Но Сумбатов не слушал меня. Он повернулся ко мне.
– Природа дает каждому человеку – и Гоголю, и Толстому, и мне – запас, конечно, разных сил, но все же дает неисчислимый запас ресурсов. Природа говорит: живи, твори, созидай, а смерти сопротивляйся! Вот тут и возникает парадокс. Мать, рождая ребенка, рождает жизнь, и рядом с ней – смерть. Противоречие? Нет! Беда? Нет! Катастрофа. А в чем? А вот… природа, видите ли, вселила в человека неистребимый инстинкт жизни. Неистребимый! И тут она же начинает убавлять, суживать, убивать человеческую жизнь. Иногда – постепенно. А то – и вдруг! Трах-тарарах – нет человека. Понимаете? Идею-то бессмертия в виде инстинкта жизни природа в человеке накрепко заложила. Так? Так! А вместо бессмертия – одни финтифлюшки узорные… Видите ли, у него, у многоклеточного существа, клетки стареют, умирают, а вот одноклеточная амеба делится и живет… живет.
Меня невольно захватила странная и страстная речь Сумбатова.
– Слушаю вас, Федор Федорович, и вспомнился мне Кювье. Помните, он говорит: «Жизнь есть сила, которая сопротивляется законам, управляющим мертвой материей: смерть есть поражение, нанесенное этому принципу сопротивления, и труп есть не что иное, как живое тело, подпавшее под власть физических сил»…
– Кювье? Кювье! Он велик! Гениален. Но труп есть труп. Понятно я говорю? Природа, состряпав свой эликсир жизни, взболтала, взбаламутила его и стала скупо раздавать всем живым существам, крохоборничать: вот столько можно, а больше ни-ни!
– Разгадала, говорите? Раз навсегда? А где же эволюция? Помилуйте! Ведь Дарвин…
– Дарвин? Пусть, – не дал мне договорить Сумбатов. – А ваш Дарвин придумал ли, как сделать, чтоб человек исчерпал себя? Чтоб инфузория не посрамила человека. За кем же сила? За микробом, который не умирает, или за тем поручиком, что «Севастопольские рассказы» написал и умрет через несколько десятков лет? – Сумбатов в упор посмотрел на меня: – А ведь люди когда-то нашли бессмертие на Атлантиде. Откуда я это узнал? А? Знаете вы, что это такое? – неожиданно бросил мне Сумбатов, указывая на черенки. – Отвечайте!..
– Это, по-видимому… – начал я.
– …слепки, – перебил меня Сумбатов. – Слепки. Я снимал их в джунглях Мексики с надписей и изображений на стенах храмов, обсерваторий, дворцов, древних покинутых городов Мексики. Я прочел эти слепки. Люди ушли из своих городов в поисках Атлантиды. А почему? Надписи на стенах гласят: люди уплыли на блаженные острова, где человек не знает смерти и остается вечно юным. Эти люди узрели своими глазами ту грань, ту синюю черту, которую природа положила меж жизнью и смертью. Увидели, узрели, и им стало ясно, как отодвинуть грань смерти… Эти люди дошли до зерна, так сказать, до истока тайны. Идут годы. А человек не стареет. Вот так и запечатлено на плитках. Вы не верите? Я и слепок снял. Сейчас найду… где-то здесь, погодите… я… – Он не закончил фразы.
Послышались чьи-то твердые шаги, звон шпор. В комнату, крепко стуча сапогами, вошли двое. За ними слуга нес нагоревшую свечу.
– Все! Все мы, господин Сумбатов, осмотрели. Аукцион продолжим завтра. Так вот… А вы кто изволите быть? – Этот вопрос был обращен уже ко мне.
Щелкнули шпоры, их звон меня смутил: я буду опознан! Задержан!
– Так, случайно, мимоходом… Услышал об аукционе, – ответил я как можно спокойней.
Затихли шаги людей, что приходили к Сумбатову напомнить об аукционе. Я видел из окна, как они удалялись.

АТЛАНТИДА

Сумбатов вдруг внимательно посмотрел на меня:
– А, собственно, кто вы такой? Зачем вы здесь?
– Я пришел…
Но Сумбатов уже снова забыл обо мне:
– Мне осталось прочесть вот эти черепки… последние… Свести концы с концами. И тогда мир вздрогнет от счастья, зазвонят все колокола во Вселенной, солнце на небе остановится и задумаются звезды. Я верю, знаю: еще деньдва – и я людям дам адрес Атлантиды, где люди были бессмертны. Адрес Атлантиды… А вдруг она, эта Атлантида, и есть те «блаженные острова», которые значились еще в атласах четырнадцатого века?.. Он должен быть где-то здесь. На одном из этих черепков. Ищу… никак не найду. Но он записан еще в дневнике…Сумбатов задумался. – А дневник и карта были уложены в кожаный мешочек. И остались у моего спутника. Тогда нас застигло наводнение, и мы потеряли друг друга. Кожаный мешочек с картой и записями так и остался у него…
– Кожаный мешочек? Так я вам принес его! – вырвалось у меня.
– Кожаный мешочек?! Стойте! Кто вы такой и почему он у вас, этот мешочек? А где этот человек? Говорите же!
– Далеко отсюда случайный встречный в пути поручил мне передать вам кожаный мешочек с картой и записями, – торопливо сказал я. – Он был очень болен. Звали его Никанор. Встретились в жестокую пургу… он… – И я замолчал.
– Погиб?
Я молча кивнул головой.
Сумбатов замер на мгновение. И вдруг бросился было вон из комнаты. С силой распахнул обе половинки массивной двери в зал – бежать от своего горя. Остановился на пороге. Замер на месте. Казалось, что блики луны, полосы света на полу, контуры овальных вверху окон, залитых тягучим лунным сиянием, преградили ему путь.
Сумбатов занят поисками Атлантиды. И вместе с тем называет ее «блаженные острова».
Здесь следует дать некоторые пояснения. Еще великий
Бекон Веруламский считал, что Атлантида скрывается в джунглях Бразилии. А Клавдий Элиан, живший во II или
III веке нашей эры, в своих «Пестрых историях» расска зал людям о каком-то материке, который лежит вне преде лов известного древним людям мира, – о материке, где растут удивительные фруктовые деревья. Их плоды превра щают старика в зрелого человека, а потом в юношу…
Уместно сказать, что в наши дни весьма серьезные ученые связывают с Атлантидой народ майя. Ю. В. Кнорозов в своем фундаментальном труде сообщает: «Будучи убежден ным сторонником происхождения майя из Атлантиды, Брассер де Бурбур полагал, что в рукописях майя речь идет исклю чительно об Атлантиде». (Ю. В. Кнорозов. «Письменность индейцев майя». Издательство Академии наук СССР 1963.)
Что же касается ссылок Ф. Сумбатова на «счастливые острова», то, возможно, он изучал «Атлас Медичи» 1351 года, по которому выходит, что остров под названием
«Бразиль» «помещен к Западу от Кадиса» и в тех местах есть «залив Трехсот пятидесяти восьми блаженных и счаст ливых островов». А на карте Фра Мауро надпись гласит:
«Остров Ёразиль, который относится к островам Гибернии, называемым Счастливыми».
В XII веке Гонорий Аугсбургский рассказывал:
«В океане лежит остров, который называют Потерянным. Прелестью и плодородием он намного превосходит все прочие страны земли; но людям остается неведомым. Случайно on появляется то здесь, то там. но, когда его хотят отыскать, это оказывается не под силу, п потому зовется тот остров „Потерянный“. Говорят, что Брандан достиг этого острова. Не исключено, что потерянный остров Гонория тождествен ирландскому счастливому острову Бразилю и Огигни Плутарха».
Примечание. Эти комментарии составлены но книгам Рихарда Хеннига «Неведомые земли».
В поисках адреса Атлантиды Сумбатов, возможно, искал ответа у Платона, у Марко Поло (ведь этот путешественник рассказал, в частности, о том, как люди оставили город, который осадили змеи).
Покинутые города в дебрях Мексики видели лорд Кингсборо, Стефепс. Художник Вальдек зарисовал изображения людей, растений, высеченные на стенах.
Сумбатов, возможно, шел по следам Кингсборо и Стефенса.

НОЧЬ НА НОВИНСКОМ БУЛЬВАРЕ

Карлсбад
Дневник Веригина
Было поздно, когда я ушел от Сумбатова и долго еще бродил по пустынным улицам Москвы.
Устав от скитаний, я провел ту ночь почти без сна на Новинском бульваре. Мучительно «думал о том, как много дел мне предстоит, сделать завтра: получить паспорт, билет и сразу же уехать за границу, скрыться. Хорошо помню одно: сидя на скамейке в тени лип, я то отрывался от своих тревожных дум и мысленно продолжал свой разговор с этим странным и притягательным Сумбатовым, то невольно ловил слова случайных прохожих.
«Найдите же, – чудился мне глубокий голос Сумбатор. – найдите человека, который сказал бы: за свою жизнь я все исчерпал и мне пора умирать».
«Нет такого человека, – мысленно отвечаю я. – И тяжко ему, когда поймет: пора уходить из жизни, а что он оставляет на земле?..»
«Мы скажем такому самому обыкновенному человеку, – снова слышится мне голос Сумбатова: – Ты горюешь, потому что не успеешь даже учесть свои ошибки, как кончится твоя жизнь. Теперь же все будет по-другому: не годы, а тысячелетия перед тобой. Учись исправлять свою жизнь… Д о с т и г а й! Успевай!»
Мимо меня прошествовал грузный мужчина средних лет. Чуть отстав от него, плелся сутулый человек в косоворотке.
– Главное – это кредит. Без кредита торговли не заведешь… – Голос уверенный, чуть снисходительный. – Ладно! Отпущу тебе товаров. Будет тебе и кредит.
– Век не забуду такой доброты, ваше степенство!.. – Голос смущенный, озабоченный.
Потом другие голоса, юные, приглушенные:
– До свиданья… Приходите же вечером завтра… Не дождусь, чтоб увидеться один на один…
– Да! Приду.
Все стихло.
Сквозь густые ветви лип возле моей скамейки на Новинском бульваре пробивался свет луны и рисовал свои узоры на дорожках.
Две женские фигуры возникли из узорчатой тени лип на бульваре.
– Ах, маменька, – ворвался в мои думы девичий трепетный голос, – ведь я его люблю. Ведь есть же на свете любовь,
– Ну, милая, – серьезный и властный голос, – на свете, может, и есть любовь, но есть и терпение! Вот что есть на свете! Терпение! Держи себя в руках. А то отцу расскажу! И возьмет он тебя тогда в жесткие свои руки. Узнаешь, что такое воля родительская.
– Ах, маменька!.. – Голос слезный и вдруг прервался.
Ушли…
Но вот из-под скамьи, на которой я сидел, выползла гигантская змея. Во рту она держала цветок с пламенными лепестками. Я вздрогнул и… проснулся.
И тут я вспомнил древний миф.
Полубог-вавилонянин Гильгамеш, герой на вершине славы, не знает покоя с того момента, как умер его друг Энкиду. Преодолевая неисчислимые препятствия, он предстает перед мудрецом по имени Утнапиштим, которому боги даровали бессмертие. Утнапиштим не открыл Гильгамешу тайну бессмертия, но поведал, что волшебная трава молодости растет на дне моря. И вот; сорвав драгоценную траву, Гильгамеш спешит домой. В пути он увидел озеро. Вошел в воду, оставив траву на берегу. Но, пока он купался, траву молодости похитила змея. Люди остались смертными.
…Все реже и реже проходили по бульвару люди. Все реже трогал ветви лип легкий ночной ветер. Постепенно все стихло. Под утро я даже задремал ненадолго.
Чуть свет я ушел с Новинского бульвара. Старался держаться подальше от дворников в белых фартуках, с бляхами на груди, подметавших тротуары. Обходил сонных постовых полицейских. Окольными путями я направился к Порошиным на Малый Кисельный переулок.
Я шел по утренней светлой Москве. Миновал Рождественку, вышел на Большой Кисельный переулок и повернул на Малый Кисельный. Вот уже и знакомый дом, где издавна живут Порошины.
Но возле ворот на скамеечке в этот ранний час какой-то старичок читал газету, почти закрыв ею лицо. В отдалении на другой скамеечке сидел парень в сапогах бутылками, со щекой, перевязанной цветным носовым платком.
Я насторожился. Что б это значило? Не зря тут засели эти двое. Нельзя мне сегодня к Порошиным.
Внешне спокойно, даже чуть медленнее я продолжал идти по переулку. Проходя мимо парня, заметил: глаза у него были маленькие и какие-то прозрачные. Отойдя шагов на десять, я круто повернулся. И тут же поймал на себе острый, злой взгляд сухонького старичка с козлиной бородкой. А из-за газеты, которую он чуть-чуть опустил, он сделал парню какой-то жест рукою.
Сердце у меня остановилось. «Выследили!» – подумал я. Мысль заработала четко и быстро.
Не ускоряя шага, я вышел на Рождественский бульвар.
Сердце билось медленно и тяжко.
Неужели меня выследили? Только бы успеть в проходной двор дома напротив Сретенского монастыря. Скорее!
– Держи! Стой! Попался! – С криком из-за кустарника неожиданно появился какой-то дюжий верзила.
Трое полицейских обступили меня.
– Он самый… беглый! – задыхаясь, проверещал старичок. – Теперь не уйдет! Крепче держи! Крамольник! Веди! Не уйдет! Веди. Веди его! Не сумлевайся! Он! Он!
И последнее, что я запомнил тогда: помертвевшее лицо старого человека, застывшего под монастырской стеной у тополя. То был Александр Сергеевич Порошин.

ПОБЕГ

Карлсбад
Дневник Веригина
Ссылка. Побег. Не забыть никогда. Сколько раз здесь, в Карлсбаде, просыпаюсь ночью, как от толчка! В мозгу – как удар молота: «Погоня!» И всякий раз, когда гляжу на лес Крушных гор, вижу: тайга… двухвершинная сосна…
Но стоп! Надо записать все, что мне привелось испытать. Только не о тюрьме. И не о ссылке. На память об этом у меня на висках пробилась седина.
Начну с того, как тайга спасла меня.
– Перво-наперво добраться тебе до избушки, что возле двухвершинной сосны. Там и всякий припас тебе будет – и охотничий и рыболовный, – так наказывал мне лесник Илья Васильевич.
Дождь лил как из ведра. В двух шагах ничего не видать. Вот и река. Сели в лодку. Поплыли. А дождь все лил.
Уже совсем стемнело, когда мы расстались.
– Прощай, – сказал лесник и протянул мне большую котомку. А в ней – нож, топорик, зажигательное стеклышко, котелок, кружка для воды, спички в трех баночках, крепко от влаги покрытых смолой, соль, большой кусок сала, мешочек черных сухарей. В карман сунул маленькую бутылочку казенного вина. – В тайге хоронись, – говорил он напоследок. – По реке тебя искать будут. В тайге, в болотах, считают, прохода нет. А ты не боись, по моим зарубкам иди. – Смотри иди, да не сбейся, а то пропадешь. Через два дни, как болота кончатся, реку перейдешь по залому, через увалы по тропинке к ручью выйдешь. Рыбы в нем видимо-невидимо. Особняком на обрыве стоит сосна. Большущая. Приметная такая. Раскидистая. О двух головах.
– Как это?
– Так. Две верхушки у нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29