре Монреаля, вдыхавшим запахи спермы и ладана. Хочу воздать должное священникам, пестующим безногих в кельях, где у стен в ряд стоят костыли, – они проникли за грань реальности и знают, что хромота – лишь ступень, ведущая к совершенству, а сорняки – это те же цветы, только их никто не собирает. Хочу воздать должное кельям костылей – музеям сорняков. Хочу воздать должное смраду алхимии сожженного воска – признаку близости к вампирам. Хочу воздать должное сводчатым залам, где мы преклоняем колени лицом к лицу с Обвинителем мира сего в нимбе из дерьма. Хочу воздать должное тем, кто подготовил меня к леденящему душу бдению сегодняшней ночи, – единственной достоверной реальности в мире призраков. Хочу воздать должное палачам минувшего, которые свято верили в спасение душ своих жертв и подобно индейцам питали силу общества мощью врага. Хочу воздать должное тем, чья вера в соперника пышным цветом цвела в мужестве воинов. Хочу воздать должное партам в нашем добром старом классе, этой маленькой бесстрашной эскадре, которая год за годом плыла наперекор стихиям со своей малолетней командой. Хочу воздать должное нашим зачитанным до дыр учебникам, полученным в дар от городских властей, особенно катехизису, который подбивал нас на скабрезные крайности и вносил свою лепту в поддержание сложившегося у нас представления о сортире как о волнующем храме мирского начала. Хочу воздать должное мраморным плитам, на которых стояли кабинки в сортире, – на них не оставалось следов дерьма. В этом проявлялась противная лютеранству идея вещества, легко поддающегося мытью. Хочу воздать должное мрамору в чертогах экскрементов, этой линии Мажино, противостоящей натиску папских ересей. Хочу воздать должное притчам сортира детского приюта, желтой несостоятельности фарфора, доказывающей верность народной мудрости, которая гласит о том, что капля камень точит. Пусть где-то что-то напоминает о нас – терпеливых сиротах, выстроенных в угоду санитарному контролю в ряд для мытья одним куском мыла шестидесяти рук со всеми их пальцами в бородавках. Хочу воздать должное смелому мальчику, который откусывал свои бородавки, – то был мой друг Ф. Хочу воздать должное и мальчику трусоватому, который не мог откусить кусочек самого себя, – то был я, автор этих строк, который трясется сейчас от страха в своей деревянной будке, вмерзшей в канадские сугробы, чьи бородавки на пальцах разъедены годами карандашной эрозии. Может быть, я немного согреюсь, если всем воздам должное? Я всех их обидел, и чувствую теперь, что душа моя леденеет от тех чар, которые они на меня наслали, сами того не ведая.
– Ф.! Не ешь свои бородавки!
– Буду свои бородавки есть, пусть все это видят. И ты бы лучше то же самое делал.
– Я подожду, пока сами сойдут.
– Что?
– Подожду, пока они сойдут сами.
– Сами сойдут?
Ф. хлопнул себя ладонью по лбу и стал бегать от кабинки к кабинке, как крестьянин, который всех соседей в деревне хочет собрать на сход; он распахивал каждую дверцу, взывая ко всем, кто сидел за ними как на насестах.
– Выходите, выходите, – кричал Ф. – Он, видите ли, ждет, пока его бородавки сойдут сами собой! Выходите, поглядите на этого придурка, который дожидается, когда они лопнут.
Путаясь в брюках, спущенных ниже колен, мои одноклассники стали вываливаться из кабинок, неловко поддергивая спадавшее белье. Все они спешили вовремя подсуетиться – кто-то сорвался недомастурбировав, у кого-то с коленок соскальзывали на пол комиксы, кто-то не успел дочитать нацарапанное на двери романтическое послание. Наседая друг на друга они сгрудились вокруг нас – им не терпелось узнать, какой очередной финт собирается отколоть Ф. Подобно рефери на боксерском ринге, он размахивал в воздухе моей рукой, а я безвольно обвис в его захвате, все тело мое скукожилось, как кипа листового табака, выставленная на аукцион приказчиком-недомерком из компании «Лиджетт энд Майерз».
– Не издевайся надо мной, Ф., – взмолился я.
– Давайте, ребята, подваливайте. Посмотрите на человека, который может ждать. Посмотрите на человека, у которого тысяча лет в запасе.
Все парни недоверчиво замотали головами.
– Я этот спектакль ни за что не пропущу, – сказал один из них.
– Ха-ха-ха.
Ф. так резко отпустил мою руку, что я как подкошенный упал к его ногам. Каблуком своего купленного на благотворительные пожертвования ботинка он наступил на большой палец моей руки с таким расчетом, чтобы лишить меня всякой надежды на вызволение.
– Под моей ногой рука, которая хочет распрощаться с несколькими своими бородавками.
– Хо-хо.
– Это круто.
Ты понимаешь, читатель, что все это человеком написано? Таким же человеком, как ты, который всегда мечтал, чтобы в его груди билось сердце героя. Человек этот пишет в арктическом одиночестве, он ненавидит свою память, но все помнит, он был когда-то таким же гордым, как и ты, любил людей так, как может их любить только сирота, чужой среди своих, изгой в земле обетованной. Эти дерзкие строки написаны таким же, как ты, человеком, который, как и ты, мечтал о первенстве и благодарности. Нет, нет, пожалуйста, только без истерик, не надо в позу вставать. Будь проще, а я обещаю никогда больше не лезть к тебе со своей любовью и клянусь в том всеми богами и богинями событий в их первозданном образе.
– Хо-хо.
– Это же надо!
Дело было ранним утром. За матовыми стеклами забранных решеткой окон уборной блекло маячило солнце, но по утрам нам разрешали включать там лампочки только зимой. Свет был мутный и размытый, как в аквариуме, где если что и блеснет, то тускло, как монета в полдоллара, спрятанная в склянке с вазелином. Такие склянки стояли на каждой раковине, у каждого штыря, вделанного в стену между кабинками (чтобы из одной в другую нельзя было перелезть). Ярче всего в полумраке белели голые коленки презрительной и насмешливой команды, сгрудившейся поглазеть на мое унижение, особенно сияли малокровно-бледные голени взрослеющих старших парней, у которых уже пробивались волосы на теле. Ф. глубоко вздохнул и унял поток их насмешек, призвав всех к тишине. В ожидании экзекуции я лежал на мраморных плитках цвета вазелина и старался заглянуть ему в глаза, чтобы вымолить прекращение спектакля. Свое страстное обличение он начал с нарочитой отстраненностью, но я уже понимал, к чему он клонит.
– Некоторые думают, что бородавки сойдут сами собой. Некоторые полагают, что со временем бородавки исчезают. Некоторые вообще не хотят замечать бородавки. Есть и такие, кто отрицает само их существование. Есть даже такие, кто считает бородавки украшением и как может холит их и лелеет. Некоторые пытаются доказать, что бородавки приносят пользу, поддаются обучению и могут научиться говорить. В этой области даже обозначились свои специалисты. Они разрабатывают разные теории обучения бородавок. Сначала их методы были варварскими. Сторонники одной из возникших школ обучения бородавок придерживаются мнения о том, что им нужно предоставить полную свободу. Представители ее радикального крыла полагают, что бородавки могут в совершенстве овладеть языками китайской группы. Фанатичные одиночки считают эту точку зрения ошибочной и выступают за то, чтобы учить бородавки всем человеческим языкам, поскольку бородавки общаются на едином бородавочном языке, который сначала надо усвоить самим преподавателям. Очень немногие достойные внимания личности утверждают, что бородавки испокон веков свободно между собой общаются, а нам надо только научиться их слушать.
– Давай, Ф., переходи к делу.
– Ну и что?
– Сколько нам еще пытки ждать?
Ф. сумел дерзко натянуть всем нервы, а потом перешел к самой эффектной фазе своего спектакля. Он надавил мне каблуком на руку так, что я завопил. Как будто все вдруг вазелином вымазали, свет мутно заиграл отблесками дохлых пескарей на воде, возникло ощущение, что кабинки все на запоре, что вот-вот нагрянут учителя и узнают о нас то, что знать им без надобности.
– Я не верю, что бородавки «проходят сами собой». Я считаю, что бородавки омерзительны. Я человек простой. Я считаю, что пора кончать пустую болтовню. Для меня бородавка – такой секрет, который я не хочу хранить. При виде бородавки я думаю о скальпеле.
– Аххх!
Закончив тираду, он вскинул руку в приветственном жесте, который заканчивался перочинным ножиком, как штыком, красноречиво свидетельствующим о назначении винтовки. У сирот сперло дыхание.
– Когда я вижу бородавку, я думаю о Скорой Помощи. Я думаю о том, что было Раньше и что будет Потом. Я думаю о Чудесных Лечебных Средствах. Я думаю о том, что будет Всего Через Десять Дней.
– Давай! Давай!
– Я думаю Только О Тебе. Я думаю: тебе надо Попробовать Этот НАУЧНЫЙ ДОМОРОЩЕННЫЙ Метод. Я думаю: ДАЙ МНЕ СКОРЕЙ МОЮ СВОБОДУ! Хватайте его, ребята!
– Блистательные неудачники -
Они сгрудились надо мной и поставили на ноги, схватили мою руку и вытянули ее. Они выстроились вокруг моей руки, как тянущие канат матросы. Я собственную руку не видел за их спинами. Кто-то разжал мне ладонь на фаянсе раковины и распрямил пальцы.
– Да, – кричал Ф., перекрывая шум, – я думаю, настало время действий. Я думаю, Промедление Смерти Подобно. Я думаю, Теперь Или Никогда!
– Помогите!
– Заткните ему пасть.
– Мммммммммм. Мммммммм.
– Давайте! Режьте! Рвите!
Я пытался представить себя на месте одной из этих спин, вцепившихся в мою руку, одним из этих матросов, которые где-то за тридевять земель отрезают себе по кусочку масла.
44
Как я уже говорил, случай, произошедший на празднике с Катериной Текаквитой, представляется мне апокалиптическим. На самом деле об этой истории мне рассказала моя жена Эдит. Я прекрасно помню тот вечер. Это случилось, когда я вернулся из Оттавы, проведя там выходные, потому что Ф. договорился, чтобы мне дали там поработать с архивами. Мы все втроем лежали под лампой солнечного света в нашей подвальной квартирке. Ф. сказал, что я единственный могу раздеться догола, потому что они оба – и он, и Эдит – видели меня в чем мать родила, а друг друга голыми не видели (вранье). Хоть логика Ф. была безупречна, мне показалось, что как-то неловко перед ними задницу заголять. Мне самому никогда бы в голову не взбрело просить их голыми по квартире шастать.
– Лучше так полежать, – без энтузиазма ответил я.
– Ерунда, дорогой.
– По крайней мере, один из нас должен загореть нормально.
Они оба уставились на меня, когда я трусы стягивал, а мне как-то не по себе стало от этой процедуры – боялся, что подтерся неаккуратно и следы на заднице остались. По правде говоря, мне пришло на ум, что Ф. меня использовал как своего рода рекламу собственного тела. Я как бы исполнял роль изорванной в клочья афиши его физических достоинств. У него было такое выражение лица, как будто он хотел сказать Эдит: «Если даже такое чучело дышит и просыпается по утрам, ты себе только представь, какое наслаждение тебе может доставить мое тело».
– Ложись между нами.
– Ноги протяни, не скрещивай их.
– Уберите от меня ваши руки.
А когда Эдит стала меня мазать кремом от загара, я не знал, стоит у меня или нет. Вечером по воскресеньям Эдит с Ф. обычно кололись небольшими дозами героина, которые вполне безвредны и не так опасны, как выпивка. Я тогда еще был немного старомоден, считал героин смертельно опасным наркотиком и поэтому всегда отвергал их предложения уколоться за компанию. В тот вечер мне показалось, что они как-то по-особому колдовали над шприцем и «пробовали зелье».
– Что это вы такие сосредоточенные?
– Да так, ничего.
Эдит подскочила ко мне и крепко обняла, Ф. к ней присоединился, и я себя почувствовал как на рекламе «Мэйденформ» в аэропорту для вылетающих пилотов-камикадзе.
– Отвалите! Нечего ко мне подлизываться. Я вас закладывать не собираюсь.
– Пока, дорогой.
– До скорого, дружок.
– Ну ладно, хватит вам дурачиться. Делайте свое дело, дегенераты, тащитесь в свой дебильный рай.
– Пока, – еще раз печально сказала Эдит, а мне стоило бы понять, что тот воскресный вечер был необычным.
Они искали такую вену, в которой кровь еще циркулировала нормально, всаживали иглы под кожу, ждали появления красного сигнала дозиметра, а потом впрыскивали раствор в кровь. Резко выдернув иглу, они навзничь отваливались на кушетке. После нескольких минут оцепенения Эдит позвала меня:
– Дорогой!
– В чем дело?
– Не надо так быстро отвечать.
– Да, – добавил Ф., – сделай нам одолжение.
– Видеть этого не могу, ни жену мою, ни друга.
Разозленный, я ушел в спальню и хлопнул за собой дверью. Когда я выходил, они, наверное, мою задницу уже видели как в тумане.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32