Мотор грозно и недовольно ревел ему не нравилась эта забава. Дождь стоял до самой земли совершенно бесшумный (на высоте дождь не шумит). Внизу лежали озера.
Нелидов летел на гидро. Он сел на одно из озер. Синий и золотой горизонт закачался в глазах. На берегу стояла деревня, в ней жили кустари бывшие богомазы. Нелидов прожил там два дня, чинил мотор. Кустари подарили ему на прощанье ящичек. На нем была изображена лаковыми красками лубочная пестрая страна.
Нелидов вернулся в Москву, взял отпуск и уехал в эту деревню. Он исходил пешком весь кустарный район и написал монографию о кустарных промыслах - лаковых изделиях, кружевах, выделке замши и набойке. Он привез коллекцию набоек и подарил кустарному музею. Мотив петушка на тканях приводил его в восторг.
Работа о кустарных промыслах вписана в дневник. Он пишет с большим знанием дела. Он проследил до мельчайших подробностей способы работы, выведал секреты прочных и ярких красок и изучил происхождение кустарного орнамента.
После этого Нелидов совершил два агитполета по северу. Между полетами был перерыв, и за время перерыва он ухитрился написать две прекрасные работы: о поэте Мее и о "сколачивании фразы". Последняя работа особенно интересна. Она состоит только из примеров, объяснения к ним скупы и отрывочны. Нелидов берет ряд рыхлых неуклюжих фраз из книг некоторых писателей и "чистит" их, выбрасывает лишние слова, пригоняет и свинчивает с такой же тщательностью, как собирает мотор.
Он обдумывает каждое слово, и в результате фраза у него крепка, свежа, понятна. Освобожденная от столетней накипи, она получает первозданную ясность. Русский язык насыщается мерностью латинской речи, птичьим плачем китайской, полутонами французской. Нелидов раскрывает все великолепие языка. Язык становится его новой страстью.
О Мее Нелидов написал очерк, вернее, биографию этого почти выброшенного из памяти поэта. Мей кажется, в передаче Нелидова, гофманским персонажем. Нелидов прекрасно понимал недостатки Мея, но говорил, что ему можно все простить за эти вот строки:
Феб утомленный закинул свой щит златокованый за море,
И разливалась на мраморе
Вешним румянцем заря...
Меем Нелидов заинтересовался во время первого агитполета по северу.
Было это в Усолье, где Нелидов застрял из-за дождей. Самолет поставили на выгоне, накрыли брезентом, привязали к кольям и приставили для охраны бородатого милиционера. При виде Нелидова милиционер хрип и мигал красными глазками.
Городок поливали дожди. Каждую ночь Нелидов вставал, натягивал задубевший дождевик и шел проверять охрану. Охрана уныло бодрствовала.
Нелидову отвели комнату в почтово-телеграфной конторе - одном из лучших зданий города. В комнате пахло сургучом, штемпельной краской и водкой. Начальник конторы,- одинокий горбун и пьяница, сосед Нелидова по комнате,при первой же встрече, когда Нелидов выскочил из кабинки и, оглушенный, жал руки представителям власти, потянул его за рукав и крикнул:
- Вы на земле одно ухо всегда завязывайте! Оно тогда в воздухе лучше слышать будет.
Нелидов взглянул с изумлением.
- Я это дело понимаю! - снова крикнул горбун.- В воздухе надо иметь слух острый, чтобы в моторе каждую пылинку было слыхать.
"А ведь верно,- подумал Нелидов и улыбнулся горбуну.- Пожалуй, попробую".
В честь Нелидова был устроен банкет в бывшей пивной. Вдоль стены протянули кумачовый плакат:
"Привет первому воздушному гостю". Керосиновые лампы пылали на столах с водкой и закусками.
Нелидов чувствовал себя неловко,- очень он был тонок и молод среди грубоватых и небритых людей. Когда он вошел, свежий, в ловком френче, с орденом Красного Знамени, когда его мягкий пробор склонился перед председателем уисполкома, тискавшим его руку, кто-то из усольских дам ахнул. Кругом зашипели. "Гражданка Мизинина",-сказал предостерегающе председатель и покраснел.
За столом Нелидов говорил мало. Ему все вспоминалась Ходынка, мокрая трава, серый "бенц", привезший его на аэродром, огни предутренней Москвы. Он, потупясь, слушал речь председателя.
- Спасибо, не забыли,- говорил тот, однообразно помахивая рукой.Дорогой наш воздушный гость пусть не взыщет,- сторона наша зырянская, лесная - одни волки да сосны. Настоящих советских людей мы почитай что не видели. Советская власть делает все для трудящихся, Советская власть в лепешку расшибается - и вот результаты, товарищи! С нами, в волчьей нашей глуши, сидит советский летчик, кавалер пролетарских орденов. Не то важно, что прислали к нам самолет, а то, что показали нам нового человека - каков он должен быть. Пример берите, товарищи, чтобы каждый был с таким багажом в голове; рабочий, а культура на нем такая, что с кожей ее не сдерешь.
Нелидов покраснел в встал. Напряженный взгляд чьих-то глаз остановился на нем, и стакан в сухой руке летчика дрогнул. Глядя только на эти глаза, на побледневшее девичье лицо, он начал говорить ответную речь.
Он говорил тихо. Говорил об авиации, о том, что он счастлив покрывать сотни верст над сплошными лесами, чтобы доставить затерянным в глуши людям возможность радоваться вместе с ним человеческому гению, упорству, смелости.
Он сел. Тогда встала девушка с взволнованным лицом. В свете ламп ее волосы были совсем золотые. Она потупилась и очень тихо, но упрямо сказала:
- Возьмите меня в Москву,- я не боюсь. Я учиться хочу. Не могу я здесь оставаться.
- Наташа, сядь,- строго сказал председатель и, извиняясь, шепнул Нелидову: - Дочка моя. Все плачет - в Москву, в университет. Как вы прилетели - совсем спятила.
- Что же. На обратном пути залечу, возьму.
Наташа взглянула на Нелидова так, что он даже подумал: "Не язычники ли они, эти усольцы. Смотрят как на божка, даже страшно".
Банкет стал шумнее. Говорили о медведях, волках, ольхе, сплаве и охоте. В разгар банкета горбун-почтарь потребовал тишины и пьяно запел:
Графы и графини!
Счастье вам во всем.
Мне же лишь в графине,
И притом - в большом.
На него зашипели: "С ума спятил - петь про графов и графинь!" Почтарь сконфуженно умолк, спрятался. Когда возвращались с банкета, горбун, придерживая Нелидова за локоть, сказал:
- Поэта Мея читали? У меня есть книжка, я вам принесу. Был он нищий, несчастный человек, пьяница. Зимой замерзал, топил печи шкафом красного дерева, честное слово. Выйти было не в чем. А между тем великие богатства словесные носил в голове, великолепие языка неслыханное. Однажды на закате, так сказать, жизни подобрал его граф Кушелев, привез к себе на раут. Женщины-красавицы пристали к Мею, чтобы прочел экспромт. Он налил стакан водки, хватил, сказал вот то самое, что я пел,- "Графы и графини, счастье вам во всем", заплакал и ушел. Так и кончил белой горячкой, хотя и был немец.
Нелидов в Усолье плохо спал,- мешала полярная тьма, храп за стеной и тараканы. Самолет прочно завяз в глине. Приходилось ждать. Страдая от бессонницы, Нелидов начал читать Мея, в результате - работа об этом эклектике, действительно пышном и несчастном.
На обратном пути Нелидов залетел в Усолье, взял Наташу и доставил ее в Москву. Она и сейчас в Москве,- хорошая девушка, вузовка. Вскоре после этого Нелидов погиб.
- А дневник где? - строго спросил капитан.
- Дневник оставался у его сестры. Она уехала на юг,- Симбирцев насмешливо улыбнулся,- искать пропавшего мужа. Уже полгода о ней ничего неизвестно. Ее муж долго вертелся в Москве (он кинооператор, по происхождению американец), потом за неделю-две перед гибелью Нелидова он бросил жену и скрылся. Она уехала на юг вслед за ним, дневник увезла с собой. Так рассказывает Наташа. Нелидова - женщина взбалмошная, от нее можно ждать самых нелепых поступков. Возможно, что она найдет мужа и уедет с ним за границу, но дневник во что бы то ни стало надо отобрать.- Симбирцев будто жирной чертой подчеркнул это слово.- Он слишком ценен для того, чтобы мы могли выпустить его из своих рук.
- Кто это мы? - спросил Берг.
- Воздушный флот и русская литература.
Капитан засвистел: сильно сказано!
- Нелидову надо найти и дневник отобрать. Для этого нужны смелые, ни с чем не связанные люди, немного авантюристы.
- Я протестую,- капитан скрипнул стулом.
- Не важно. Обидеться вы успеете всегда. Я говорю о деле, а не о ваших чувствах. Проект мотора в пятьсот кило не валяется на улице, и ценность его для государства громадна.
Государство, в лице одной из своих организаций, дает на поиски немного денег. Я в этом участвовать не могу, я болен. Это для вас.- Симбирцев кивнул на капитана.
- Второе - для Берга и товарища (Батурина,- подсказал Берг)... Батурина,- повторил Симбирцев.- Дневник этот - событие в литературе наших дней.
- Ясно!
Капитан поднялся исполинской тенью на стене и хлопнул по столу тяжелой лапой. Упали рюмки. Миссури проснулась и презрительно посмотрела на красное от волнения капитанское лицо.
- Ясно! Довольно лирики, и давайте говорить о деле. Мы согласны.
Батурин встал, налил водки. К окнам прильнул синий туманный рассвет. Батурин выпил рюмку, вздрогнул и спросил:
- Поехали, капитан?
- Поехали! Будьте спокойны,- этот американский шаркун вспомнит у меня папу и маму.
"СТОЙ, Я ПОТЕРЯЛ СВОЮ ТРУБКУ!"
Берг условился с Симбирцевым встретиться во Дворце труда, в столовой. В сводчатой комнате было темно. За окнами с угрюмого неба падал редкий снег. Сухие цветы на столиках наивно выглядывали из розовой бумаги.
Берг сел боком к столу и начал писать. Он написал несколько строчек, погрыз карандаш и задумался. В голове гудела пустота, работать не хотелось. Все, что было написано, казалось напыщенным и жалким, как цветы в розовой бумаге: "Бывают дни, как с перепою,- насквозь мутные, вонючие, мучительные. Внезапно вылезает бахрома на рукавах, отстает подметка, течет из носу, замечаешь на лице серую щетину, пальцы пахнут табачищем. В такие дни страшнее всего встретиться с любимой женщиной, со школьным товарищем и с большим зеркалом. Неужели этот в зеркале, в мокром, обвисшем и пахнущем псиной пальто,- это я, Берг,- это у меня нос покраснел от холода и руки вылезают из кургузых рукавов?"
Берг изорвал исписанный листок. "Ненавижу зиму,- подумал он.- Пропащее время!"
Настроение было окончательно испорчено. Берг вышел в темный, как труба, коридор и пошел бродить по всем этажам.
На чугунных лестницах сквозило. За стеклянными дверьми пылились тысячи дел и сидели стриженые машинистки, главбухи и секретари. Пахло пылью, нездоровым дыханьем, ализариновыми чернилами.
Берг поглядел с пятого этажа в окно. Серый снег шел теперь густо, как в театре, застилая Замоскворечье. На реке бабы полоскали в проруби белье, галопом мчались порожние ломовики, накручивая над головой вожжи. Прошел запотевший, забрызганный грязью трамвай А. Из трамвая вышел инженер с женщиной в короткой шубке; она быстро перебежала улицу.
Берг, прыгая через три ступеньки, помчался в столовую. Симбирцев был уже там. С ним сидела высокая девушка в светящихся изумительных чулках.
- Вот Наташа,- сказал Симбирцев Бергу.- Тащите стул, будем пить кофе.
Берг пошел за стулом. Ему казалось, что Наташа смотрит на его рваные калоши,- он покраснел, толкнул соседний столик, расплескал чашку кофе. Человек во френче посмотрел на него белыми злыми глазами. Берг пробормотал что-то невнятное, на что френч брезгливо ответил:
- Надо же ходить аккуратней.
"Удрать бы",- подумал Берг, но удирать было поздно. Кофе он пить не мог,- несколько раз подносил кружку ко рту, но рука дико вздрагивала и пить, не рискуя облить себя, было невозможно. Единственное, что можно было сделать, не выдавая себя,- это закурить. Берг воровато закурил.
- Вы что же не пьете? - спросила Наташа.
- Я горячий не пью.
Бергу показалось, что все заметили, как у него дрожат руки, и смотрят на него с презрительным недоумением.
- Наташа,- сказал Симбирцев,- расскажет многое, что вам необходимо знать, прежде чем начать поиски. Было бы хорошо собраться всем вместе.
- Да, конечно,- пробормотал Берг.
Наташа вынула из сумочки коробку папирос. Берг, стараясь изобразить рассеянность, хотел потушить папиросу в пепельнице, но опоздал.
- Будьте добры,- сказала она. Берг похолодел; так и есть! Она просит прикурить. Он изогнул руку, уперся локтем в столик и в сторону, вбок протянул папиросу. Папироса дергалась. Наташа крепко взяла его за руку и спокойно прикурила.
- Вы больны,- сказала она.- У вас психастения. Вам надо серьезно лечиться.
Инженер щурился на дым, щелки его глаз смеялись.
- Она медичка,- он показал папиросой на Наташу.- Вылечит, будьте спокойны. Ну, так где же мы встретимся?
- Можно у нас,- робко предложил Берг.- В воскресенье. Там хорошо, снегу уже навалило.
- А лыжи у вас есть? - спросила Наташа.
- Есть. У Нелидова... то есть у Батурина, есть две пары.
- Ну вот, прекрасно.- Симбирцев встал.- В воскресенье с одиннадцатичасовым я приеду с Наташей, поговорим, потом пошляемся по лесу. Заметано. А сейчас я пошел.
Берг тоже встал, начал застегивать пальто. "Удеру,- подумал он.- Как глупо все вышло!"
- Вы куда?
Он сделал отчаянную попытку догадаться, куда пойдет Наташа, чтобы назвать как раз противоположный район.
- Мне на Пресню, к приятелю.
- Значит, нам вместе. Мне к Арбатским воротам. Идемте!
Берг пошел как на казнь. "О чем бы заговорить?" - думал он и мычал.
- Да... что я хотел сказать... да... вот это самое...
- Вы уедете, и у вас все пройдет.- Наташа тронула его за локоть.- Вам надо переменить обстановку.
Берг рассердился.
- Ничего у меня нет. То есть я совершенно здоров. Попросту холод собачий, я никак не могу согреться. В поезде зябнешь, в Москве зябнешь,-кому нужен этот холод, не понимаю. Самое нелепое время - зима!
- А я люблю зиму. Вы южанин, вам, конечно, трудно.
- Я еврей!
Наташа засмеялась. На глазах ее даже появились слезинки. Смеялась она легко, будто что-то бегучее в звонкое лилось из горла. Она взяла Берга за рукав.
- Ну так что ж, что еврей? Вы сказали это так, будто выругали меня. Ужасно смешно и... мило. Ну, а теперь расскажите мне про вашего страшного капитана. Капитана я боюсь,- она искоса взглянула на Берга.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4