Да, - прибавил он, выходя в холл и сталкиваясь
с Тони Ла-Мотта, которая снималась в одном из фильмов "Вершины". - МУЖЧИНА
- ЭТО МАШИНА, А ЖЕНЩИНА... - Тут он бросил на мисс Ла-Мотта такой
многозначительный и высокомерный взгляд, что она даже вздрогнула, - А
ЖЕНЩИНА - ИГРУШКА, - докончил Мартин и направился к первому просмотровому
залу, где его ждали Сен-Сир и судьба.

Киностудия "Вершина" на каждый эпизод тратила в десять раз больше
пленки, чем он занимал в фильме, побив таким образом рекорд "Метро -
Голдвин - Мейер". Перед началом каждого съемочного дня эти груды
целлулоидных лент просматривались в личном просмотровом зале Сен-Сира -
небольшой роскошной комнате с откидными креслами и всевозможными другими
удобствами. На первый взгляд там вовсе не было экрана. Если второй взгляд
вы бросали на потолок, то обнаруживали экран именно там.
Когда Мартин вошел, ему стало ясно, что с экологией что-то не так.
Исходя из теории, будто в дверях появился прежний Никлас Мартин,
просмотровый зал, купавшийся в дорогостоящей атмосфере изысканной
самоуверенности, оказал ему ледяной прием. Ворс персидского ковра
брезгливо съеживался под его святотатственными подошвами. Кресло, на
которое он наткнулся в густом мраке, казалось, презрительно пожало
спинкой. А три человека, сидевшие в зале, бросили на него взгляд, каким
был бы испепелен орангутанг, если бы он по нелепой случайности удостоился
приглашения в Бэкингемский дворец.
Диди Флеминг (ее настоящую фамилию запомнить было невозможно, не
говоря уж о том, что в ней не было ни единой гласной) безмятежно возлежала
в своем кресле, уютно задрав ножки, сложив прелестные руки и устремив
взгляд больших томных глаз на потолок, где Диди Флеминг в серебряных
чешуйках цветной кинорусалки флегматично плавала в волнах жемчужного
тумана. Мартин в полутьме искал на ощупь свободное кресло. В его мозгу
происходили странные вещи: крохотные заслонки продолжали открываться и
закрываться, и он уже не чувствовал себя Никласом Мартином. Кем же он
чувствовал себя в таком случае?
Он на мгновение вспомнил нейроны, чьи глаза-бусинки, чудилось ему,
выглядывали из его собственных глаз и заглядывали в них. Но было ли это на
самом деле? Каким бы ярким ни казалось воспоминание, возможно, это была
только иллюзия. Напрашивающийся ответ был изумительно прост и ужасно
логичен. ЭНИАК Гамма Девяносто Третий объяснил ему - правда, несколько
смутно, - в чем заключался его экологический эксперимент. Мартин просто
получил оптимальную рефлекторную схему своего удачливого прототипа,
человека, который наиболее полно подчинил себе свою среду. И ЭНИАК назвал
ему имя этого человека, правда среди путаных ссылок на другие прототипы,
вроде Ивана (какого?) и безыменного уйгура.
Прототипом Мартина был Дизраэли, граф Биконсфилд. Мартин живо
вспомнил Джорджа Арлисса в этой роли. Умный, наглый, эксцентричный и в
манере одеваться, и в манере держаться, пылкий, вкрадчивый, волевой, с
плодовитым воображением...
- Нет, нет, нет, - сказала Диди с невозмутимым раздражением. -
Осторожнее, Ник. Сядьте, пожалуйста, в другое кресло. На это я положила
ноги.
- Т-т-т-т, - сказал Рауль Сен-Сир, выпячивая толстые губы и огромным
пальцем указывая на скромный стул у стены. - Садитесь позади меня, Мартин.
Да садитесь же, чтобы не мешать нам. И смотрите внимательно. Смотрите, как
я творю великое из вашей дурацкой пьески. Особенно заметьте, как
замечательно я завершаю соло пятью нарастающими падениями в воду. Ритм -
это все, - закончил он. - А теперь - ни звука.
Для человека, родившегося в крохотной балканской стране Миксо-Лидии,
Рауль Сен-Сир сделал в Голливуде поистине блистательную карьеру. В тысяча
девятьсот тридцать девятом году Сен-Сир, напуганный приближением войны,
эмигрировал в Америку, забрав с собой катушки снятого им миксо-лидийского
фильма, название которого можно перевести примерно так: "Поры на
крестьянском носу".
Благодаря этому фильму, он заслужил репутацию великого кинорежиссера,
хотя на самом деле неподражаемые световые эффекты в "Порах" объяснялись
бедностью, а актеры показали игру, неведомую в анналах киноистории, лишь
потому, что были вдребезги пьяны. Однако критики сравнивали "Поры" с
балетом и рьяно восхваляли красоту героини, ныне известной миру как Диди
Флеминг.
Диди была столь невообразимо хороша, что по закону компенсации не
могла не оказаться невообразимо глупой. И человек, рассуждавший так, не
обманывался. Нейроны Диди не знали ничего. Ей доводилось слышать об
эмоциях, и свирепый Сен-Сир умел заставить ее изобразить кое-какие из них,
однако все другие режиссеры теряли рассудок, пытаясь преодолеть
семантическую стену, за которой покоился разум Диди - тихое зеркальное
озеро дюйма в три глубиной. Сен-Сир просто рычал на нее. Этот
бесхитростный первобытный подход был, по-видимому, единственным, который
понимала прославленная звезда "Вершины".
Сен-Сир, властелин прекрасной безмозглой Диди, быстро очутился в
высших сферах Голливуда. Он, без сомнения, был талантлив и одну картину
мог бы сделать превосходно. Но этот шедевр он отснял двадцать с лишним раз
- постоянно с Диди в главной роли и постоянно совершенствуя свой
феодальный метод режиссуры. А когда кто-нибудь пытался возражать, Сен-Сиру
достаточно было пригрозить, что он перейдет в "Метро - Голдвин - Мейер" и
заберет с собой покорную Диди (он не разрешал ей подписывать длительных
контрактов, и для каждой картины с ней заключался новый). Даже Толливер
Уотт склонял голову, когда Сен-Сир угрожал лишить "Вершину" Диди.
- Садитесь, Мартин, - сказал Толливер Уотт.
Это был высокий худой человек с длинным лицом, похожий на лошадь,
которая голодает, потому что из гордости не желает есть сено. С
неколебимым сознанием своего всемогущества он на миллиметр наклонил
припудренную сединой голову, а на его лице промелькнуло недовольное
выражение.
- Будьте добры, коктейль, - сказал он.
Неизвестно откуда возник официант в белой куртке и бесшумно скользнул
к нему с подносом. Как раз в эту секунду последняя заслонка в мозгу
Мартина встала на свое место и, подчиняясь импульсу, он протянул руку и
взял с подноса запотевший бокал. Официант, не заметив этого, скользнул
дальше склонившись, подал Уотту сверкающий поднос, на котором ничего не
было. Уотт и официант оба уставились на поднос.
Затем их взгляды встретились.
- Слабоват, - сказал Мартин, ставя бокал на поднос. - Принесите мне,
пожалуйста, другой. Я переориентируюсь для новой фазы с оптимальным
уровнем, - сообщил он ошеломленному Уотту и, откинув кресло рядом с
великим человеком, небрежно отпустился в него.
Как странно, что прежде на просмотрах он всегда бывал угнетен! Сейчас
он чувствовал себя прекрасно. Непринужденно. Уверенно.
- Виски с содовой мистеру Мартину, - невозмутимо сказал Уотт. - И еще
один коктейль мне.
- Ну, ну, ну! Мы начинаем! - нетерпеливо крикнул Сен-Сир.
Он что-то сказал в ручной микрофон, и тут же экран на потолке
замерцал, зашелестел, и на нем замелькали отрывочные эпизоды - хор
русалок, танцуя на хвостах, двигался по улицам рыбачьей деревушки во
Флориде.
Чтобы постигнуть всю гнусность судьбы, уготованной Никласу Мартину,
необходимо посмотреть хоть один фильм Сен-Сира. Мартину казалось, что
мерзостнее этого на пленку не снималось ничего и никогда. Он заметил, что
Сен-Сир и Уотт недоумевающе поглядывают на него. В темноте он поднял
указательные пальцы и начертил роботообразную усмешку. Затем, испытывая
упоительную уверенность в себе, закурил сигарету и расхохотался.
- Вы смеетесь? - немедленно вспыхнул Сен-Сир. - Вы не цените великого
искусства? Что вы о нем знаете, а? Вы что - гений?
- Это, - сказал Мартин снисходительно, - мерзейший фильм, когда-либо
заснятый на пленку.
В наступившей мертвой тишине Мартин изящным движением стряхнул пепел
и добавил:
- С моей помощью вы еще можете не стать посмешищем всего континента.
Этот фильм до последнего метра должен быть выброшен в корзину. Завтра рано
поутру мы начнем все сначала и...
Уотт сказал негромко:
- Мы вполне способны сами сделать фильм из "Анджелины Ноэл", Мартин.
- Это художественно! - взревел Сен-Сир. - И принесет большие деньги!
- Деньги? Чушь! - коварно заметил Мартин и щедрым жестом стряхнул
новую колбаску пепла. - Кого интересуют деньги? О них пусть думает
"Вершина".
Уотт наклонился и, щурясь в полумраке, внимательно посмотрел на
Мартина.
- Рауль, - сказал он, оглянувшись на Сен-Сира, - насколько мне
известно, вы приводите своих... э... новых сценаристов в форму. На мой
взгляд, это не...
- Да, да, да, да! - возбужденно крякнул Сен-Сир. - Я их привожу в
форму! Горячечный припадок, а? Мартин, вы хорошо себя чувствуете? Голова у
вас в порядке?
Мартин усмехнулся спокойно и уверенно.
- Не тревожьтесь, - объявил он. - Деньги, которые вы на меня
расходуете, я возвращаю вам с процентами в виде престижа. Я все прекрасно
понимаю. Наши конфиденциальные беседы, вероятно, известны Уотту.
- Какие еще конфиденциальные беседы? - прогрохотал Сен-Сир и густо
побагровел.
- Ведь мы ничего не скрываем от Уотта, не так ли? - не моргнув
глазом, продолжал Мартин. - Вы наняли меня ради престижа, и престиж вам
обеспечен, если только вы не станете зря разевать пасть. Благодаря мне имя
Сен-Сира покроется славой. Конечно, это может сказаться на сборах, но
подобная мелочь...
- Пджрзксгл! - возопил Сен-Сир на своем родном языке и, восстав из
кресла, взмахнул микрофоном, зажатым в огромной волосатой лапе.
Мартин ловко изогнулся и вырвал у него микрофон.
- Остановите показ! - распорядился он властно.
Все это было очень странно. Каким-то дальним уголком сознания он
понимал, что при нормальных обстоятельствах никогда не посмел бы вести
себя так, но в то же время был твердо убежден, что впервые его поведение
стало по-настоящему нормальным. Он ощущал блаженный жар уверенности, что
любой его поступок окажется правильным, во всяком случае пока не истекут
двенадцать часов действия матрицы. Экран нерешительно замигал и погас.
- Зажгите свет! - приказал Мартин невидимому духу, скрытому за
микрофоном.
Комнату внезапно залил мягкий свет, и по выражению на лицах Уотта и
Сен-Сира Мартин понял, что оба они испытывают смутную и нарастающую
тревогу. Ведь он дал им немалую пищу для размышлений - и не только это. Он
попробовал вообразить, какие мысли сейчас теснятся в их мозгу, пробираясь
через лабиринт подозрений, которые он так искусно посеял.
Мысли Сен-Сира отгадывались без труда. Миксо-лидиец облизнул губы -
что было нелегкой задачей, - и его налитые кровью глаза обеспокоено
впились в Мартина. С чего это сценарист заговорил так уверенно? Что это
значит? Какой тайный грех Сен-Сира он узнал, какую обнаружил ошибку в
контракте, что осмеливается вести себя так нагло?
Толливер Уотт представлял проблему иного рода. Тайных грехов за ним,
по-видимому, не водилось, но и он как будто встревожился. Мартин сверлил
взглядом гордое лошадиное лицо, выискивая скрытую слабость. Да, справиться
с Уоттом будет потруднее, но он сумеет сделать и это.
- Последний подводный эпизод, - сказал он, возвращаясь к прежней
теме, - это невообразимая чепуха. Его надо вырезать. Сцену будем снимать
из-под воды.
- Молчать! - взревел Сен-Сир.
- Но это единственный выход, - настаивал Мартин. - Иначе она окажется
не в тон тому, что я написал теперь. Собственно говоря, я считаю, что весь
фильм надо снимать из-под воды. Мы могли бы использовать приемы
документального кино...
- Рауль, - внезапно сказал Уотт. - К чему он клонит?
- Он клонит, конечно, к тому, чтобы порвать свой контракт, - ответил
Сен-Сир, наливаясь оливковым румянцем. - Это скверный период, через
который проходят все мои сценаристы, прежде чем я приведу их в форму. В
Миксо-Лидии...
- А вы уверены, что сумеете привести его в форму? - спросил Уотт.
- Это для меня теперь уже личный вопрос, - ответил Сен-Сир, сверля
Мартина яростным взглядом. - Я потратил на этого человека почти три месяца
и не намерен расходовать мое драгоценное время на другого. Просто он
хочет, чтобы с ним расторгли контракт. Штучки, штучки, штучки.
- Это верно? - холодно спросил Уотт у Мартина.
- Уже нет, - ответил Мартин, - я передумал. Мой агент полагает, что
мне нечего делать в "Вершине". Собственно говоря, она считает, что это
плачевный мезальянс. Но мы впервые расходимся с ней в мнениях. Я начинаю
видеть кое-какие возможности даже в той дряни, которой Сен-Сир уже столько
лет кормит публику. Разумеется, я не могу творить чудес. Зрители привыкли
ожидать от "Вершины" помоев, и их даже приучили любить эти помои. Но мы
постепенно перевоспитаем их - и начнем с этой картины. Я полагаю, нам
следует символизировать ее экзистенциалистскую безнадежность, завершив
фильм четырьмястами метрами морского пейзажа - ничего, кроме огромных
волнующихся протяжений океана, - докончил он со вкусом.
Огромное волнующееся протяжение Рауля Сен-Сира поднялось с кресла и
надвинулось на Мартина.
- Вон! Вон! - закричал он. - Назад в свой кабинет, ничтожество! Это
приказываю я, Рауль Сен-Сир. Вон - иначе я раздеру тебя на клочки!
Мартин быстро перебил режиссера. Голос его был спокоен, но он знал,
что времени терять нельзя.
- Видите, Уотт? - спросил драматург громко, перехватив недоумевающий
взгляд Уотта. - Он не дает мне сказать вам ни слова, наверно боится, как
бы я не проговорился.
1 2 3 4 5 6 7 8