Изд: "Наука и Жизнь"

Впервые опубликовано в журнале "Наука и Жизнь" (1988 год, No. 3, стр. 46-54) по
копиям, хранящимся в Кабинете-музее В.И. Вернадского в Институте геохимии и
аналитической химии им. В.И. Вернадского АН СССР. Публикацию подготовили В.С.
Неаполитанская и Г.П. Аксенов.

10.IX.1919, утро (Киев).
После долгого перерыва вновь возобновляю свой дневник. Сознаю значение отметки
быстро проходящих мелких фактов жизни, как бы уносящихся, мгновенно исчезающих,
и все же не могу найти силы воли для исполнения желаемого... Кажется,
переживалось немного и нет осознанного и выраженного в логических образах
впечатления, а когда подходишь к изложению пережитого за день виденного, какое
количество - бесконечное - переживаний и перечувствований прошло через мое "я"!
Удивительно несовершенен аппарат логического выражения бесконечности нашей
личности. Язык, выработанный поколениями бесчисленными - предков, представляет
орудие слишком несовершенное. Находится в стадии роста? А между тем рост почти
не заметен или даже незаметен на протяжении тысячелетий. Платон и современный
человек? Но если мы уйдем еще глубже? Там - ясен рост?
27.X.1919, воскресенье.
Сегодня целый день занимался - никто почти не мешал, и я никуда не хотел идти.
Работал над живым веществом. Иногда мне кажется, что вся эта работа очень мало
дает в результатах и что я не справляюсь с тем ее размахом, какой даю в ней.
Нахожу новые и новые пропуски и убеждаюсь в ошибочной оценке сделанного до
меня... Сколько моих мыслей действительно моих? Сколько их возникло из фактов
или из чтения? Сколько из них - воспоминаний прочитанного или услышанного,
прозвучавшего иначе, чем у других, в моей думе?
2.XI.1919 г.
Работаю над живым веществом. Читал Максвелла1, вернее, перечитывал его глубокие
статьи об атомах, молекулах, притяжении. Удивительно ясная мысль и аргументация.
Необычная для нас аргументация в смысле признания личного строителя Мира -
Божества. Один аргумент Максвелла (не разобрано слово. - В.Н.) за эти десятки
лет: связанный с созданием материи из "ничего". Для нас теперь зарождение (и
распадение) материи допустимо и без необходимости признания Божества. Одно из
(его) исходных положений - тождественность массы и размеров атомов - тоже
поколеблено.
24.XI.1919 г. (Ростов).
Мне представляется сейчас огромной опасностью то, что Добровольческая армия
стремится неуклонно к реставрации. Стоит ли тогда их поддерживать? Не легче ли и
не проще ли идти через большевизм, добившись для него мира? Не безнадежное ли
положение теперь, когда идет вооруженное нападение? Не этим ли объясняется
неудача Колчака?
В Добровольческой армии, по моему мнению, нет идейного содержания, кроме
восстановления старого. Все другие части ее программы - несерьезные приманки.
Центральная власть хочет чего-то лучшего, но не в силах творить и с неизбежной
последовательностью приходит к восстановлению старого... Будущее становится все
более грозным и безнадежным. Невольно начинаешь бояться, что не удастся провести
научную работу не разрушенной среди хаоса разрушений.
А впереди столько мыслей, столько новых достижений! И так ясен путь дальнейшей
работы. Я хочу работать над обработкой темы, над "Автотрофным человечеством" -
последней главой живого вещества. Она едва набросана, и над ней можно работать
независимо от рукописи2. Если бы даже рукописи и пропали - работа моей мысли не
пропала, и она сама по себе составляет что-то целое и живое. И сказывается не
только во мне, но и в окружающем.
3/16.XII.1919 г.
Вчера был у меня Арнольди3, и совершенно неожиданно выяснилась возможность
принять участие в организации широких исследований Азовского моря и Кубани, а
может быть, и Дона. Арнольди хотел, чтобы я встал во главе - условились, что мы
ведем работу вместе. Для меня эта работа чрезвычайно интересна в связи с живым
веществом. Сама судьба дает в мои руки возможность приложить проверку моих
выкладок в широком масштабе. Я сейчас полон всяких планов организации, если это
дело удастся.
Удивительно, как странно складывается моя научная работа. Сейчас я все глубже
вдумываюсь в вопросы автотрофности организмов и автотрофности человечества.
Здесь, в автотрофности, одна из загадок жизни. Стоит перед мыслью красивый образ
Кювье о жизненном вихре (tourbillon vital. Отражение картезианства?) - о его
причине. Надо идти смело в новую область, не боясь того, что уже в мои годы
кажется это поздним. Жизнь - миг, и я, живя мыслию, странным образом живу чем-то
вечным. < ... > . Есть какое-то особое состояние духа, когда охвачен не
высказанной в логических формах идеей. Это чувство не удовольствие - слово не
подходит, но какое-то нежелание выходить из этого состояния, ибо всегда
логический образ ограничит то, что охватывает человека.
25.I.1920 г. (Ялта, Горная Щель).
Читал Гете, Гейне, Ларошфуко, Бальзака... Гете, особенно когда пересматриваешь
его мелкие вещи, наброски, путевые письма - самый глубокий натуралист. Я
чувствую в нем что-то родственное и одинаково понимаю его интерес и к природе, и
к искусству, и к истории. Время от времени к нему возвращаюсь и в него
углубляюсь. Систематически и внимательно начал уже давно, когда жил в Теплице -
тогда прочел Бельшовского "Комментарии к Фаусту"4.
Опять хочется в часы своего досуга обращаться к изучению произведений, и
литературы о них, великих творцов человечества. Я много сделал для себя в этом
отношении - но в философии остановился, и не начал, на Мальбранше, в искусстве -
на Веласкесе, в литературе - на Данте. Хочется опять войти в эту область вечного
- в часы вольного и невольного досуга.
"Максимы" Ларошфуко иногда удивительны. Мораль и человеческие взаимоотношения
одни из наименее меня интересующих вопросы - но красива их форма. Стремление
выразить мысль кратко и сжато. Тут ведь тоже бесконечное и иногда человек
достигает в трех-пяти словах поразительной глубины. Я не раз мечтал для своей
мысли [применить] на досуге эту форму выражения, так как она наиболее свободно
от всяких рамок позволяет выражать мысль и заставляет ее, отчеканивая фразу,
углубляться в ее содержание, раскрывать для себя самого глубину достигнутого.
Помню, что это мне захотелось сделать, когда много лет назад во время одной из
своих поездок читал Марка Аврелия и позже, когда переглядывал дневник Амьеля5.
30.I.1920 г.
Я чувствую сейчас в себе силу и вижу, что я могу дать человечеству новые идеи.
Имела ли предшественников мысль об автотрофности человечества и стремление к
этому, как к геологическому явлению? Конечно, может быть, я и ошибаюсь, но мне
кажется, возможности подобного поворота в остатке моей жизни открываются. И надо
бороться для этого, так как занять такое положение важно и для русской культуры
в эпоху унижения России. Фантазия ли это?
2.II.1920 г.
Лежу с повышенной температурой. Вчера было 39o. Голова умственно ясная и свежая,
но тяжелая. Вчера все время обдумывал весь состав своей работы о живом веществе.
< ... >
Я понимаю Кондорсе, когда он в изгнании, без книг, перед смертью, писал свой
"Esquisse"6. Перед ним вставала та же мысль, как передо мной: если я не напишу
сейчас своих "мыслей о живом веществе", эта идея не скоро еще возродится, а в
такой форме, может быть, никогда. Неужели я ошибаюсь в оценке их значения и их
новизны в истории человеческой мысли? Я так сильно чувствую слабость
человеческой и своей мысли, что элемента гордости у меня нет совсем.
Вторник, 25/II-9/III.1920 г.
Не писал более месяца. Перенес сыпной тиф. И сейчас нахожусь в состоянии
выздоровления. Слаб. Пишу всего 1/2 часа - в первый раз.
Мне хочется записать странное состояние, пережитое мной во время болезни. В
мечтах и фантазиях, в мыслях и образах мне интенсивно пришлось коснуться многих
глубочайших вопросов жизни и пережить как бы картину моей будущей жизни до
смерти. Это не был вещий сон, так как я не спал - не терял сознания окружающего.
Это было интенсивное переживание мыслью и духом чего-то чуждого окружающему,
далекого от происходящего. Это было до такой степени интенсивно и ярко, что я
совершенно не помню своей болезни и выношу из своего лежания красивые образы и
создания моей мысли, счастливые переживания научного вдохновения. Помню, что
среди физических страданий (во время впрыскивания физиологического раствора и
после) я быстро переходил к тем мыслям и картинам, которые меня целиком
охватывали. Я не только мыслил и не только слагал картины и события, я, больше
того, почти что видел их (а может быть, и видел) и, во всяком случае, чувствовал
- например, чувствовал движения света и людей и красивые черты природы на берегу
океана, приборы и людей. А вместе с тем, я бодрствовал.
Я хочу записать, что помню, хотя помню не все. То же советуют мне близкие < ...
> , которым я кое-что рассказывал.
И сам я не уверен, говоря откровенно, что все это плод моей больной фантазии, не
имеющей реального основания, что в этом переживании нет чего-нибудь вещего,
вроде вещих снов, о которых нам несомненно говорят исторические документы.
Вероятно, есть такие подъемы человеческого духа, которые достигают того, что
необычно в нашей обыденной изодневности. Кто может сказать, что нет известной
логической последовательности жизни после известного поступка? И может быть, в
случае принятия решения уехать и добиваться (создания) Института живого
вещества, действительно, возможна та моя судьба, которая мне рисовалась в моих
мечтаниях. Да, наконец, нельзя отрицать и возможности определенной судьбы для
человеческой личности. Сейчас я переживаю такое настроение, которое очень
благоприятствует этому представлению.
27.II-11.III.1920 г.
Еще полгода назад я этого не сказал бы. Помню, как-то в Киеве - уже при
большевиках - я поставил себе вопрос о моем положении как ученого. Я ясно
сознаю, что я сделал меньше, чем мог, что в моей интенсивной научной работе было
много дилетантизма - я настойчиво не добивался того, что, ясно знал, могло дать
мне блестящие результаты, я проходил мимо ясных для меня открытий и безразлично
относился к переведению моих мыслей окружающим. Подошла старость, и я оценил
свою работу как работу среднего ученого с отдельными выходящими за его время
недоконченными мыслями и начинаниями. Эта оценка за последние месяцы претерпела
коренное изменение. Я ясно стал сознавать, что мне суждено сказать человечеству
новое в том учении о живом веществе, которое я создаю, и что это есть мое
призвание, моя обязанность, наложенная на меня, которую я должен проводить в
жизнь - как пророк, чувствующий внутри себя голос, призывающий его к
деятельности. Я почувствовал в себе демона Сократа. Сейчас я сознаю, что это
учение может оказать такое же влияние, как книга Дарвина, и в таком случае, я,
нисколько не меняясь в своей сущности, попадаю в первые ряды мировых ученых. Как
все случайно и условно. Любопытно, что сознание, что в своей работе над живым
веществом я создал новое учение и что оно представляет другую сторону - другой
аспект - эволюционного учения стало мне ясным только после моей болезни, теперь.
Так почва подготовлена была у меня для признания пророческого, вещего значения
этих переживаний. Но вместе с тем старый скепсис остался. < ... >
Хочу еще отметить, что мысль образами и картинами, целыми рассказами - обычная
форма моих молчаливых прогулок или сидений.
В двух областях шла эта работа моего сознания во время болезни. Во-первых, в
области религиозно-философской, во-вторых, в области моей будущей судьбы в связи
с научным моим призванием. Кажется, в начале и затем в конце брали верх
религиозно-философские переживания. Но они менее ярко сохранились в моей памяти,
хотя казались мне очень ярко выражавшими мое понимание истины.
28.II-12.III.1920 г.
Главную часть моих мечтаний составляло, однако, мое построение жизни как
научного работника, и в частности проведение в человечество новых идей и нужной
научной работы в связи с учением о живом веществе. В сущности и здесь - особенно
в начале болезни - проходили и ставились две идеи: одна о новой мировой
организации научной работы, другая - о соответствующей ей постановке
исследований в области учения о живом веществе. В конце концов, однако, мысль
сосредоточилась около этой последней, так как именно к ней как будто должна была
устремиться вся работа моей личности. Основной целью моей жизни рисовалась мне
организация нового огромного института для изучения живого вещества и проведение
его в жизнь, управление им. Этот институт, международный по своему характеру, то
есть по темам и составу работников, должен был явиться типом тех новых могучих
учреждений для научной исследовательской работы, которые в будущем должны
совершенно изменить весь строй человеческой жизни, структуры человеческого
общества. Мои старые идеи, которые неизменно все развивались у меня за долгие
годы моей ученой и профессорской деятельности и выразились в 1915-1917 гг. в
попытках объединения и организации научной работы в России и в постановке на
очередь дня роста и охвата научными учреждениями Азии, явно сейчас потеряли
реальную основу в крушении России. Не по силам будет изможденной и обедневшей
России совершение этой мировой работы, которая казалась столь близкой в случае
ее победы в мировой войне. Мне ясно стало в этих фантастических переживаниях,
что роль эта перешла к англичанам и Америке.
29/II-19/III.1920 г.
И вначале эти построения будущего шли по этому пути моих размышлений последних
лет, попыток международных организаций, причем крупную роль в этих организациях
должны бы были играть инженеры. Однако очень скоро картины этого рода -
предварительные совещания немногих на яхте где-то в море, международные съезды и
т.
1 2 3