Чемоданом я решил пожертвовать: там ничего ценного
не было, кроме трех чистых рубах. Рукопись своей первой повести, «Романти
ки», я оставил в Одессе.
В магуне першило горло от табачной пыли. Через борт лениво заглядывала м
алахитовая волна. Грузчики-абхазцы с хищными лицами яростно кричали. Пы
льные мешки были гордо обвязаны вокруг их голов.
Мне показалось, что грузчики собираются выбросить меня в море. Но смотри
тель порта крикнул им что-то по-абхазски. Они сразу успокоились и даже уг
остили меня табаком «самсун».
От этого табака у меня на несколько секунд остановилось дыхание. Солнце
завертелось в небе. Абхазцы сочувственно покачали головами и нехотя взя
лись за тяжелые весла. Магуна поползла, переваливаясь, к таинственному б
ерегу.

Для того чтобы понять, что происходило в то время в Сухуме, нужно рассказа
ть про общую обстановку на том клочке кавказского берега, где простирала
сь у подножия гор душная и маленькая Абхазия.
Советская власть в Абхазии была установлена совсем недавно. Старое пере
мешалось с новым, как перемешиваются вещи в корзине от сильного толчка.
Конечно, только молодостью Советской власти объяснялись все те казусы и
удивительные положения, какие возникали в тогдашней Абхазии и напомина
ли нравы маленькой южноамериканской республики, описанные веселым пер
ом О'Генри в его книге «Короли и капуста».
Первое время своей жизни в Сухуме я постоянно терял веру в действительно
сть того, что происходило вокруг. У меня как бы расшаталось чувство време
ни и обстановки.
Если бы я увидел тогда на рее шхуны «Три брата» контрабандиста в крепко п
росмоленной петле, я бы, пожалуй, не очень удивился. Если бы в заливе остан
овился круглый бронированный монитор времен войны между северными и юж
ными штатами и начал швырять на Сухум ядра, маленькие, как дыньки-канталу
пы, я не был бы особенно поражен.
Если бы моя сухумская хозяйка, семидесятилетняя мадемуазель Генриетта
Францевна Жалю
После расшифровки дневников и прочтения писем отца, относящихся к е
го пребыванию в Сухум-Кале, стало ясно, что первые дни своего пребывания в
Сухуме К Г. Паустовский провел в доме Александра Исааковича Германа-Евт
ушенко на горе Чернявского. С Герман-Евтушенко мои родители, как оказало
сь, познакомились в Одессе и его заботами, как секретаря Союзов кооперат
ивов Абхазии, были приглашены в Сухум. Нынешний директор Московского муз
ея-центра К. Г. Паустовского несколько десятков лет назад выяснил в сухум
ских архивах истинную хозяйку дома № 47 в Горийском переулке. Ею оказалась
вдова Каролина Георгиевна Герман, которая почила в 1923 году в возрасте 65 лет
.
Об этом доме также сохранился репортаж отца из Сухум-Кале для газеты «Мо
ряк» (1922 г., 5 мая). Один-единственный раз он был перепечатан в журнале «Новый
мир» в посмертной подборке очерков К. Паустовского «Из разных лет», подг
отовленной Львом Абелевичем Левицким. Для читателей «Броска на юг» он, м
не кажется, представит несомненный интерес.
ИЗ ГОРНОГО ДОМА (Фрагменты)
От нашего специального корреспондента
В белом горном доме с низкими потолками Ц тонкая тишина. Си-нимлъд
ом сверкают, как только что расколотый сахар, тяжелые горы. Золотым дожде
м цветет за оконцами пряная мимоза, и воспаленное солнце ложится в тускл
ое, задымленное море.
Горный дом уже стар, и в широких щелях полов потрескивают по вечера
м сердитые скорпионы. А дряхлые обитатели дома еще помнят времена, когда
Абхазия была полна абреками, когда горцы спускались с гор и штурмовали з
аросшие плющом прибрежные форты, когда солдаты сотнями умирали от горяч
ки во влажных, тропических лесах, времена лермонтовские, полузабытые, но
еще свежие в преданиях и памяти горцев.
Фантастический край. Здесь рядом леса пальм и кактусов и заседания
революционных комитетов под старыми дубами, причем все члены комитета г
олосуют и говорят, не слезая с поджарых коней, гортанно перекликаясь и те
снясь лошадьми в одну подвижную, темную массу; рядом скрип арб и лошадины
е черепа, висящие на всех заборах от дурного глаза, и тут же Ц ослепительн
ый электрический свет, заливающий широкие сельские улицы, съезды Совето
в, протяжные гудки иностранных пароходов, кофейни «знаменитых персидск
их кофейщиков», пестро расписанные трапезундские фелюги, на которых сед
ые турки кипятят кофе в медных кастрюлях-наперстках, плакаты, восточная
майолика, князья, перед которыми до сих пор сходят с седел и касаются руко
ю земли, ажиотаж, лиры, фунты, грузбоны, бязь, кукуруза, богатые лесные конц
ессии на рекеБзыби, взятые Стиссеном и Рокфеллером, непочатый край, дики
е козы, скачущие по улицам, и восторженный рев лопоухих пушистых ишачков.

Край фантастический, пестрый, богатый, но богатства его еще сырые, н
етронутые, не вырытые из вечно влажной земли.
Россия, голод, то напряжение и мучительные по непосильной работе дн
и, что переживаются там, за снежными хребтами, вся громадная, неуловимая ж
изнь федерации Ц все это для здешних людей «заграница», что-то почти нер
еальное.
Но все чаще в ленивый звон здешнего базара, в винный запах духанов, в
беспечное щелканье нард и монотонный такт лезгинки, которую танцуют по в
ечерам перед дверьми кофеен замкнутые «башлычники»-горцы, все чаще в эт
у покойную и безумную жизнь просачиваются напоминания оттуда, из-за гор.

Со снежных перевалов не приходят, а приползают изможденные, полуме
ртвые люди с обмороженными ногами, беглецы от смерти с отупелой нечелове
ческой тоской в старческих глазах. Набрасываются на хлеб, на здешнее сал
о, на горный сыр имолодое вино иумирают.Не так давноумер-ло несколько чел
овек, высадившихся с пришедшего из России парохода.
Все чаще приезжают экспедиции из Крыма, Кубани за кукурузой. Они не
меняют ее на товары, не покупают, а вымаливают. Дрожащими голосами они пер
ечисляют товары, которые привезли для обмена. Везут все, что осталось, Ц
домашний скарб, чуть ли не детские платьица.
Экспедиция керченских моряков привезла две швейных машины, микро
скоп, мотор, два биллиардных стола, какое-то платье, немного мануфактуры,
собранной среди моряков, картины, ковер. Все это не нужно здесь, и до слез б
ольно смотреть на седую трясущуюся голову представителя этой экспедиц
ии, прекрасно знающего, что все это не нужно, что хлеба за это не дадут, что в
ывоз запрещен и на пристанях отбирают даже фунт сахару.
Эти ходоки от обреченных людей преследуют, их не можешь забыть, не м
ожешь понять все то, о чем они говорят, и только где-то в глубине души вдруг
что-то оборвется, и станет холодно и страшно.
И все думы о тех, кто остался там. Здесь не говорят «где», говорят Ц «
там», и сразу все как-то замолкают. Там Ц в России, где плачут, бьются и муч
аются из-за корки хлеба, в России, от которой не оторвать мучительных мысл
ей.
, бывшая гувернантка, оказалась бывшей любовницей бывшего владете
ля Абхазии светлейшего князя Ширвашидзе, то в этом тоже не было бы ничего
особенного. Я продолжал бы невозмутимо нить чай с подаренным мне престар
елой мадемуазель кислейшим в мире кизиловым вареньем. Сироп этого варен
ья напоминал кровь горного заката.
Что же происходило в Абхазии на самом деле? Маленькая страна, тесно зажат
ая с трех сторон областями, где люди умирали от сыпняка, решила спастись с
амым доступным и нехитрым способом Ц отрезать себя от остального мира и
следить, чтобы ни одна мышь не перебежала границу.
Сделать это было сравнительно легко. С севера Абхазию отгораживал Главн
ый хребет. Единственный Клухорский перевал в то время был непроходим: вь
ючная тропа в нескольких местах обрушилась. Днем и ночью без устали спол
зали и дымили по обрывам лавины.
С севера, со стороны Сочи, и с юга, со стороны Аджарии, шоссе и мосты были взо
рваны во время гражданской войны и загромождены множеством осыпей и обв
алов.
Оставался единственный путь Ц море. Но на море не было пароходов, если не
считать «Пестеля».
Всего легче было объявить карантин против сыпняка и никого не пускать с
парохода на берег. Так местные власти и поступили.
А между тем по всему Черноморью и соседним землям ширился слух о существ
овании на кавказском берегу маленького рая с фантастическим изобилием
продуктов и волшебным климатом. Все рвались в этот рай, но он был наглухо з
акрыт.
Этот рай назывался Абхазией. О ней мало знали в то время. О ней почти не был
о ни газетных статей, ни книг, и, кроме чеховской «Дуэли», не было напечата
но ни одного рассказа, действие которого происходило бы в Сухуме.
Для меня все в Абхазии было тогда чужим Ц и горы, и реки, и растительность,
и народ.
Огромные горные вершины Ц их имен я еще не знал Ц отчётливее всего выде
лялись на закатах. Их ледяные зубцы тлели густым жаром заходящего солнца
.
Первое время мне с непривычки казалось, что исполинские эти хребты медле
нно двигаются с северо-запада на юго-восток, как бесконечная вращающаяс
я панорама.
Чтобы избавиться от этого ощущения, я взглядывал на что-нибудь вблизи се
бя: на дома, на камни под ногами, Ц тогда горы вдруг останавливались.
Это первое, даже несколько зловещее впечатление от гор прошло только вес
ной, когда я попал в глубь Абхазии и увидел горы во всей силе буковых лесов
, в кипении пенистых рек, в размахе растительности.
У меня в Сухуме не было знакомых, и я часто бродил по окрестностям города о
дин. Отходить далеко я не решался.
По словам старожилов, в десяти километрах уже начинался встревоженный в
ойной и междоусобицей Кавказ. На любом повороте горной дороги можно было
получить пулю в спину или погибнуть под внезапным обвалом.
Успокоение приходило на Кавказ медленно, исподволь, только с приходом Со
ветской власти.
Поэтому дальше реки Келасуры, впадавшей в море в пяти километрах от горо
да, я не ходил. Но и эта река был полна загадок.
На поворотах Келасура намывала маленькие песчаные косы. Они горели под с
олнцем, как золотой песок.
В первый раз, попав на Келасуру, я намыл из этого берегового песка горсть т
емно-золотых чешуек Ц веселых и невесомых. Но через час они почернели и с
тали похожи на железные опилки.
В Сухуме мне объяснили, что это не золото, а серный колчедан. Но все же я его
не выбросил, а высыпал горкой на подоконник. Я наивно надеялся, что под луч
ами солнца колчедан снова начнет излучать золотой блеск. Но этого не слу
чилось.
Растительность тоже была загадочной Ц и древняя, существовавшая в Абха
зии тысячи лет, и новая, пересаженная из Японии, Италии, Индии, Полинезии и
других стран. Первыми на сухумском берегу развели эту заморскую растите
льность ученые-ботаники и местные плантаторы-садоводы.
Растительность поражала головокружительными запахами, причудливыми ф
ормами и громадными размерами.
За домом мадемуазель Жалю Ц последним домом в городе на горе Чернявског
о Ц стояли заросли высоких и душистых азалий. В этих зарослях прятались
шакалы. От запаха азалий болела голова.
Позади этих азалиевых полей темнела стена лакированной бамбуковой рощ
и. При малейшем ветре листья бамбука не шумели, как наша северная листва, а
перешептывались. Если же ветер усиливался, то листья извивались, как мал
енькие змейки, и тихо свистели Ц тоже как маленькие злые змейки.
И абхазцы казались загадочными. Большей частью это были люди сухощавые и
клекочущие, как орлы. Они почти не слезали с седел. Кони, такие же сухощавы
е, как и люди, несли их, перебирая тонкими ногами.
Почти у всех абхазцев были профили, достойные, чтобы их отлить из бронзы.

Мужчины отличались гордостью, вспыльчивостью, рыцарской честностью, но
были угрюмы и неторопливы. Работали женщины. В тридцать лет они уже выгля
дели старухами.
Я часто встречал женщин на дороге из горных селений в Сухум. Они брели, сог
нувшись, касаясь одной рукой земли, едва дыша под тяжестью мешков с кукур
узой или вязанок хвороста. А впереди на лоснящихся конях ехали, подбочен
ясь, мужчины Ц мужья, а иной раз сыновья и даже внуки этих женщин. Пояски с
серебряным набором сверкали на их тонких черкесках.
Они проезжали мимо с бесстрастными лицами признанных красавцев. Но все ж
е им было не по себе. Я сужу об этом по тому, что они не выдерживали осуждающ
его взгляда, отворачивались и пускали коней вскачь.
Я пытался помочь женщинам, иногда совсем маленьким девочкам, но женщины
так шарахались от меня и у них появлялась в глазах такая испуганная моль
ба, что я перестал помогать, понимая, что от этого им будет хуже.
Когда-то многие из этих женщин были, очевидно, красивыми. Судить об этом м
ожно было только по глазам и пальцам. Женщины на ходу прикасались пальца
ми к земле, как бы отталкиваясь от нее: должно быть, так было легче тащить н
епосильную ношу.
Иногда я замечал у какой-нибудь старухи тонкие и нервные губы или молодо
й блеск глаз, и тогда становилось ясно, что эта женщина Ц совсем не старух
а. Старухой ее сделала вьючная жизнь.
Изредка женщины останавливались и вытирали тыльной стороной кисти сле
зящиеся глаза. Но то были слезы не горя и обиды, а бесконечной усталости.
Среди тогдашней мешанины нового и старого самым удивительным, на первый
взгляд, было существование в Сухуме свитского генерал-адъютанта, бывшег
о феодального владетеля Абхазии и, как говорили, морганатического мужа с
тарой государыни Марии Федоровны князя Ширвашидзе.
Его не трогали, Ц должно быть, оттого, что старый этот князь давно спился.

Он жил в небольшом домике на окраине Сухума. В первую советскую осень нек
оторые крестьяне еще привезли ему по привычке феодальную дань Ц кукуру
зу, табак, козий сыр и алычу.
В день доставки дани Сухум содрогался от пронзительного, просверливающ
его череп визга, как будто на базаре вопили, барахтаясь в мешках, сотни пор
осят.
1 2 3 4 5 6