И он, опустив голову, несколько времени пребывал в безмолвии, словно бы переживал в эту минуту давно забытый эпизод из далекого прошлого, воспоминание о котором даже и в таком железном человеке, как Ветлугин, по-видимому, вызывало тяжелое впечатление.
Наконец он поднял голову и сказал:
- Все равно, ты впоследствии услышишь. Так лучше узнай от меня.
Грозный адмирал сердито крякнул и начал:
- В двадцать третьем году я был послан в дальний вояж* на шлюпе** "Отважном" как один из лучших капитанов... Тогда ведь в дальний вояж ходили очень редко, и попасть в такое плавание было большой честью... Когда я имел стоянку в Гавр-де-Грасе, ночью на шлюпе вдруг вспыхнул бунт... Меня чуть не убили интрипелем***... Я положил на месте злодея и пригрозил стрелять картечью из орудия... Бунт был подавлен в самом начале... Затем...
_______________
* В старину моряки кругосветное плавание называли "дальним
вояжем". - П р и м. а в т о р а.
** Ш л ю п - трехмачтовое судно, похожее на нынешние корветы.
П р и м. а в т о р а.
*** И н т р и п е л ь - абордажный топор. - П р и м.
а в т о р а.
Старик на секунду остановился и еще мрачнее и суровее, словно то, что он станет рассказывать, было самое худшее, - продолжал, понижая голос:
- ...Затем я немедленно снялся с якоря, вышел в океан и повесил двух главных зачинщиков на ноках* грот-марса-реи**. К рассвету я вернулся в Гавр принимать провизию...
_______________
* Н о к - оконечность рангоутного дерева.
** Г р о т - вторая мачта на корабле. М а р с - полукруглая
площадка на мачте корабля. Р е я - горизонтальный брус на мачте,
служащий для привязывания парусов.
Ветлугин смолк. Сережа был бледней рубашки. Он понял, почему у отца был бунт, и с невольным ужасом глядел на старика.
- Необходимо было! - прибавил, словно бы оправдывая этот поступок мести, грозный адмирал, поднимая на бледного потрясенного юношу глаза и тотчас же отводя их.
У Сережи подступали к горлу слезы. Его возмущенное сердце отказывалось приискать оправдание. Он не мог понять, что "необходимо было" повесить двух человек за свою же вину и после того, как уж бунт был прекращен. Разнородные чувства наполняли его потрясенную душу: негодование и ужас, любовь и жалость к отцу, на совести которого лежит ужасное воспоминание.
- Теперь другие времена, другие порядки! - заговорил после молчания грозный адмирал. - Хотят без телесных наказаний выучить матроса, сохранить дисциплину и морской дух. Что ж? Попробуйте. Быть может, и удастся, хотя сомневаюсь.
- Наш капитан не сомневается, папенька! - взволнованно и горячо возразил Сережа. - У нас на корвете совсем не будет линьков.
- Не будет? Но распоряжения еще нет? Телесные наказания еще не отменены!
- Все равно... капитан не хочет их... И он отдал приказ, чтобы никто не смел бить матросов, и просил офицеров, чтобы они не ругались...
- И не ругались? - усмехнулся адмирал.
- Да, папенька... Наш капитан превосходный человек.
- Ну и поздравляю твоего капитана! - иронически воскликнул старик и нахмурил брови.
Вслед за тем адмирал поднялся с кресла и, подавая Сереже двадцать пять рублей, проговорил с обычной суровостью:
- Вот тебе на дорогу... Не мотай... Помни: я не кую денег. Рассчитывай на себя и бойся долгов... В портах, смотри, будь осторожнее... Всякие дамы там есть... Остерегайся... Ну, прощай... Служи хорошо... Раз в месяц пиши, как это вы, умники, без наказаний будете плавать с вашим капитаном и содержать в должном порядке военное судно! - язвительно прибавил старик. - Мать, братья и сестры тебя завтра проводят, а я в Кронштадт не поеду... Нечего мне смотреть на ваш корвет. Я привык видеть суда в щегольском порядке, а у вас, воображаю, порядок?! От одного угля сколько пыли?! Чай, чухонская лайба, а не военное судно?!
Сережа хотел было возразить, что их корвет в отличном порядке и нисколько не похож на лайбу, но адмирал, видимо, не желал слушать и сказал, протягивая руку:
- Ну, будь здоров. Ступай! Не опоздай, смотри, на корвет!
И, крепко пожав Сережину руку, он направился в спальню, чтобы, по обыкновению, отдохнуть час после обеда.
Таково было прощание грозного адмирала с сыном перед трехлетней разлукой.
XII
- Ну, что? Как он тебя простил, Сережа? Как все было? Рассказывай, рассказывай по порядку. Ну, ты вошел к нему в кабинет... А он что?
Такими словами встретила Сережу адмиральша, горевшая любопытством и очень любившая, чтобы ей все рассказывали с мелочными подробностями и с чувством.
Но Сережа, грустный и задумчивый, еще не освободившийся от первого впечатления, вызванного отцовским признанием, должен был разочаровать адмиральшу. Прощение произошло почти без слов. Никаких трогательных сцен не было.
- И отец не бранил тебя? Не упрекал? - удивлялась мать.
- Нет, маменька.
- О чем же вы так долго говорили?
- Отец давал советы насчет службы!..
- А денег дал?
- Дал и подарил часы.
- Ну и слава богу, что все так кончилось!.. Я, впрочем, предвидела...
- Напротив, маменька, вы говорили, что папенька не простит! - снова съязвила красивая Вера.
- Вера! Выведешь ты меня из терпения, гадкая девчонка! - вспылила адмиральша.
- Вера! Как можно раздражать maman? - вступился Гриша.
- Ну, ты... просвирки... Пожалуйста, без замечаний! - огрызнулась Вера и ушла.
Об отцовском признании Сережа матери не сказал ни слова, но, оставшись наедине с Анной, в ее комнате, он все рассказал сестре и, окончив рассказ, воскликнул:
- Ах, Нюта, голубчик... Ведь это ужасно... И как тяжело за отца!
- Ему, верно, еще тяжелее! - ответила потрясенная рассказом Анна. Но не нам судить папеньку, Сережа. Пусть его судят другие! - внушительно и серьезно прибавила кроткая девушка.
В тот же вечер Сережа уехал в Кронштадт. На следующее утро вся семья адмирала приехала провожать Сережу на корвет. При прощании адмиральша дала волю слезам и возвратилась домой совсем расстроенная.
В тот же вечер адмирал спрашивал Анну:
- С кем Сергей помещен в каюте?
- С мичманом Лопатиным.
- Ну, что, молодцом он?.. Не раскисал?..
- Нет, папенька...
- То-то!.. - одобрительно заметил адмирал.
Когда на следующий день Ветлугин увидал за обедом, что жена его вытирает слезы, он сурово заметил:
- Все еще нюнишь?.. О Сергее нечего нюнить... Лучше поплачь о своем балбесе Леониде...
Адмиральша вопросительно взглянула на мужа.
- Да, о нем лучше пореви! Этот негодяй в долгу как в шелку. Утром ко мне приходили на него жаловаться... Не платит долгов... Я ни копейки не заплачу. Слышишь? - грозно крикнул старик. - Пусть лучше этот подлец пулю в лоб себе пустит! Так и скажи ему!
XIII
По субботам адмирал неизменно обедал в английском клубе и оставался там часу до двенадцатого, играя в вист или в преферанс. Он любил игру и играл превосходно, не прижимисто, а, напротив, рискованно, но по большой не садился. "Шальных денег для этого у меня нет!" - замечал адмирал. Азартных игр Ветлугин не мог терпеть и строго наказывал сыновьям никогда в них не играть.
- В банк играют только дураки или негодяи, - часто говаривал он.
По вечерам в эти субботы, когда адмирал отсутствовал и в доме все чувствовали облегчение, к общительной и гостеприимной адмиральше приходили гости, преимущественно товарищи сыновей, молодые люди, которых притягивала красивая Вера, блондинка с пепельными волосами и черными насмешливыми глазами. Она умела очаровывать и играть людьми, эта холодная и эгоистическая девушка, но сама не увлекалась. Кокетничая со своими поклонниками, она втайне мечтала о приличной партии, по рассудку, и возмущала старшую свою сестру Анну и своим бессердечным кокетством, и своими слишком практическими взглядами на брак.
И адмиральша с дочерьми и их гости бывали до крайности смущены и испуганы, когда адмирал совсем неожиданно появлялся на половине адмиральши, в ее маленькой красной гостиной, после одиннадцати часов, возвратившись из клуба. Не обращая никакого внимания на гостей и еле кивая головой на их усиленно почтительные поклоны, адмирал начинал тушить лампы, и засидевшиеся гости торопливо и смущенно прощались и уходили при общем тяжелом молчании.
- Довольно, наболтались. Спать пора! - сердито говорил адмирал и удалялся, пожимая гневно плечами.
Адмиральша благоразумно молчала в таких случаях.
Иногда, заметив раскрасневшееся и оживленное лицо красивой Веры, он останавливал на мгновение взгляд на дочери и презрительно кидал ей:
- Не очень-то виляй хвостом с мужчинами, принцесса! Замочишь! Ишь расфуфырилась, фуфыра!.. Неприлично!..
Подобные внезапные посещения бывали, впрочем, весьма редки и всегда лишь после проигрыша в клубе. Проигрыш свыше десяти рублей приводил адмирала в дурное расположение духа, и Никандр, знавший уже по неистовому звонку, что адмирал возвращается с проигрышем, стремглав бежал отворять двери и становился мрачней, в ожидании какой-нибудь гневной придирки. Обыкновенно же адмирал делал вид, что не знает о гостях адмиральши, и, возвратившись из клуба, прямо шел к себе, раздевался и тотчас же засыпал, как убитый.
С своей стороны и адмиральша, любившая посидеть с гостями, принимала меры против неожиданных появлений адмирала, разгонявшего так грубо ее знакомых. Приезда адмирала из клуба стерегли, и, как только раздавался его звонок, в гостиной адмиральши уменьшали огонь в лампе и все затихали, пока Никандр не сообщал кому-нибудь из молодых Ветлугиных, что адмирал разделся и лег почивать.
В одну из суббот Ветлугин возвратился из клуба мрачнее ночи. Против обыкновения, он не тотчас же лег спать. Облачившись в свой китайчатый халат, адмирал несколько времени ходил по кабинету, опустив голову, вздрагивая по временам точно от жестокой боли и судорожно сжимая кулаки. Губы его что-то шептали. Он присел затем к столу, написал своим крупным стариковским почерком телеграмму, сделав в десяти словах три грамматические ошибки, и, кликнув Никандра, стоявшего в страхе за дверями, велел немедленно ее отнести.
Когда, минут через двадцать, Никандр вернулся, в кабинете еще был огонь. Старый камердинер осторожно приотворил двери и застал адмирала сидящим в кресле перед письменным столом. Лицо его было неподвижно-сурово, и взгляд серых стальных глаз спокойно-жесток. Таким Никандр давно уже не видал своего барина и понял, что случилось что-то особенное с Леонидом Алексеичем. Телеграмма была адресована к нему в Царское село.
Никандр положил на стол телеграфную квитанцию и сдачу.
- Барыня не спит? - спросил адмирал.
- Изволят ложиться.
- Меня не жди... Ступай!
Но Никандр, заперев двери, не ушел спать, а оставался в столовой, в глубокой темноте. Удалился он лишь тогда, когда огонь в кабинете исчез и из спальни донесся кашель.
Гости адмиральши разошлись, как только Никандр доложил Анне, что барин очень сердит и посылает телеграмму Леониду Алексеичу. Анна прочла телеграмму. В ней адмирал вызывал сына с первым поездом.
Эта телеграмма встревожила Анну. Отец почти никогда не посылал телеграмм и вообще не любил их, находя, что депеши большею частью сообщают такие глупости, которые можно сообщить и в письме.
"Значит, случилось что-нибудь важное!" - решила Анна.
И страх за брата омрачил ее лицо и сделал ее лучистые глаза грустными.
"Каких натворил еще глупостей этот беспутный, легкомысленный Леонид? Опять приходил какой-нибудь кредитор, или отец узнал, что брат кутит и играет в банк? Тогда отец, наверное, исполнит свою угрозу - переведет Леонида в армию, на Кавказ, и там, в глуши, бедный бесхарактерный брат может совсем пропасть... Это было бы ужасно! И сколько раз его предупреждали: и мать и она! И сколько раз он, весело смеясь, давал им слово, что перестанет кутить. Вот теперь и будет история!"
Так раздумывала Анна, всегда близко к сердцу принимавшая всякие домашние неурядицы и горячо любившая всех членов семьи. Она жалела беспутного брата, возбудившего, как видно, серьезный гнев отца, представляла себе ужасную сцену в кабинете и придумывала, чем бы ей помочь Леониду и как бы предотвратить грозу. Но ничего она придумать не могла, и решила только завтра же, как приедет брат, отдать ему свои сто рублей.
Не желая огорчать теперь же мать, Анна не сказала ей о телеграмме к ее любимцу, и адмиральша, после ухода гостей, раздевалась при помощи молодой и миловидной горничной Насти, веселая и довольная после приятно проведенного вечера. Еще бы! Сегодня один из гостей, известный молодой юрист и немножко литератор, рассказал ей две необыкновенные романические истории и притом рассказал превосходно: со всеми подробностями и драматическими перипетиями и трагической развязкой одной истории, заставившей адмиральшу несколько раз подносить батистовый платок к глазам.
Даже сообщенное известие, что адмирал вернулся из клуба сердитый, не испортило отличного расположения духа адмиральши.
"Верно, проиграл, потому и сердитый!" - заключила она, продолжая вспоминать романические истории и рассчитывая завтра же рассказать их своей приятельнице, адмиральше Дубасовой, такой же охотнице до них, как и сама адмиральша.
Когда Анна зашла к матери в спальню проститься, адмиральша спросила ее по-французски:
- Ты как думаешь, Анюта... Ивин рассказывал действительные происшествия или сочинил их?
- А бог его знает!
- Во всяком случае, необыкновенно интересно, если даже и сочинил... Ведь все это могло быть... И он уверяет, что было...
- Значит, было...
- Но он не хотел назвать фамилий героев и героинь... И, наконец, я слышала бы об этой истории... Сдается мне, что Ивин сочинил все... Но как прелестно он говорит, Анюта!.. И вообще он очень интересен... А бедный Чернов, заметила, Анюта?
- Что, маменька?
- У него на лице что-то фатальное... страдальческое... Совсем влюблен в Веру... Вот увидишь, на днях он приедет делать предложение.
- И сделает глупость! - с живостью промолвила, невольно краснея, Анна.
- Глупость?
- Еще бы! Ведь Вера не пойдет за него.
- Это почему? Чернов такой милый и порядочный молодой человек... И из хорошей семьи. И Вера сегодня была с ним особенно любезна.
- Она любит со всеми кокетничать, наша Вера, но ее сердце спокойно, и едва ли она считает Чернова достойным быть ее супругом!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11